Нуониэль. Часть вторая

На другой стороне «звёздной наблюдальни» драка тоже шла полным ходом. Здесь с непрошеными гостями бились Ломпатри и Навой. Воська забился в угол и, испуганный до смерти, наблюдал за своим господином. Слуга знал – лучше не лезть в самое пекло; чтобы не отвлекать хозяина, ведь, если сам попадёшь в беду, он обязательно кинется на помощь. А если он начнёт выручать своего слугу, то может пропустить удар врага и погибнуть. Так думал старый слуга. Предположить, что рыцарь не станет отвлекаться от битвы лишь ради того, чтобы спасти слугу-простолюдина, Воська хоть и мог, и даже не раз мыслил в подобном ключе, но обычно делал это не во время драк и стычек с бандитами. В опасные моменты слуга волшебным образом забывал о выборочном благородстве рыцарей и верил только в то, что если его самого будут резать – хозяин обязательно придёт на помощь и всё будет в порядке.

Лорни, вооружённый только маленьким ножом, спрятанным в сапоге, крутился возле дальнозора и не решался вступить в бой. Но после того как Ломпатри одолел одного из бандитов, и швырнул скитальцу кистень, которым работал этот поверженный бандит, Лорни встал плечом к плечу с рыцарем и Навоем. Основной ударной силой, конечно же, был Ломпатри. Но опытный солдат с одной стороны и юркий человек из леса с другой, делали своё дело: прикрывали рыцаря с флангов. Ломпатри вёл бой медленно, не кидался на врагов в открытую. Бандиты вертелись вокруг, методично загоняя рыцаря и его друзей в угол. Но если только один из врагов подходил слишком близко или же решался атаковать рыцаря, на пути его удара оказывался мощный щит. Разбойничье оружие отскакивало от щита с силуэтом белого единорога как горошины от каменной стены. После таких выпадов противника, рыцарь открывался и рубил со всех сил сияющим мечом, который очень скоро побагровел. И всё же врагов оказалось слишком много, и вскоре стойкая троица коснулась спинами стен. В этот момент бандитам стоило всего лишь кинуться вместе на загнанного зверя. Тогда победа оказалась бы у них в руках. Но верзилу, который мог бы отдать такой приказ, в этот момент занимали совсем другие проблемы. От удара красного сапога голова трещала, как старый дуб в штормящую погоду. Дотянувшись до своей кувалды, верзила-предводитель подавил этот страшный гул в голове и поднялся на ноги. Его отряд, если это вообще можно назвать отрядом, представлял жуткое зрелище. Часть людей теснила рыцаря, и эта часть оставалась единственной боеспособной из всего, что изначально вошло в «звёздную наблюдальню». Остальное выглядело хуже, чем выглядят продажные девки в придорожном кружале: кто-то полз по полу, не соображая, что с ним произошло, другие стонали в лужах крови, схватившись за открытые раны, прочие уже отошли в лучший мир. Некоторые бесцельно метались туда-сюда, подбирая чужое оружие. Самые отчаянные всё ещё кидались на нуониэля, стоявшего на одном месте и крушившего весь этот сброд. Счастливчикам доставалось от сказочного существа либо кулаком, либо сапогом, либо острым и красивым навершием изогнутого меча. Одного Тимбер ударил берестяными ножнами, которые тут же размотались, превратившись в разрозненные полоски бересты. Тех, кому удача не улыбалась, нуониэль хлестал наотмашь острым клинком. Они падали ещё живыми, и умирали с ужасом в глазах, наблюдая как смертельная рана, оставленная острым как бритва мечом, медленно открывается, лишая тело крови и внутренностей. Верзила, сообразив, что дело дрянь, решился на отчаянный ход. Он собрал человек шесть и плотной группой навалился на нуониэля. Приказав «рубить», он занёс свою кувалду над головой. Тимбер Линггер опустил меч и чуть приподнял левую руку, делая жест, похожий на тот, который делают перед рассёдланной лошадью, когда она начинает двигаться вперёд, и её требуется остановить. При этом меч нуониэль держал крепко, так, чтобы все нападающие его видели. Со стороны казалось, что каждый из бандитов может в любой момент нанести смертельный удар по Тимберу, который стоял достаточно спокойно, на прямых ногах и точно пропустил бы самый незамысловатый и заметный из ударов. Но на самом деле ни один из бандитов и даже верзила, который уже занёс над головой свою кувалду, не мог ударить нуониэля. Что-то непонятное и загадочное было в этом жесте левой рукой. Как будто бы сказочное существо воздвигло невидимую стену между собой и нападавшими. Каждый из бандитов хотел ударить Тимбера, но не мог этого сделать, потому что всё никак не решался выбрать место, куда бить. Даже верзила, колошмативший всю жизнь сверху, всё колебался в правильности своего удара. Поза нуониэля напоминала лесную лань, которая уже услышала крадущегося охотника, навострила уши, но ещё не сорвалась с места и не поскакала вглубь леса. Верзиле казалось, что и нуониэль в следующее мгновение рванёт то ли вправо, то ли влево, определённо сдвинется с места, повернётся, выставит вперёд меч или же сделает замысловатый финт и нанесёт ответный удар. Такие же мысли зародились и в головах шестерых сподвижников главаря этой шайки: каждому мнилось, что, ударь он снизу, нуониэль отразит удар и хлестнёт своим тонким и острым мечом сверху. Ударь сверху, нуониэль отпрыгнет. Так они и стояли перед Тимбером Линггером, не в состоянии преодолеть эту волшебную невидимую стену своих сомнений. Сам нуониэль спокойно восстанавливал дыхание. Обстановка накалялась. Крики и лязганье стали, доносившиеся от драки в другом углу «наблюдальни» превращали бездействие в невыносимую пытку. И вот, один из разбойников не выдержал, и понёсся стремглав на нуониэля, крича во всё горло и беспорядочно размахивая топором. Он побежал не потому, что нашёл у нуониэля лазейку, куда можно нанести удар, а потому что больше не мог выбирать правильный выпад и не мог больше бездействовать. Тимберу Линггеру оставалось лишь сделать шаг вперёд и чуть поднять меч: разбойник сам напоролся на острый клинок животом и, в смертных муках, опустился на каменный пол, пытаясь ухватиться за грязный плащ сказочного существа.

