Тайна Карлоса Кастанеды. Часть II. Безупречность и сновидение

Нельзя не сказать, что понятие безупречности, несмотря на то что ему уделяется много внимания в книгах Кастанеды, все же зачастую остается несколько расплывчатым. Охватывая сразу столько аспектов жизнедеятельности, безупречность не открывает свою подлинную суть поверхностному взгляду. Чтобы более четко определить характер этого особенного состояния, нам проще обратиться к общеизвестной терминологии и назвать его «растворением» или «преодолением» эго.

Подобная дисциплина широко распространена и хорошо известна почти во всех направлениях мистических и оккультных школ, особенно на Востоке. Каждая школа, конечно, предлагает собственную модификацию процесса, собственную метафизику и метапсихологию, объясняющую и оправдывающую путь «отречения от эго», каждое направление полагает свою технику наиболее эффективной, но в сущности речь идет об одном и том же. Ортодоксальная йога, тибетские учения калачакры, древние школы буддизма, даосизм, дзэн – все они провозглашают различные теории, как онтологические, так и психологические, декларируют различные цели своих дисциплин, но в отношении эго всегда единодушны и категоричны: эго – главное препятствие на пути духовной практики. Дон Хуан, владеющий знанием совершенно иной цивилизации, своими суждениями как бы еще раз подтверждает истинность этой идеи:

«Затем он заговорил о древнем человеке. Он сказал, что древний человек самым непосредственным и наилучшим образом знал, что делать и как делать что-либо. Но, выполняя все действия так хорошо, он начал развивать эгоизм, из-за чего у него возникла уверенность в том, что он может предвидеть и заранее намечать действия, которые он привык выполнять. Вот так появилось представление об индивидуальном «я», которое начало диктовать человеку характер и диапазон его действий… Современный человек, пожиная плоды этого процесса, в конечном счете обнаруживает, что безвозвратно утратил связь с источником всего сущего и что ему под силу лишь насильственные и циничные действия, порожденные отчаянием и ведущие к саморазрушению…

<…> Битва для воина – это тотальная борьба против индивидуального «я», которое лишает человека его силы» (VIII).

Эго, или представление об отдельном, индивидуальном «я», порождает весь комплекс психологической деятельности современного индивидуума. Это истинный генератор мотивов и целей всей человеческой цивилизации. В первую очередь, эго понуждает личность к целенаправленной деятельности либо к отказу от деятельности, если для эго она не мотивирована. Поэтому одним из первых шагов в работе по преодолению власти эго является известная практика так называемого «незаинтересованного действия», т. е. практика совершения действий при полном безразличии к их «плодам» – поощрению, награде, удовлетворению каких бы то ни было ожиданий или амбиций, достижению цели.

Этот принцип усиленно пропагандируется еще в древней «Бхагавадгите», и с тех пор известен как «кшатрийская этика незаинтересованного действия».

Особое развитие он получил в карма-йоге, но используется практически во всех школах индо-буддистского мистицизма. Китайская мистическая доктрина тоже включает его в качестве важного элемента с древнейших времен.

Помните, как писал Чжуан-цзы? «Правда мира в том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы…» Дон Хуан также обучал этому принципу своих учеников и называл его «действием ради действия».

Действие ради результата – это стереотип, выработанный аппаратом эго.

Действие без результата – это разрушение стереотипа. Эго вообще является кладезем всех и всяческих шаблонов восприятия и действия, гарантируя неизменность мира и монотонность переживаний. Как пишет Чогьям Трунгпа, «мы пользуемся привычными стереотипами, чтобы изолировать себя и изобразить в лучшем виде». И дальше: «Привычные стереотипы позволяют вам видеть перед собою лишь на три шага вперед. Вы всегда смотрите на землю, никогда не взглянете вверх, на синее небо или горные вершины. Вам не дано улыбнуться при виде тумана, поднимающегося над ледниками. Практически вас приводит в замешательство все, что находится выше головы – там нет для вас ничего интересного». Отбрасывая действие ради плодов и культивируя действие ради действия, мы обретаем неожиданную широту восприятия и начинаем переживать мир в большем объеме. Бескорыстное внимание замечает красоту бытия, возвращая ему первозданную яркость и насыщенность.

Результат безупречности – это, собственно говоря, анатман, т. е. отсутствие «я», как это состояние именуется в некоторых школах буддизма.

