Кровные братья

– Ты что, не понимаешь?! – Констанс нависла надо мной, заслоняя свет своим великолепным телом. – Сколько раз можно повторять?! Нельзя вмешивать посторонних в личные дела Клана!

Я стремительно вскочил, заставив ее отшатнуться.

– Определись, дорогая! Что для тебя важнее – репутация или невмешательство «посторонних»?

Она немного успокоилась – поняла бессмысленность своих нападок на меня. Кивком велела Арчи удалиться, и тот мгновенно смылся. До нас долетел лишь громкий топот по ступеням.

– Я не верю кадаверциану, – произнесла Констанс. – Знаю, он лоялен к нам, но… Я не могу доверять Мастеру Смерти.

– Ты просто не понимаешь его магии.

– А ты понимаешь?

– Нет, но я его чувствую.

– Кстати, по поводу твоей чувствительности…

Она не договорила. Послышались легкие шаги, и в атриум вошла Фелиция. Прекрасная гречанка.

Наверное, именно потому, что Первой Старейшиной нашего клана всегда была она – женщин-даханавар иногда величали Мормоликаи. Именно так в Древней Элладе называли девушек, своей нечеловеческой красотой по ночам заманивающих юношей и пьющих их молодую кровь.

Фелиция Александрийская была невысока (классические метр шестьдесят пять – рост Венеры Милосской). Сложена по античным канонам. С широко расставленными светлыми глазами, пепельными волосами и прямой переносицей. Думаю, скульптор – знаток эллинского искусства – задрожал бы от восторга, увидев ее в жемчужно-сером хитоне, и немедленно попросил разоблачиться, чтобы запечатлеть в мраморе совершенное тело.

Однажды я подумал об этом слишком громко. Первая Леди, одарив меня своей сдержанной улыбкой, как бы невзначай взглянула на статую Афродиты работы Праксителя, и я заметил в двух богинях – живой и мраморной – явное сходство…

– Дарэл, – произнесла Фелиция, глядя на меня снизу вверх, и я очнулся от воспоминания. – Сегодня ты сопровождаешь меня на Совет к Ревенанту.

– Могу я взять свою машину?

– Поступай, как считаешь нужным, – любезно отозвалась Гранд Леди.

Мотора под капотом моего «понтиака» почти не было слышно, и ничто не мешало звучащей из динамиков песне плавными изгибами ленивой реки течь по полутемному салону.

For we were dancing
In the midnight sun
our love became too wild.
I loved you like a child…[7 - Наша любовь стала неистовой, потому что мы танцевали при полуночном солнце. Я любил тебя, как ребенок… (Antichrisis, «Dancing In The Midnight Sun»).]

Завораживающая. Красивая песня. При всем презрении большинства моих братьев к роду человеческому ни один из них не способен создать подобной, до боли осязаемой музыки. Я тихонько напел давно ставшую знакомой мелодию. Пожалуй, танцы под солнцем – не важно каким, обычным или полуночным, – это мечта, которая теперь никогда не осуществится. С тех пор как меня увидела Флора, солнце перестало считать своим ребенком…

Ну вот. Не прошло и минуты, как романтическое настроение сменилось глухой тоской. Неужели Констанс была права и я старею?

Выключив магнитолу, я сильнее вжал педаль газа.

Скорость для подобной дороги была приличной, но я не опасался вылететь с трассы. В такое время шоссе уже пустынны, а потенциальных самоубийц, любящих прокатиться с ветерком, не так много на этом свете. Несколько минут я жил только ветром и скоростью. Ясная ночь пела вокруг мелодию осени, обволакивая машину, и подталкивала меня к безрассудству. Быстрее. Еще быстрее…

Когда появился нужный указатель, говорящий о съезде с Рублевского шоссе на дорогу к частным коттеджам, я сбросил газ и стал примерным водителем.

По дороге к особняку Ревенанта я обогнал всего лишь одну машину – длинный черный «роллс-ройс». Ощутил за тонированными стеклами своих братьев и, оказавшись впереди, позволил себе несколько больше допустимого приличиями. Прочитал мысли пассажиров. Котировки валют, падение цен на нефть, продажа территории под застройку нового жилищного комплекса. Вне всякого сомнения – размышления уважаемого Вьесчи.

Еще десять минут – и «понтиак» остановился у высоких кованых ворот. Охраны здесь было много. Конечно же, все люди. Двое плечистых ребят в штатском подошли к машине. Я опустил стекло и вежливо улыбнулся:

– Добрый вечер, господа. Я на совещание.

