На службе весны строевой. Стихи

сошла клубника, мы и не следим,
вернулся тёплым вечером в июле
порывом ветра, только не один,

над головой гроза трещала сухо,
гром в тучах буксовал, как самосвал,
«не верь досужим домыслам и слухам,
я, милая, почти не воевал» —

друзья и полевые командиры,
выстраивались молча позади,
и пролетали ласточки сквозь дыры
медалей «За отвагу» на груди.

Очкарик

Ночь налево, направо пока река,
жёлтый месяц в один киловатт
разгорается в линзах очкарика,
что на деле – сорви-голова,

рвут подсолнечник трассеры плётками,
за врагом обнаглевшим следя,
он забил с передка улепётывать —
вызывает огонь на себя,

пусть дадут не совсем аккуратненько,
пусть не всюду во вражью броню,
убеждает оглохших соратников:
отходите, а я догоню,

сколько против природы ни рыпайся,
обживаешься здесь и сейчас —
на руках, по ухабам и рытвинам,
притащили героя в санчасть,

где хирург поучает конкретную
медсестру, матерясь слегонца —
не греми, в головах, инструментами,
напугаешь до смерти бойца.

Переговоры

И пошел, куда не зная,

С автоматом у плеча,

«Белоруссия родная…»

Громким голосом крича.

    Давид Самойлов

Крякнул мир, но корма вдосталь,
и с кредитом не беда,
только обезьянья оспа
зачастила в города,
развелось мышей и мошек,
осень с мылом моет пол,
супротив кацапа может,
но сдувается хохол,

под бандеру как ни стригли,
где топтался восемь лет,
приогрёб, заправив в стринги
импортный бронежилет,
знал бы раньше, воля Божья,
понимал бы, что не зря
за порогом Запорожья тоже
русская земля,

он её в окопах лопал,
сам под дождиком раскис,
а кацапы по Европам
прогуляются без виз
шляхте выписать по шее,
англосаксам врезать в кость,
как же так, без приглашенья,
извиняйте, так пришлось,

не сыграл покамест в ящик
наступив на джавелин —
притворившегося спящим
Байдена расшевелим,
непременно ждите в гости —
надо бы, умерив прыть,
взвешенно, без лишней злости,
за Донбасс поговорить.

Проза жизни

В чистом поле не вера, а Верка
перекатную голь родила,
прикорнула в конвульсиях ветра,
а проснулась – такие дела,

и – до вечера снова на выпас
подрастающих папье-маше:
кто родился в рубашке на выпуск,
кто в гнилой телогрейке уже,