Мы проводим последовательную работу по отключению механизмов эго, мы делаем эго все более тонкой и гибкой структурой, мы сокращаем его притязания до нуля и неожиданно открываем, что в самой сердцевине нашего существа, кроме центра восприятия, вообще ничего нет. Буддисты говорят, что находят в себе «пустоту». Это необыкновенное чувство не имеет ничего общего с эмоциональным оцепенением или абсолютным безразличием.

Эта «пустота» удивительным образом оказывается более полной, чем наша обычная эгоистическая суета. Полноценное восприятие и яркое переживание буквально врываются в открывшееся пространство. В большей, чем когда-либо, степени мы оказываемся способны чувствовать, и сложный комплекс «чувствований» воина частично описан самим Кастанедой в его поздних книгах. Легкость и подвижность психики дают ни с чем не сравнимое ощущение освобожденности, воспринимаемый мир как бы проясняется, все становится прозрачнее, отчего кажется, будто нас стало больше, и мы проникаем в окружающую Реальность шире и глубже. Все обострено до предела, и явным делается неразделимое чувство обретения и разлуки, полноты и пустоты, единства с потоком жизни и одиночества.

Печаль и радость – непременные спутники этого нового состояния. Новая печаль и новая радость, прежде незнакомые, они приходят в жизнь воина, подтверждая значительность пройденного пути, ибо много обретено и много оставлено. Он уже не совсем человек или, можно сказать, он уже слишком человек – в зависимости от того, где мы помещаем точку отсчета.

Все эти странные чувства невыразимы и необъяснимы для тоналя. Он лишь свидетельствует некое превращение, сути которого ему не постичь. В мире нагуаля видящий может воспринимать изменение энергетической формы такого существа. Точка сборки у безупречного воина находится несколько глубже, она лишена жесткой фиксации на поверхности светящегося кокона и собирает воспринимаемые эманации внутри волокнистой массы энергетического света.

Столь необычные субъективные переживания связаны, видимо, с расширением зоны перцепции и соответственным изменением в качестве энергообмена между внутренними и внешними эманациями. Преимущества такого положения точки сборки очевидны – отсюда она может с легкостью изменять свою позицию, так как уже не связана привычной фиксацией, вырабатывавшейся на протяжении всей предыдущей жизни.

Такое понимание перцептивного механизма объясняет, наконец, почему безупречность сама по себе может вызывать изменения в режиме восприятия.

Удивительный факт! Не используя никаких медитативных приемов, специальных психотехник, следуя только последовательной дисциплине по изменению отношений между личностью и окружающим ее миром, мы спонтанно входим в сферу «магического» видения и открываем для себя состояния, обычно относимые к области парапсихологии. Примеры подобных явлений, прежде необъяснимых, можно найти во множестве известных ситуаций, когда человек в силу религиозных убеждений или жизненных испытаний начинал неосознанно применять элементы безупречности в повседневной жизни.

Итак, обретение безупречности достигается благодаря преодолению эго.

Каким образом эго манифестирует себя в наших ежедневных переживаниях? Что наиболее характерно в нашем реагировании на мир отражает природу эго и работу его механизма? Именно это становится предметом выяснения при проведении воином стратегической инвентаризации, о которой мы сказали выше.

Первейшая функция эго – это забота о выживании существа как уникальной психофизиологической и социальной единицы. Знание дона Хуана сообщает нам, что основными плодами такой заботы в психологии индивида оказываются страх и чувство собственной важности. И то и другое вполне способно довести личность до крайнего энергетического истощения, так как почти постоянно имеет почву для своего проявления. Когда мы говорим о страхе, то имеем в виду прежде всего страх смерти. Ниже читатель сможет убедиться в реальных масштабах этого чувства, которое распространяется не только на непосредственную угрозу гибели, но и на значительную область повседневной жизни. Подобным же «айсбергом» является и чувство собственной важности. Те явные всплески, что мы обычно замечаем, – лишь крохотная часть его подлинного присутствия в нас.

Обратной стороной вышеназванных продуктов эго неминуемо оказывается жалость к себе. Как результат эгоистической рефлексии, она постоянно настигает нас в случае фрустрации, когда работа эго в области самосохранения подвергается угрозе или не достигает желаемого.