– Ваше имя?

– Дарэл Эриксон.

Один из них сверился с бумагами, которые держал в руках, нашел мое имя в списке приглашенных и кивнул:

– Документы, пожалуйста.

Я протянул водительские права. Секьюрити внимательно изучил фотографию, сверился с вежливо улыбающимся оригиналом.

– Все в порядке. Вы знаете дорогу?

– Да.

– Доброй ночи, господин Эриксон.

Я кивнул, подарил им еще одну улыбку и направил «понтиак» через парк к особняку. Парень был очень любезен. Из этого можно сделать лишь один вывод: тхорнисхи еще не прибыли. Обычно после общения с Миклошем люди перестают быть вежливыми.

Аллея, по которой я вел машину, была ярко освещена, фонари в стиле конца девятнадцатого века походили на огромных светлячков. И сам того не желая, я вспомнил, как восьмилетним ребенком заблудился в лесу. Темно. Страшно и холодно. Нет сил, чтобы плакать. И вдруг сотни светящихся звездочек замерцали среди елей. Яркие зеленые огоньки хаотично плыли в ночи, превращая ее из угрюмой старухи в веселую девушку. Они заставили забыть о страхе и времени и дождаться того прекрасного мига, когда первые лучи солнца засияли сквозь деревья. И помогли мне найти дорогу.

Спустя годы я вновь вернулся в лес своего детства. И была ночь, которая давно уже стала привычной и родной. И были яркие образы светляков. Но теперь мне каждый раз приходилось уходить гораздо раньше, чем небо на востоке вспыхнет рассветом…

Особняк Ревенанта был построен в стиле ампир. Я подогнал машину к левому крылу замка и припарковался возле черного «ягуара» Фелиции. Тут же стоял «Форд Мустанг». Чья это машина – я не знал.

У «ягуара», небрежно облокотившись о машину, стояла Констанс, которая одарила меня недовольным взглядом. Я не стал читать ее мысли. От раздраженного сумбура ирландки могла заболеть голова. Дир-дале проигнорировала мое приветствие. Все как всегда.

– Где Фелиция?

– Ждет тебя в особняке.

Гранд Леди ожидала нас в вестибюле, у гигантского аквариума. За стеклом в непрерывно струящемся потоке воды медленно плавали два огромных осетра. Они едва шевелили плавниками, изредка касаясь друг друга острыми носами. Костяные пластины, покрывающие вытянутые тела, казались гладкими, словно лед, а кожа жесткой и грубой, как наждачная бумага. Желтые глаза с черными продольными зрачками, совершенно не похожие на рыбьи, с пристальным вниманием смотрели по сторонам. Я бы сам с удовольствием постоял пару минут у прозрачной стены и понаблюдал за ними.

Фелиция услышала наши с Констанс шаги. Обернулась с улыбкой:

– Доброй ночи, Дарэл.

– Доброй ночи, Леди…

В зале Совета ничего не изменилось. Круглый полированный стол, кресла с высокими спинками, скорее красивые, чем удобные, алые с золотом драпировки, ковры и гобелены с изображениями древних животных, картины на античные сюжеты в тяжелых рамах. Меня всегда угнетала подобная роскошь. Слишком много золота, алой парчи и единорогов, от которых начинало рябить в глазах. Это несколько притупляло мою сверхчувствительность.

Мы появились раньше, чем было назначено, – высокий трон Ревенанта пустовал. Фелиции хотелось осмотреться и дать мне время сосредоточиться. Но, как я и предполагал, не одни даханавар оказались такими умными.

Прежде всего я увидел Амира из клана Асиман с двумя телохранителями. Верховный Магистр сидел в кресле с таким видом, словно все окружающее принадлежит ему лично, а любой из присутствующих раздражает и утомляет. На его сухощавое лицо с желтоватой кожей падали отсветы огненно-красной мантии. И оттого казалось, что запавшие щеки горят лихорадочным румянцем. Тонкие крепко сжатые губы аскета. Длинный нос, готовый гневно трепетать ноздрями по любому поводу. В миндалевидных глазах под полуопущенными веками горит вечная жажда власти, почитания, денег и преклонения. Она иссушает его сильнее, чем огненная магия его клана. На указательном пальце правой руки главного чернокнижника Асиман – перстень с рубином. Камень посверкивал и притягивал взгляд. Телохранители равнодушно глазели по сторонам.

Амир довольно любезно ответил на приветствие Констанс, а меня проигнорировал. Ну и ладно, мое самолюбие не пострадает от его наглой заносчивости.