Верзила заорал так, что у Воськи, наблюдавшего за всем из укрытия, заложило уши. Этим своим ором он приказал кинуться на нуониэля всем разом. Безвольные разбойники, подстёгиваемые волей их главаря, послушно кинулись в бой. Слуга не понял, что произошло, дальше, но, через несколько мгновений, все они оказались мертвы. Что сделал нуониэль? Как он двигался? Кому нанёс первый удар? Воська видел всё, но так ничего и не смог различить и запомнить. Старый слуга побывал со своим господином не в одном сражении, видел множество схваток, поединков и неравных боёв, но никогда не оказывался свидетелем подобной виртуозности владения мечом, такой скорости и такой невозмутимости, какую демонстрировал нуониэль. За несколько секунд справится с пятью нападающими – это сродни тем историям, которые рассказывают друг другу плохие солдаты, которые только и умеют, что выдумывать сказки о невероятной, нечеловеческой силе, и травить их друг другу часами, лишь бы не тренироваться и оправдать свою никчёмность в ратном деле.

Враг повержен: Ломпатри с друзьями, воспользовавшиеся тем, что разбойников сбил с толку крик их предводителя, нанесли несколько устрашающих ударов по смешавшимся противникам. Строй разбился и рыцарю, с мощным щитом и рыцарским мечом, цена которого выше, чем цена всех деревень в Дербенах, не составило труда добить оставшихся подлецов с их топориками, палицами и прочим нелепым и худым вооружением. Тимбер Линггер же спокойно подошёл к верзиле. Тот всё так же стоял с поднятой над головой кувалдой. Ударом наотмашь он разрубил ему кожаный доспех от подмышки до подмышки, оставив на теле глубокую рану. Верзила упал и скрючился в агонии. Нуониэль пнул его своим красным сапогом в плечо, и бедолага перевернулся на спину. Кожаная броня, разрубленная в верхней части, открылась как крышка сундука, обнажив потный, волосатый торс, залитый кровью. Длинная рана над грудью пульсировала всё новыми порциями горячей крови. Разбойника трясло, и капли попадали ему в рот и глаза. Каким-то невероятным усилием воли этот поверженный человек дотянулся до лежавшего рядом изогнутого в полумесяц кинжала. Казалось, он сейчас соберёт в кулак свои последние силы и ударит клинком по красному сапогу, которым Тимбер Линггер надавил ему на окровавленный живот. Но рука разбойника медленно подняла клинок и коснулась остриём своей груди. Не в силах сказать и слова, разбойник лишь смотрел в глаза нуониэлю, моля о быстрой смерти. Тимбер понял, чего хотел от него этот человек и со всей силы наступил на клинок. Грубое остриё короткого оружия пробило грудину и, заставив умирающего шипеть, бурля попавшей в рот кровью, отправило его в лучший мир.