Кроме того, отдельное явление в процессе рефлексии представляет потакание себе (как его называют изобретательные переводчики Кастанеды на русский язык, «индульгирование» – от англ. слова indulge). Это общая способность человеческой психики искусственно затягивать, продлевать любое переживание, будь то приятное или неприятное. Потакание себе можно назвать своеобразной психической реверберацией, когда испытанное раз чувство благодаря многократному отражению в механизме эго гулким эхом блуждает во внутреннем мире личности, требуя огромного количества психической энергии, которая уходит в пустоту. Каждый из нас прекрасно знает, что такое «индульгировать» или потакать себе. Иногда мы способны удерживать какое-то чувство в себе годами – например, обиду, раздражение или злость. Дон-хуановский воин не может позволить себе такой роскоши.

Любое потакание себе в данной дисциплине совершенно исключено как необоснованное и вредное растрачивание сил, необходимых для неуклонного продвижения вперед.

Следующий раздел мы посвятили рассмотрению трех самых серьезных препятствий на пути к безупречности – страху смерти, чувству собственной важности и жалости к себе.

2. Фундамент безупречности: три победы воина

а) Страх смерти

Живя,
Будь мертв,
Будь совершенно мертв
И делай все, что хочешь,
Все будет хорошо.

    Бунан
Когда речь заходит о страхе смерти, мы нередко сталкиваемся с заявлениями такого рода: «Я смерти не боюсь». Человек, утверждающий подобные вещи, очень часто бывает совершенно искренен и не надо обвинять его в легкомыслии или браваде. Обычно мы имеем дело просто с неточным пониманием сути этого выражения, с представлением о смерти как физическом факте – агонии тела и последующем провале в небытие (во всяком случае, для атеистически воспитанного сознания). Только внимательно рассмотрев всю объемную психологическую подоплеку смерти как явления бытия, мы начинаем понимать, что страх смерти есть один из важнейших детерминаторов человеческого поведения.

Будучи фактом для обычного сознания неизбежным, смерть редко становится предметом серьезных раздумий или насущной озабоченности – какой резон страшиться того, что неминуемо произойдет рано или поздно, независимо от нашего отношения и степени нашей осмысленности этого? Так рассуждает почти всякий, и страх смерти совершенно естественным образом уходит в подсознательное, скрывается за целым комплексом защитных механизмов и реакций, уходит так глубоко, что личность искренне погружается в утешительную иллюзию: страх смерти побежден, для меня он больше не существует. У интеллектуалов такое заблуждение приобретает особенно рафинированный вид – познакомившись с идеями объективного идеализма и целым рядом подобных в этом отношении философских доктрин, а иногда восприняв умозрительно религиозные учения, где смерть всегда есть особо важный момент, рассматриваемый с пристальным вниманием, они находят там для себя приемлемые, успокоительные воззрения (творческие натуры, кроме того, могут создать свои собственные) и выстраивают в уме миф о смерти и миф о себе.

Каким же образом происходит разоблачение страха смерти? Во-первых, следует показать, что страх смерти – вовсе не игрушка, а одно из важнейших препятствий на пути духовного знания, а для этого его надо извлечь из подсознательного и раскрыть все многообразие масок, надеваемых этим чувством, когда оно доминирует во внутреннем мире человека. Мы рассмотрим лишь важнейшие деформации страха смерти в сознании человека:

1. Первейшей и наиболее явной маской страха смерти является страх одиночества. Их связь в подсознательном настолько очевидна, что нет нужды останавливаться здесь подробно. Достаточно сказать, что, общаясь с себе подобными, мы так или иначе делимся с ними своим внутренним бытием, делая его как бы шире, и радуемся призрачному своему продолжению, отдавая другим часть своей энергии и получая соответственно от них – данный процесс носит обоюдный характер. Особое выражение страх одиночества получает в желании иметь детей, так как здесь обмен энергиями имеет исключительно сильный характер.

2. Привязанность и любовь – непосредственный и логический результат страха одиночества. Встречая личность наиболее подходящую нам в эмоциональном и психологическом плане (особенно в тех случаях, когда поиск был долгим и трудным), человек испытывает чувство чуть ли не экстатическое, – ярче всего это бывает в юности, когда социальные связи не устоялись, а уверенность в своих силах невысока, безудержная благодарность легко превращается в привязанность или дружбу (если личность одного с ним пола), либо в любовь (если личность противоположного пола). С такой точки зрения смерть и любовь действительно тесно связаны друг с другом, и психоанализ, достаточно много раскрывший в этой области, здесь как нигде близок к истине – если оставить в стороне мифические спекуляции вокруг либидо и танатоса.

