Последний рассказ Веслова

И в этой первозданной гармонии его мозг, очищенный усталостью и покоем, снова попытался творить. Он закрыл глаза, отогнав навязчивые образы, подаренные камнем, и попробовал создать что-то свое.

«Представь… не космос. Не другую планету. Вот этот самый мир. Но… в нем есть что-то еще. Древнее и мудрое. Что, если эти звезды над Ергаками – не просто звезды? Что, если это… Око? Великий Хранитель, который дремлет в сердце Саян и смотрит на мир через дыры в небе. А люди, которые приходят сюда с чистой душой, могут…»

Сюжет начал вырисовываться. Не о войнах и кораблях, а о тихом откровении. О старом, уставшем от жизни человеке (сам не свой, подумал Аркадий), который приезжает в Сибирь и обнаруживает, что может слышать мысли гор. Что скалы шепчут ему древние истории, а звезды показывают тропы в иные измерения не во сне, а наяву. И его задача – не спасти вселенную, а просто донести одну-единственную весть, которую Земля просила передать тысячелетия…

Получалось. Получалось лучше, чем когда-либо в Москве. Образы были плотнее, почва под ними – тверже. Но все равно не то. Это была хорошая литературная поделка, качественная и душевная. Но в ней не было той шокирующей, обжигающей подлинности, которую он испытал в теле марсианского солдата или в коллективном разуме океана. Не было того стопроцентного, животного ощущения «я там был».

Он открыл глаза с легким вздохом. Не разочарования, а понимания. Он нашел путь, но ему требовалось время, чтобы по нему идти.

Похлебка закипела, распространяя аппетитный запах. Он налил себе большую чашку, отломил кусок хлеба. Потом налил чаю из термоса – густого, смолистого, с дымком. Сделал глоток. Горячая жидкость обожгла губы, но согрела изнутри.

Он сидел у костра, жевал хлеб, пил чай и просто смотрел на звезды. Без всяких мыслей о сюжетах. И в этот момент, в этой простой, почти первобытной удовлетворенности, он был, возможно, ближе к настоящему творчеству, чем когда-либо за последние годы.

Он машинально помешал еду, затем достал из кармана потрепанный блокнот и ручку.

Он не пытался писать рассказ. Он просто начал записывать мысли, как они приходили. «Запах горящей осины – горьковатый, но чистый. Не как городский дым». «Тишина здесь не пустая, а слоистая. Птицы – верхний слой, ручей – средний, и глубокий, басовитый гул – сама земля». «Сидеть у костра одного – странное чувство. Не страшно, но очень остро понимаешь, что ты – гость. И что у леса свои правила».

Он исписал несколько страниц такими обрывчатыми наблюдениями. Это не была литература, но это было честно.

Саня вернулся только через два часа.

– Задержался, – коротко бросил он, его лицо было серьезным. – Там кое-что… Ну, в общем, работа. Прости.

Аркадий лишь кивнул, понимая, что расспрашивать бесполезно. Они быстро поели и отправились обратно.

Обратный путь в сгущающихся сумерках был другим. Теперь Аркадий не смотрел под ноги, боясь споткнуться, а жадно впитывал каждую деталь, словно пытаясь запечатлеть этот мир в памяти навсегда. УАЗ медленно, послушно покорный рулю Сани, полз по ухабистой дороге, оставляя за собой шлейф пыли, розовой в последних лучах заката.

Аркадий прильнул к окну. Лес, который днем казался густым и однородным, теперь раскрывал свои тайны. Стволы кедров, освещенные под почти горизонтальным углом, отбрасывали длинные, причудливые тени, превращая тайгу в театр теней. Где-то в глубине, в просеке, мелькнул и скрылся огненно-рыжий хвост лисы. Воздух, струившийся в приоткрытое окно, был ледяным и кристально чистым, пахнул хвоей и влажной землей – запах, который уже стал для него родным и понятным.

И глядя на эту уходящую, растворяющуюся в ночи красоту, он поймал себя на мысли, что тихо, беззлобно корил себя. Как он мог забыть? Как мог позволить себе погрязнуть в каменных джунглях, в бесконечных спорах с редакторами, в самокопании перед пустым экраном, позабыв, что мир бесконечно больше, сложнее и прекраснее любой, даже самой гениальной, выдумки? Он забыл, что существуют не только слова, но и запахи, не только сюжеты, но и ощущение усталости после честной работы, не только виртуальные миры, но и вот это – холодное стекло подо лбом, соленый привкус пота на губах и эта безмолвная, вселенская симфония заката над тайгой.

Саня, чувствуя его настроение, ехал молча, изредка лишь покряхтывая на особо жестких кочках. Он понимал. Он видел, как городские впервые сталкиваются с настоящим масштабом.