Воська выбрался из своего укрытия. Хлопая руками по бокам, словно курица, он осторожно ступал меж телами, сетуя на кошмарный вид и приговаривая: «что же это такое делается!» Навой направился к выходу. По пути старый солдат наткнулся на одного раненого бандита, который пытался куда-то ползти. Не придавая этому особого значения, Навой всадил ему свой топорик чуть ниже затылка. Вынув оружие из трупа, он окинул взглядом помещение, выискивая ещё кого-нибудь из врагов, кто ещё не совсем умер. Приметив такого, он подошёл к нему и проделал то же самое. Ещё одного, который лежал на спине, Навой без особых церемоний перевернул и снова засадил топор по позвоночнику в месте, где он входит в голову. Воська, каждый раз, когда Навой добивал врага, вскрикивал что-то вроде «упаси тебя свет» или «светлого тебе бытья».

– Конец ваш достоин бытия вашего, – буркнул Ломпатри, услышав, как Воська причитает о разбойниках. Рыцарь стоял среди тел и вытирал свой меч о тряпьё, сорванное с одного из тел. Ломпатри даже не повёл взглядом, когда Навой добивал троих оставшихся в живых. Лорни же напротив, с выпученными глазами следил за действиями старого солдата. Весь ужас происходящего умещался в этих больших глазах, не видевших прежде подобной жестокости. Возможно, это человек леса и встречал на своём жизненном пути растерзанные волками туши оленей или же разорённые рысями гнёзда куропаток, но то дела природы, живущей по своим собственным законам, а здесь, люди, умеющие говорить и разговаривать, толковать и договариваться, устроили кровавую баню. И, казалось, когда всё уже позади и крови уже достаточно, находится один, кто вновь лишает жизни. И кого? Тех, кто уже испытывает неимоверную боль, кто сражён, напуган, слаб и желает только этой самой жизни – видеть солнце, дышать и просто жить, жить, жить безо всяких прочих вожделений и стремлений. Им принесли смерть без сожаления, без ненависти, а просто так, с наистрашнейшим равнодушием; оскорбляющим саму идею жизни скучным безмолвием. И если взгляд Лорни отражал весь ужас этого равнодушия, то взгляд Тимбера Линггера оказался ещё красноречивей и страшней. Нет, старый нуониэль, который теперь помнил всё, смотрел на эти, необходимые по мнению Навоя и рыцаря убийства, как на свидетельство чего-то такого, о чём он подозревал всю жизнь. Ломпатри предполагал, что нуониэль бывал во многих краях и встречался с различными людьми. Тогда, на перекрёстке, за несколько минут до ранения в шею, нуониэль смотрел на рыцаря глазами благородного существа, знающего цену слову и делу. По-крайней мере, Ломпатри так показалось тогда, когда он оказался сражён взглядом ещё до начала поединка. Теперь этот взгляд, хоть и остался прежним, горел новым светом, выявляющим глубины снисходительного благородства. Ломпатри невольно задумался над тем, над чем стоило ломать голову с самого начала их совместной истории: что же отличает нуониэлей от людей? Неужели только деревянные волосы, теряющие по осени листву, как всякое в лесу дерево? Из-за этого ли подобных нуониэлю разыскивают, предают сомнительному суду и казнят на площадях перед очами жадных до чужой крови людей? Есть ли такие казни в краю нуониэлей? Лишают ли жизни людей на тамошних площадях? И зачем людям убивать тех, кто не являются людьми? Не ради того ли, чтобы манифестировать свою исключительность? Чтобы дать самим себе право господ, а у прочих забрать возможность решать даже их собственную судьбу? Подумав об этом, рыцарю показалось, что в душе нуониэля таится неимоверное отвращение, которое он так пытается скрыть этим невозмутимым, но столь красноречивым в своей невозмутимости взглядом. И отвращение это касалось не того, что делал Навой – убивал раненых врагов – а того, почему он это делал. Они враги, они пытались убить всех, кто шёл с рыцарем. Оставлять их раненых здесь, на вершине горы, среди снегов, холода, без еды – сомнительное человеколюбие, и вправду. Но разве существовал иной выход? А если нет, то зачем лишние слова и пустые вздохи, наподобие тех, которыми залился глупый Воська, глядя на всё это? Зачем ужас, который стоит в глазах похожего на Закича Лорни, но совершенно другого? И что бы стал делать Закич, будь он здесь? Можно дать голову на отсечение, что коневод бросился бы к первому увиденному раненому и попытался остановить кровь, стянуть рану, облегчить страдания. Ломпатри знал, что в этом случае, он бы не одобрил действий Закича и стал бы ругать его за трату времени и сил на тех, кто не стоит этого. Так бы оно и случилось, но, возможно, нуониэль не смотрел бы теперь с таким отвращением, был бы рядом Закич.

