Долгое прощание с близким незнакомцем

– Нет, только по книгам.

– А вот это охотничьи трофеи Глеба, – продолжила Люда. – Он все выделал сам. И шкуру, и рога. Вот, посмотрите эти фотографии сами.

Сюжет был на всех примерно один и тот же: Глеб и Люда. С улыбкой и без. С лицами, сближенными вплотную и слегка отодвинутыми одно от другого. Лицо одного Глеба с сильно наморщенным лбом с очень грустными и усталыми глазами. И везде дымящаяся трубка, в руках или во рту. Нет, не такую фотографию Михаил хотел бы забрать себе на память. Вот если бы ту, где он вольно стоит перед входом в избушку на Омолоне. Или ту, где он сидит в лодке, небось, тоже на Омолоне, вода которого нестерпимо блестит, заставляя писателя-путешественника щуриться. Странник находился именно там, где ему надлежало быть – в глухой местности, среди таежных гор, в тиши, не нарушаемой ревом двигателей, на дивной своевольной реке.

Немного погодя Люда подвела к Горскому вновь пришедшего человека. Он был высокого роста, непарадно одет, с простоватым, но приятным лицом.

– Михаил Горский, – сказал Михаил.

– Вадим Семичев.

– Вадим буквально накануне смерти приезжал к Глебу договариваться о новой экспедиции, – сказала Люда.

– Вы кинооператор? – догадываясь о характере экспедиции, спросил Михаил.

– Да.

– И ездили с Глебом на Чукотку в шестьдесят восьмом году за особо крупным зверем?

Вадим подтвердил. Глеб хотел тогда удостовериться в существовании горного медведя огромной величины, о котором ходили легенды среди местных пастухов. Правда, сам Михаил подозревал, что медведь был не столько целью поисков Кураева сколько благовидным предлогом, чтобы вновь оказаться в заветных местах. В своих путевых заметках об экспедиции, опубликованных в журнале, Глеб ни словом не обмолвился ни о съемке кинофильма, ни о кинооператоре, обронив только, что оказался там в странной должности руководителя сафари.

– Мы с ним действительно намечали новый маршрут – сказал тем временем Вадим. —Ведь только что виделись с ним живым и здоровым.

– Представляю, как его тянуло на Чукотку.

– Только об этом и говорили, – подтвердил Вадим.

В коридоре началась какая-то суета.

– Пора, ребята. Надо идти, – громко сказал какой-то делового вида человек со шкиперской бородкой и твердым взглядом.

III

В коридоре уже разбирали по рукам ведра, цветы и лопаты. Михаил поискал глазами свою сумку, где остался плащ. Собиралась гроза. Спустившись по лестнице, он застал во дворе у подъезда людей, вышедших из дому раньше. Горский встретился взглядом с человеком в линялой голубой рубашке.

Тот сказал приветливо, по домашнему:

– Пойдем потихоньку.

У него было уже немолодое, в морщинах лицо, и все-таки что-то заставляло сомневаться в том, что этому человеку действительно много лет.

– А давай познакомимся, – просто сказал человек. – Николай.

– Михаил. А по отчеству вас как?

– Да не надо… Просто Коля. – Мы с ним соседи были. Я вон там живу, – он показал на дом, стоявший в глубине двора. – Друг он мне был.

– А я его так и не видел при жизни. Только письмами несколько раз обменялись.

– А он любил смотреть в твою трубу. Собирался взять ее с собой в экспедицию. Как ни придешь к нему, смотрит в нее через окно.

– Что ж, приятно, что она ему понравилась. Она сильная. Почти втрое сильнее его бинокля. У него восьмикратный был?

– Да, – подтвердил Николай. – Я ведь все его аппараты и приборы знаю. Чуть что не в порядке – он мне: «Николай, посмотри!» А чего? Мне приятно. Я и аппарат ему починил, когда в объектив вода залилась. Видел – висел в чехле «шесть на девять»? А как его разобрать – непонятно было. Повертел в руках так и эдак. Дай, думаю, кожу отделю в одном месте, которой корпус оклеен. И нашел.

– Да и не только это, – продолжил Николай, закурив сигарету.

– А кто вы по профессии?

– Я-то? Наладчик автоматов. А сначала футболистом был. Играл за сборную округа.

Михаил искоса посмотрел на него. Ничего ни военного, ни профессионально футбольного, в облике этого добродушного, доброжелательного человека не было.

– В прошлом году Глеб предложил: «Поехали ко мне на родину?» Ну, я взял отпуск, поехали втроем – он, Люда и я. Памятник на могиле его матери поставили. В деревне жить не захотел. «В лесу устроимся», – сказал. У нас палатка с собой была. Польская. Ну, там мы неделю прожили. Он рано вставал, шел охотиться. Ну, и я тоже… не залеживался. Возишься с дровами у костра – слышишь, бухает по кому-то.

– Из браунинга?

– Ага. И всегда возвращался с добычей. Появляется на том берегу речки – мы возле речки стояли, километрах в восьми от деревни, – переберется по дереву, поваленному с берега на берег – то утка, то рябчик, то тетерев. Хорошо там было! И Люда довольна, и он.

– Для вас тоже было неожиданностью, что он умер?

– Что ты! Не говори! Я даже сперва не поверил. Прибежала Люда, вся в слезах: «Глеб умер»! – «Да ты что, говорю, е…………! Он же только вчера к тебе в Ярославль приехал»! – «Там, – говорит, – у него и случился приступ, и он умер».

– А Глеб болел сердцем? – спросил Михаил.

– Нет, не жаловался. Перед тем, как ему ехать в Ярославль, пришел этот оператор, Вадим. Они вместе в новую экспедицию на Север собирались. Карту разложили, выбирают маршрут. Он мне и говорит, когда я пришел: «Никола, сходи за коньяком, ко мне друг приехал». Выпил с ними немного и ушел к себе, чтобы не мешать. Вот. Больше его живым и не видел.

– А как он умер?

– Да вот, Люда говорит, в понедельник это случилось. И она, и ее сестра, и муж сестры пошли на работу. В перерыв сестра пришла домой – Валя ее зовут, а Глеб говорит – плохо с сердцем, дай нитроглицерин. Дома нитроглицерина не оказалось. Валя побежала в аптеку, вернулась – он без сознания. Ну, она вызвала скорую, соседку по площадке – медсестру – позвала. Пытались его в сознание привести, потом приехала скорая. Врач посмотрел: «Все» – говорит. А когда Глебу вскрытие сделали, то сказали, что с таким сердцем он бы все равно месяца не прожил, даже если бы его спасли.

– А что такое?

– Да все сосуды, говорят, прям обизвестковались, хрупкие такие стали, что все равно должны были где-то лопнуть.

– Не может же быть, чтобы он, находясь в таком состоянии, ничего не замечал.

– Да кто его знает! Может, он, конечно, и замечал, – задумчиво сказал Николай, – да только не говорил. Вон даже Людка не знала.

Некоторое время они стояли молча.

– Идут, – сказал Николай. – Пойдем.

– А курил много?

– Если трубку и вынимал изо рта, то для того, чтобы закурить сигарету. Кофе крепкое тоже пил почти беспрерывно.

– А это? – спросил Михаил, щелкнув себя пальцем по шее.