Когда огоньки их сруба наконец показались впереди, Аркадий почувствовал не облегчение, а легкую щемящую грусть. Путешествие подходило к концу. Но внутри что-то перевернулось. Он смотрел на эти огоньки уже не как на чужую, временную стоянку, а как на часть своего нового, пусть еще не до конца понятного, опыта.

Он вышел из машины, потянулся, закинул голову назад и вдохнул полной грудью. Воздух уже пах ночным холодком и старым дымком из их трубы. Он был другим человеком. Усталым, пропахшим дымом, с мозолями на руках и с целой вселенной новых ощущений и мыслей внутри. И самое главное – с пониманием, что он нашел не музу где-то вовне. Он нашел дорогу назад – к самому себе. К тому, кто когда-то умел видеть и чувствовать. А это было куда ценнее любого вдохновения.

Вечером, под мягкий, согревающий вкус коньяка, они устроились в радиорубке. Саня надел наушники, а звук пустил на колонку. Эфир ожил голосами.

– «Родник», я – «Тайга». У нас тут медведь-шатун объявился. Осторожнее на северном склоне.

– Вас понял, «Тайга». Спасибо за инфу. «Родник», конец связи.

Потом другой голос, молодой и взволнованный:

– Всем привет! Это «Айсберг» с плато Путорана! Сегодня видел северное сияние… Зеленое, такое, что словами не передать! Прямо над озером…

Третий, спокойный и уставший:

– «Ветер», я на кордоне. Все спокойно. Погода портится, к ночи, думаю, дождь пойдет. Всем хорошего вечера.

Аркадий слушал, закрыв глаза. Эти отрывочные диалоги из глубин тайги, с плато и из заповедников, были похожи на голоса из другого измерения – настоящего, сурового и романтичного одновременно.

Позже, поднявшись на чердак, он открыл ноутбук и перенес в него свои дневниковые записи из блокнота. Читал их вслух, шепотом. Фразы были корявыми, неотшлифованными. Но в них не было фальши.

– Получилось неплохо, – негромко констатировал он сам себе.

Впервые за долгое время это не была самокритика, а констатация факта. Маленький, но честный шаг. Он закрыл ноутбук и заснул почти мгновенно, под убаюкивающий шум тайги за стеной.

***

Следующий день выдался на редкость ясным и теплым. Они совершили длительную прогулку по одному из маршрутов, ведущих к высокогорному плато. Аркадий, уже немного втянувшись, шел увереннее, меньше спотыкался о корни и с удовольствием вдыхал разреженный воздух. Саня показывал ему следы животных на влажной земле, называл птиц по голосам и учил находить съедобные ягоды.

К вечеру они забрались на плоскую вершину одной из скал. Открывавшийся вид захватывал дух. У их ног расстилалось море тайги, уходящее к горизонту, где синели еще более высокие хребты. Солнце, клонящееся к закату, окрашивало все в золотые и багряные тона. Они сидели на краю, свесив ноги в бездну, и пили чай из термоса. Разговор тек плавно и задушевно, как тихий вечерний ветерок.

И тут Саня, глядя куда-то вдаль, спросил просто и прямо, как всегда:

– Ну, а с личной жизнью как, Аркаша? Небось, в Москве от поклонниц отбоя нет?

Аркадий горько усмехнулся.

– Была жена, – начал он, перебирая в руках сухую травинку. – Есть, в общем-то. Официально мы не разведены. И двое детей, сын и дочка. Уже почти взрослые.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

– А живем… порознь. Уже лет пять. Так вышло. Сначала работа, проекты, командировки. Потом оказалось, что общего ничего и не осталось, кроме истории. Она – хороший человек. Просто мы стали разными. И сейчас, честно говоря, даже не знаю, как там они. Пишут редко.

Саня кивнул, не перебивая, его лицо было серьезным.

– А у меня – Ольга, – сказал он после паузы. Его голос смягчился. – Крепкая женщина. Терпит мой характер и эту жизнь в глуши. А сын Мишка. Ему семь. – Саня потянулся за рюкзаком и достал из него заламинированную фотографию. На снимке была улыбающаяся женщина с добрыми глазами и мальчик с таким же, как у Сани, упрямым подбородком. – Сейчас они не здесь. Повезла его на Кавказ, в санаторий. У него с легкими не очень. А тут наш воздух, он хоть и целебный, но для взрослых. Врачи сказали, нужно сменить климат на время. Вот и поехали.

В его голосе прозвучала непривычная носка тревоги и тоски. Аркадий впервые видел своего неуязвимого друга таким уязвимым.

– Поправится, – тихо сказал Аркадий. – Обязательно поправится.

– Конечно, поправится, – уверенно отозвался Саня, убирая фотографию. – А то какой же из него таежник вырастет?

Они еще долго сидели в тишине, глядя, как последние лучи солнца догорают на острых пиках гор. Два взрослых мужчины, у каждого со своей болью и своей надеждой, нашли в этой тишине и в этом величии природы странное утешение и понимание, что не одни они несут свой крест.