– Запутались, – проговорил тихонько Ломпатри, погружённый в свои тяжёлые думы. – Как же мы запутались, Илиана!

Рыцарь собрал себя в кулак и ещё раз посмотрел в глаза спутников. Каждый взгляд отличался от другого. Теперь враг повержен, но отряд оказался разбит.

– Ты! Идёшь со мной, – прошипел затихающим голосом Тимбер Линггер, обратившись к Лорни.

Лорни стоял неподвижно, глядя поочерёдно то на нуониэля, то на Ломпатри. Тимбер оторвал от одежд трупа кусок льняной рубахи и завернул в него свой меч.

– Не может быть! – воскликнул в этот момент Навой, стоявший у приоткрытой двери.

– Что там? – беспокойно спросил Ломпатри, подходя ближе.

– Только не это! – мотая головой, сказал Навой и отпрянул от двери. Старый солдат испуганно посмотрел на рыцаря так, что тот невольно остановился. Ужас в глазах того, кто только что без особых проблем делал самое неблагородное и грязное дело на свете, передался и Ломпатри. Воська и Лорни также уставились на приоткрытую дверь, представляя, что же за ужас кроется там, в ярком сиянии отражённого от снега солнца. Только нуониэль, оставаясь всё таким же невозмутимым и решительным, широким шагом подошёл к выходу. Он распахнул дверь, и внутрь ворвался ослепительный солнечный свет. На небольшом отдалении от входа зияло яркое красное пятно. На этом кровавом пятне навзничь лежал Акош, а над ним возвышалась ражая фигура, облачённая в белый саван. Огромный человек неподвижно стоял на ветру и смотрел таким же холодным взглядом, как сам горный ветер. Этот большой человек носил странные на вид одежды – похожие на широкие пуховые одеяла, наброшенные на плечи праздным крестьянином, выбежавшим из бани в минуту веселья. Они тряслись и хлопали на пронизывающем ветру, но хорошо защищали своего владельца от жёсткой непогоды. Его голову венчал белый меховой капюшон, надвинутый на лоб так, что из-под него едва виднелись леденящие душу зрачки. В обеих руках он держал по широкому, длинному мечу. По тёмной варварийской стали одного из них уже стекала погустевшая на морозе кровь.

На снег ступил Тимбер Линггер. Взмахом меча нуониэль дал знак незнакомцу, чтобы тот ушёл с дороги. В ответ нуониэль получил лишь взгляд искоса. Затем Белый Саван стал разминать плечи, как дровосек перед первым деревом, которое собирается срубить. Нуониэль подошёл к Савану. Навой хотел кинуться вслед, но Ломпатри остановил старого солдата.

– Пусть он один, – шепнул рыцарь.

