Страж

– Братство, мой друг, убьет тебя довольно быстро и без всяких колебаний. Мне кажется, ты жив лишь потому, что они не уверены, не научил ли ты еще кого-то тому, что умеешь сам. Когда магистры убедятся, что ты такой – единственный и уникальный, – ты умрешь. Видишь ли, для многих из нас ты представляешь весьма серьезную опасность. Темные души остаются в этом мире лишь потому, что боятся ада. Грязные и злые, измененные, они живут среди людей, и такие, как я, охотятся на них и уничтожают. Ты же – хочешь очистить людей, из которых появляются объекты моей охоты.

– Разве это плохо, избавить мир от темных чудовищ?

– Хорошо. В твоем понимании. Но вот только стражи останутся без работы. Потому что если появятся те, кто чистит пятна, и их будет много, Братство станет историей. Никто из нас этого не хочет.

– Речь ведь идет не о том, что я берусь за чужую работу, – сказал Хартвиг, и взгляд его стал пристальным и понимающим. – Я знаю, что стражи получают, уничтожая души. От этого тяжело отказаться.

– Я бы сказал, невозможно, – тихо ответил я ему. – Именно поэтому тебя убьют. Чтобы не отказываться, и чтобы ты не попал в руки нашим врагам – Ордену, который бы обратил твои умения против нас. Твоя жизнь висит на волоске. Как только мой друг Карл поймет, что в Богежоме нас ждать не стоит, магистры перестанут выжидать.

Хартвиг провел пальцем по краю кружки:

– Но ты, несмотря на все сказанное, меня спасаешь.

– Пытаюсь спасти.

– Это неважно.

Я переглянулся с Проповедником и сказал:

– Я тоже идеалист. Мне претит мысль, что я везу тебя на заклание, ибо мне не нравится библейская история про отца, решившего отдать своего сына в жертву Богу. Есть в этом что-то противоестественное тому, чему учит Всевышний. Что до угрозы от тебя – на мой век душ хватит. Если ты и изменишь мир, то очень нескоро. Стражи не всегда справляются с темными сущностями, потому что их слишком много, и поэтому люди гибнут. Я не вижу беды, если всем станет чуточку легче, и они перестанут бояться тех, кто живет рядом с нами.

– А что Братство?

– Я скажу, что ты сбежал. Несколько наивно, но пусть они попробуют проверить.

– Тебе так просто этого не спустят, – скривился Проповедник.

Я знал это, но не хотел обсуждать. Ни к чему. И так каждому понятно, что я идиот, рискующий всем ради незнакомого человека. Впрочем, у меня была в этом своя цель – я искренне верил, что живой Хартвиг для будущего гораздо важнее, чем мертвый. А тот, кто так не считает, пусть посмотрит на останки людей после того, как на них напала одна из темных душ.

Лично я хотел бы надеяться, что в будущем темных сущностей среди нас не будет.

Лошадей удалось купить только за Вертенштайном, после того как мы полдня топали на своих двоих. Мечтать о такой роскоши, как дилижанс, не приходилось.

Мне не понравился человек, крутившийся недалеко от нас, пока я торговался с продавцом. Поймав мой взгляд, незнакомец поспешно растворился в толпе. Оставалось лишь гадать, кто это был – карманник, которого я спугнул, или соглядатай. В любом случае я решил не искушать судьбу и свернул на дикие лесные дороги, подальше от основных трактов. В одной из таких рощ Хартвиг и познакомился с Пугалом.

Оно неподвижно стояло возле рябины, надвинув соломенную шляпу на глаза, и казалось форменным разбойником, поджидающим одинокого путника. Увидев его, мой спутник чуть не свалился с лошади.

– Господи, что это?! – вскричал он. – Ты его видишь, Людвиг?!

– Вижу. Знакомься, это Пугало. Оно иногда путешествует со мной.

Оно выдержало мой взгляд. Я удовлетворенно вздохнул – никаких жертв во время своего отсутствия страшилище не нашло. Оно соблюдало наши негласные договоренности.

– Оно темное. Чернее ночи. Там, внутри, – сказал Хартвиг.

– Никогда не встречался с одушевленными? – негромко спросил я.

– Одушевленный? Он? Не знал, что они так же, как души, могут быть невидимы для обычных людей.

– У некоторых одушевленных есть такая способность, – подтвердил я, глядя, как Пугало вышло на дорогу и поплелось следом за нашими лошадьми. – Если, конечно, у них достаточно сил для этого. Тогда они могут покидать предмет, в котором зародились, и гулять где пожелают. Но время от времени им следует возвращаться в свою оболочку, чтобы отдохнуть. Так что иногда Пугало отправляется на свое ненавистное ржаное поле.

– Всегда хотел узнать, как в предмете зарождается душа.

– Никто не знает. Теологи, ученые, клирики и профессора просвещенных университетов спорят до сих пор. В Библии об этом ни слова, но, как ты знаешь, Святое Писание трактуют кто во что горазд. – Я с намеком посмотрел на Проповедника. Он любитель искажать содержимое молитв и библейских цитат. – Иногда предметы становятся одушевленными, и их сущность либо светла, либо темна. В большинстве своем им нет дела до людей, но порой случаются и исключения. Как с Пугалом.