***

Четвертый день начался с ледяного шока. Саня, не терпящий возражений, буквально загоном выкурил Аркадия из дома и под конвоем привел к пруду.

– Городская швабра, просыпайся! – рявкнул он и без лишних слов толкнул Аркадия в воду.

Ледяная волна накрыла с головой, вышибая дух. Но через секунду шока пришло дикое, животное ощущение бодрости. Он вынырнул, отфыркиваясь, и увидел довольную рожу Сани.

– Ну что, взбодрился, фантаст?

– Это круто, – выдавил Аркадий, зубы у него стучали, но по телу разливалась лихорадочная теплота.

День прошел в простых, но приятных хлопотах. Они кололи дрова, чинили калитку, приводили в порядок баню. Аркадий, не привыкший к физическому труду, с удивлением ловил себя на мысли, как приятно чувствовать усталость в мышцах от реального, осязаемого дела. Быть полезным здесь и сейчас, а не высиживать слова в пустом документе.

Вечером Саня, закончив с делами, кивнул:

– Пошли. Покажу тебе одно место. Без него Сибирь не понять.

Они сели в УАЗ и поехали по ухабистой дороге, углубляясь в предгорья. Через час Саня свернул на едва заметную тропу, которая вывела их на небольшую плоскую вершину. Это была долина, открывавшаяся внезапно, как декорация в театре. У их ног лежало озеро – длинное, темное, как расплавленное стекло, обрамленное крутыми склонами, поросшими кедрачом. Вода была неподвижна и отражала последние всполохи заката, окрашивавшие небо в багровые и лиловые тона. Словно бесконечный океан далекой планеты.

Они разожгли костер на самом краю. Когда окончательно стемнело, звезды окатили небо с такой щедростью, что, казалось, вот-вот посыплются вниз. Млечный Путь висел над озером, как мост в иное измерение, таким ярким и плотным, что от него исходил почти, что слышимый гул.

Аркадий сидел, поджав колени, и смотрел в эту бездну. И тут его накрыло странное, почти физическое ощущение. Москва с ее редакторами, отказами, пустыми страницами и одиноким домом осталась где-то не просто далеко, а словно в другой жизни. Ее как будто закрыло от него этим звездным куполом, этой каменной громадой Саян. Проблемы, терзавшие его всего несколько дней назад, казались теперь мелкими и незначительными, как пыль на ботинках.

Они сидели молча, потягивая из одной кружки ледяную сибирскую водку. Она не пьянила, а лишь согревала изнутри, растворяясь в этом величии.

– Ну что, – тихо, чтобы не спугнуть тишину, сказал Саня. – Проняло?

– Да, – так же тихо ответил Аркадий. – Кажется, да.

Аркадий задумался. Может, нужно было просто приехать сюда, к другу, чтобы заново научиться чувствовать. И писать.

Александр двумя пальцами, привычными к более грубой работе, ловко подхватывает стопку и протягивает Аркадию.

– Александр: Ну, Арк еще раз, за приезд. Чёрт… Последний раз мы с тобой на скамейке у школы сидели, «Космическую одиссею» Кларка обсуждали. А ты всё твердил: «Вот напишу свой «Сандемар». Ну, и где он, твой «Сандемар»?

– «Сандемар». Он в трёх неудачных романах и паре одобрительных рецензий от никому не известных критиков. А ты, Саня…незыблемо тут.

– Незыблемо… Говоришь, как в своих книжках. Я просто на своём месте. В городе – как в клетке. А тут…тут всё просто. Хищник, жертва, лес. Никаких там… симулянтов, как ты изволил выражаться в десятом классе.

– Боже, я это слово говорил?.. А помнишь нашу училку по литературе, Веру Семёновну? С её вечным: «Вы – графоманы, а не будущие Лермонтовы!»

– Александр: Ха! А как мы ей однажды сочинение подсунули, которое ты за меня написал? Про «трагизм бытия в контексте тургеневских дворянских гнёзд». Она меня два урока к доске вызывала, допытывалась, куда я делся и откуда такие слова знаю. Говорил, что бабушка научила. Морда у неё была… недоумевающая.

Оба смеются, и их смех, грубоватый и радостный, растворяется в безмолвии тайги.

– А я ведь ей тогда клялся – буду как Ефремов. Миры создавать. А она: «Сначала экзамены сдай, мечтатель». Мечтатель… Теперь редакторы говорят: «Аркадий Викторович, твоё время прошло. Нужно что-то более… коммерческое. Про попаданцев или молодеж». Чувствую себя динозавром, который пытается написать инструкцию по сборке айфона.

– А ты их не слушай. Вот смотри. Рысь не слушает, что о ней думает заяц. Она просто знает, что она рысь. А ты – рысь. Ты всегда выдумывал не для них, а потому что иначе не мог. Помнишь, на последней парте, рисовал свои карты галактик?