– Но это Белый Саван! – воскликнул Навой.

– Ты видел нуониэля в деле, – настаивал Ломпатри. – Я хочу узнать, насколько он хорош.

Последние слова Ломпатри сказал в сильном запале, и получилось так, что Тимбер услышал их. Нуониэль обернулся, и посмотрел прямо на Ломпатри. Рыцаря и спутников объял ужас: воспользовавшись тем, что нуониэль не видит его, Белый Саван ринулся в атаку. Нуониэль парировал удар, но чуть не пропустил следующий, который Белый Саван нанёс мечом, что держал левой рукой. С первых же секунд боя стало ясно, что этому незнакомцу абсолютно всё равно, в какой руке у него меч: левой рукой он сражался так же искусно, как и правой. Нанося удар за ударом, Саван потеснил нуониэля. Но Тимбер быстро сориентировался и стал контратаковать. Это уже не походило на то избиение, которое устроил нуониэль в «звёздной наблюдальне»; теперь сказочному существу попался достойный противник, заставивший Тимбера Линггера использовать всё своё мастерство. Каждый удар и Савана казался решающим. Нуониэль тоже разил верной рукой. Противники выбивались из сил, прыгали, наступали и откатывались назад, когда теряли равновесие, падали в снег. Иногда то один, то другой искренне удивлялись тому, как им удалось увернуться от очередного смертельного удара. Со временем они стали всё меньше и меньше атаковать, предпочитая держаться на расстоянии. Варвариец и сказочное существо бились не менее десяти минут. И вот, настал тот момент, когда силы покинули их. Теперь дело оставалось за одним движением, одним шагом, одним ударом. Мастерство перестало иметь какое-либо значение. Теперь исход битвы решал характер.

Переведя дух, нуониэль расправил плечи и выставил вперёд левую руку так, как он сделал это внутри «наблюдальни». Белый Саван скрестил оба меча над головою, приняв устрашающую боевую стойку.

– Я слышал про молодую школу боевого лада, – сказал Белый Саван со своим варварским акцентом. – Говорят, в полуденных землях она набирает силу.

– Эта школа уже не такая и молодая, – просипел нуониэль; его голос постепенно пропадал, а теперь, когда дыхание сбилось, его слова стали еле понятны. – По-крайней мере, по вашим жалким людским меркам.

– Интересно, кто этот глупец, решивший, что его лад может сравниться с варварийским? Кому пришло в голову основывать новую школу, когда уже есть наша, непобедимая?

– Мне пришло! – ответил нуониэль и разразился кашлем. Невольно он поднёс левую руку ко рту, чтобы сдержать спазм. В это мгновение Белый Саван сделал выпад. Нуониэль отпрянул назад и снова выставил руку перед собой. Противник испугался этого, на первый взгляд, безобидного движения. Он остановился и даже чуть не потерял равновесия. Наблюдавшие не сомневались, что так нуониэль возвёл непроходимую, невидимую волшебную стену. Как обстояло на самом деле – сложно сказать. Но Белый Саван, искушённый в битвах и несущий в себе ярость, мастерство своего рода, некогда разорившего всё Троецарствие, уничтожившего край песчаных холмов Имурад Гумэ и до сих пор терзающего набегами далёкую островную Илларию, остановился, не посмев приблизиться к сказочному существу.

Бездейственное противостояние двух мастеров длилось несколько минут. Белый Саван всё никак не мог восстановить дыхание. Его одежды пришли в негодность: во многих местах изогнутый меч нуониэля изрезал эти светлые балахоны. Тимбер Линггер держался бодро. Однако по порезам на кистях, поломанным веточкам-волосам, ссадине на скуле, полученной от падения на скрытые под снегом камни, спутники нуониэля понимали, что бой потрепал и этого мастера меча.