3. Влечение к чувственным удовольствиям и впечатлениям, прежде всего, имеет весьма косвенное отношение к физиологическим потребностям организма. То, что чувственность, хотя и является результатом в первую очередь органической конституции физического существа, у человека служит главным образом средством защиты от страха смерти, легко подтверждается обычным наблюдением: интенсивность чувственности часто сильно изменяется в сторону уменьшения, когда индивид находит другой предмет для сосредоточенного внимания, если тот с успехом может исполнять ту же роль (творчество, наука, бизнес и т. п.). То же касается и впечатлений – зрелища и путешествия превращаются в манию, если другие виды активности по какой-либо причине оказываются неудовлетворительными.

4. К иной группе метаморфоз страха смерти относится страх потери времени. Спешка и нетерпение, широко распространенные в современном обществе, обязаны своим возникновением глубоко скрываемому в подсознательном страху конца, страху перед ограниченностью существа во времени.

5. Отсюда рождается страсть к деятельности. Погружение в активность, которую нам не следует недооценивать, ибо она есть причина всего масштабного прогресса человечества, есть, тем не менее, все тот же страх смерти, который здесь, как и во многих других случаях, исполняет роль движущего импульса, порой весьма плодотворного, но имеющего источник пагубный и разрушительный.

6. Воля к славе и борьба за лидерство – наиболее отвлеченные в этом ряду. Они естественным образом вырастают из страсти к деятельности и влечения к чувственным удовольствиям (впечатлениям), которые мы уже упоминали. При вдумчивом анализе здесь легко найти и желание расширить себя на более долговечные явления (история, искусство и т. д.), и желание повысить собственную значимость, чтобы личная смерть индивидуума стала серьезным событием для продолжающих жить – еще одна защитная конструкция перед лицом страха смерти.

7. Влечение к сексуальной активности, которое фрейдистская школа ставит во главу угла всей своей психологической доктрины, есть лишь наиболее универсальное средство в ряду всех защитных конструкций. Потому оно и может показаться центральным или основополагающим. Ибо оно черпает силы изо всех приведенных выше явлений, начиная со страха одиночества и заканчивая борьбой за лидерство. Конечно, следует помнить, что мы отвлекаемся здесь от чисто физиологической стороны дела, так как сексуальность в чистом виде есть продукт биологической эволюции вида и только в мифологии человеческого сознания приобретает эту специфическую защитную функцию.

Мы не перечислили все проявления страха смерти, но сказанного уже достаточно для того, чтобы понять простую истину: всякое сознание, не видоизмененное при помощи специальной дисциплины, несет в себе страх смерти, даже когда всячески его отрицает. Перед тем как обратиться непосредственно к дисциплине, цель которой – устранение страха смерти, надо отметить следующее: страх смерти понуждает личность к действию, и потому в данной структуре мира выполняет исключительно важную роль.

Ординарное сознание, лишенное этого движителя, обречено на апатию, полное оскудение, психологический распад и бесцельное прозябание. Вот почему по мере исчезновения страх смерти в дисциплине дона Хуана заменяется другими, более адекватными ее целям стимулами.

Преодоление страха смерти требует немало времени и сил, но вполне достижимо. Дон Хуан предлагает Кастанеде целый ряд приемов, помогающих в этой работе, – приемов, демонстрирующих прекрасное понимание парадоксальности человеческой психологии, ничуть не уступающее по своей глубине пониманию древних мудрецов Востока. Прежде всего, дон Хуан как бы «выворачивает наизнанку» отношение к смерти вообще.

«Нет, – сказал он убежденно. – Смерть не является врагом, хотя и кажется им. Смерть не разрушает нас, хотя мы и думаем, что это так.

– Но если она не является нашим разрушителем, тогда что же она такое? – спросил я.

– Маги говорят, что смерть является единственным стоящим противником, который у нас есть, – ответил он. – Смерть – это вызов для нас. Мы все рождены, чтобы принять этот вызов, – и обычные люди, и маги. Маги знают об этом, обычные люди – нет.

– Лично я думаю, дон Хуан, что жизнь, а не смерть является вызовом.

– Жизнь – это процесс, посредством которого смерть бросает нам вызов, – сказал он. – Смерть является действующей силой, жизнь – это арена действия. И всякий раз на этой арене только двое противников – сам человек и его смерть.

– Я предпочел бы думать, дон Хуан, что именно мы, человеческие существа, являемся теми, кто бросает вызов, – сказал я.