Следующие три секунды оказались решающими. Нуониэль опустил левую руку. Ломпатри подумал, что сейчас Белый Саван может нанести серию своих ударов, ведь нуониэль даже не принял боевой позы, а потому не сможет быстро отскочить. «А если это уловка?» – подумал Ломпатри. Но мысль эта пришла ему уже после того, как нуониэль сам ринулся вперёд. Рыцарь, помня искусную победу сказочного существа на перекрёстке, тут же понял, что Тимбер Линггер выбрал для атаки именно тот момент, когда Белый Саван приготовился к нападению, но всё ещё сомневался в намерениях нуониэля. Это оказался тот идеальный момент, когда Белый Саван ещё не решил ни нападать, ни отбиваться. Взмахнув мечом, нуониэль оставил на левой руке варварийца глубокую рану. Противник потерял один из своих мечей, но это уже не играло роли: Тимбер Линггер, как хлыстом, огрел Белого Савана по ногам и спине, оставив разрезы в одеяниях, откуда хлынула бурая кровь.

– Стойте! – закричал Ломпатри. – Не убивайте его, господин нуониэль!

Рыцарь подбежал к упавшему навзничь варварийцу. Навой последовал за своим предводителем. Старый солдат подобрал со снегу тёмные мечи и направил их на раненого, боясь, что тот ещё полон сил и лишь претворяется. А вдруг он внезапно подпрыгнет и всех убьёт?

Белый Саван еле дышал. Ломпатри связал ему руки за спиной и поставил на колени. Поверженного нуониэлем приходилось поддерживать, чтобы не упал – так быстро слабело его некогда сильное тело.

– Кто ты? – начал допрос рыцарь. Ответа не последовало. Воська испугался, что хозяин снова начнёт бить раненого пленного, что, по мнению старого слуги, было самым гнусным делом. Но этого не произошло. Невозмутимый Тимбер Линггер обернул тряпьём свой причудливый меч, схватил Лорни за плечо и потащил скитальца прочь от «наблюдальни», туда, где начиналась тропа, ведущая к пещере и ниже, в долину. Ломпатри прекратил допрос и уставился на уходящих.

– Господин нуониэль, опомнитесь, – окликнул его Ломпатри, не скрывавший своего отчаяния. – Как можете вы покидать нас теперь?

– На перекрёстке, когда мы встретились в первый раз, – тихо прошипел Тимбер, остановившись на полпути от «наблюдальни» до горной тропы, – Ты подошёл ко мне с просьбой, чтобы я следовал за тобою против своей воли. Тогда ты добился своего, но теперь – всё по-другому.

Нуониэль даже не говорил, а лишь шептал, пытаясь ткать горлом звуки из выдыхаемого воздуха, но Ломпатри, в стоящей морозной тишине, хорошо его слышал. Рыцарь оставил Белого Савана Навою, а сам пошёл за Тимбером.

– Господин нуониэль, это совершенно не так, – сказал рыцарь. – И вы прекрасно знаете, что мои люди выходили вас. Да, возможно в самом начале наши помысли были нечисты, но этому быстро пришёл конец. Всё в прошлом! И вам ли не знать об этом?

– Я знаю людей, господин рыцарь, – шептал Тимбер Линггер, – вы придумываете себе множество идей и живёте ради них. Сражаетесь за свои идеи, умираете, убиваете. Если в ваши нецветущие головы придёт идея устроить город там, где растёт лес – вы вырубите все деревья и глазом не моргнёте. Ты же, господин с сияющим мечом, не такой как остальные: ты всё делаешь наоборот. Ты вбил себе в голову идею о том, что ты благороден, но поступаешь только так, как велит тебе твой расчётливый ум. Ты думаешь о благородстве постоянно, но не веришь в него. И коль это так, то я не вижу причин тебе держать при себе старого нуониэля.

Повисла пауза. Навой всё так же не спускал глаз с пленного, который был уже ни жив, ни мёртв. Воська стоял у входа в «наблюдальню» и дрожал от страха: слуга знал, что если слово «благородство» произносит кто-то не из рыцарского сословия – добром дело никогда не кончается. Лорни, которого нуониэль уже не держал за рукав, глядел то на Тимбера, то на Ломпатри и что-то отчаянно соображал. Скиталец будто бы каждую следующую секунду открывал для себя нечто тайное, какую-то древнюю правду, сокрытую от него туманами лет.

– Видишь, рыцарь, – продолжил Тимбер Линггер. – Я усомнился в твоей благородности, а ты меня не убил. Я помню, как ты кидался на людей, всякий раз как они касались этой твоей идеи. Теперь же, когда я посмел высказать то, что порочит твою честь, ты стоишь и не направляешь на меня свой меч. Выходит, ты служишь не благородству, а другой идее.

Тут нуониэль поднял руку и три раза постучал себе пальцем по виску, намекая на то, что рыцарь служит идее холодного расчёта и практического разума.

– Хорошо, вы мне нужны. Довольны? – спросил Ломпатри. – Вы нужны нам. В бою вы стоите дюжины королевских гвардейцев, а то и двух дюжин. Помогите нам освободить детей, и отправляйтесь, куда вздумается.

– Сказочное существо спасает детей тех, кто убивает сказочных существ, – заметил нуониэль, как бы размышляя вслух. – Помогать тем, кто истребляет мой род только за то, что мы не люди – глупо. Твоему отряду нужен кто-то, кто почитает идею мудрости. Пошли, скиталец.

Нуониэль зашагал вниз по склону, но Лорни продолжал стоять.

– Я не пойду! – решительно заявил он. – Хоть убей меня, а не пойду.

Тимбер Линггер остановился и удивлённо посмотрел на осмелевшего скитальца.

– Останешься с ним – умрёшь, – сказал нуониэль, кивнув на рыцаря. – Он умрёт, и ты умрёшь.

– Знаешь, нуониэль, или как там тебя – Тимбер, – продолжил Лорни. – Когда ты ничего не помнил, ты мне больше нравился. Хочешь бросить нас? Хорошо! Иди по своим делам. Ты ведь, кажется, всегда делаешь то, что нужно делать? Вот и отлично. Выходит, господину рыцарю нельзя делать то, что он считает разумным, а тебе можно.

– Я делаю то, что должен делать, и при этом не рассказываю о благородстве, – ответил нуониэль совсем тихо, так, что только Лорни расслышал его слова.

– Воська мне всё рассказал, – продолжил скиталец. – Когда ваш коневод Закич остался помогать нашим в Степках, рыцари уехали. Но когда ты решил остаться, они повернули своих коней вспять. И если это не благородство, а совершение того, что должно совершать, почему тогда в беспамятстве для тебя это было важно, а теперь, когда ты – это самый настоящий и полный ты – всё спасение детей больше не имеет никакого значения? Почему, когда ты был как ребёнок – спасти детей казалось тебе самим собой разумеющимся? Почему теперь, когда ты снова помнишь все те годы, что прожил – заступаться за обездоленных, стало вдруг тебе не по нутру?

– Ты задал очень много вопросов, – ответил Тимбер. – У нас – нуониэлей – задавать вопросы считается дурным тоном.

– Ха-ха! – рассмеялся Лорни. – Может, это оттого, что вам плевать друг на друга? Если вы к своим сородичам так относитесь, то, что проку нам людям требовать помощи от такого, как ты?

Нуониэль кинулся на Лорни, но остановился прямо перед ним, почти касаясь его лица своим носом. На скитальца смотрели полные ненависти глаза, а сквозь бороду, Лорни почувствовал тяжёлое дыхание сказочного существа. Однако нуониэль ничего не ответил на едкое замечание, а лишь отвернулся и молча зашагал прочь. Сделав несколько шагов, Тимбер Линггер снова обернулся, поднял руку, указал пальцем на Лорни и хотел ответить что-то грозное на обидные слова, но опять промолчал. Нуониэль надулся, как петух и стал топтаться на одном месте, оглядываясь по сторонам так, будто искал тут на снегу те самые слова, которыми бы он заткнул рот этому негодяю, осмелившемуся оскорбить род нуониэлей и лично самого Тимбера Линггера. Но нужных слов на снегу не оказалось. Нуониэль вдруг замер, сделал глубокий выдох и опустил плечи так, как опускают их уставшие подневольные труженики, после тяжёлой батражной работы. Черты лица смягчились, а затем и вовсе образ нуониэля стал таким, каким был раньше – грустным и потерянным. Наверное, нуониэль простоял бы так ещё очень долго. Первым к нему приблизился Воська. Слуга подкрался к нуониэлю мелкими шажками и тихо спросил:

– Вы снова не можете говорить, господин Тимбер Линггер?