В водовороте

– Как же сосланный может ко мне в гостиницу попасть? Сосланных полиция прямо препровождает и размещает в дома, на которых дощечки нет, что они свободны от постоя, – создавал хозяин свое собственное законоположение, – а у нас место вольное: кто хочет, волей приедет и волей уедет!..

– У вас он поэтому по паспорту жил?

– По паспорту настоящему… Я сам читал его… Станислав Жуквич, коллежский секретарь даже… барин, как следует быть.

– Но куда же он теперь уехал? – говорила Елена.

– Не сказал, куда именно; отметился только к выбытию из Москвы… Да что, он вам должен, что ли, остался?

– Немножко… пустяк там какой-то, – отвечала Елена.

– Забыл, чай, надо быть… Со мной так честно расчелся, барин хороший!

Для Елены не оставалось никакого сомнения, что она была самым грубым, самым наглым образом обманута!.. «Но как же Миклакову было не стыдно рекомендовать ей подобного человека?» – думала она; хотя, собственно, что он ей рекомендовал? Что Жуквич умный человек и последователь разных новых учений – все это правда, а остальное Елена сама придала ему в своем воображении. Какой-то злобный смех над собой и своим положением овладел при этом Еленою. «Нечего сказать, – проговорила она сама с собой: – судьба меня балует: в любви сошлась с человеком, с которым ничего не имела общего, а в политическом стремлении наскочила на мошенника, – умница я великая, должно быть!» Но как бы затем, чтобы рассеять в Елене эти мучительные мысли, к ней подбежал Коля, веселенький, хорошенький, и начал ласкаться. Елена как бы мгновенно воскресла духом и, вспомнив, что она мать, с величием и твердостью выкинула из души всякое раскаяние, всякое даже воспоминание о том, что было, и дала себе слово трудиться и работать, чтобы вскормить и воспитать ребенка. Для этого она, не откладывая времени, отправилась по конторам, чтобы спросить там, нет ли в виду мест гувернантки, и вошла в первую попавшуюся ей из таковых контор, где увидала кривого и безобразного господина, сидевшего за столом и что-то такое писавшего. Елена обратилась к нему с своим вопросом.

– Три рубля серебром с вас следует получить! – сказал он ей.

– Но я заплачу, когда получу место! – возразила было Елена.

– Нет-с, у нас вперед берется! – отвечал ей спокойно кривой господин.

Елена подала ему три рубля серебром, а затем у ней осталось в портмоне только двадцать рублей. Кривой господин дал ей после этого адрес трех семейств, желающих иметь гувернантку, из которых на одном, прочитав купеческую фамилию, Елена прежде всего решилась идти в это семейство, предполагая, что с простыми людьми ей легче будет ужиться. Семейство это жило в Таганке. Елена отправилась туда пешком. Подойдя к довольно большому каменному дому, она решительно не знала, как ей в него войти, так как он со всех сторон показался ей запертым, и только со двора раздавался страшный лай цепной, должно быть, собаки. Елена хотела было уже уйти от этого дома, как вдруг растворилась одна из тяжелых калиток его, и появился дворник. Оказалось, что калитка была не заперта, только у Елены недоставало силы отворить ее.

Елена сказала ему, зачем она пришла, и спросила, дома ли господа купцы.

– Хозяйка-то дома, а самого-то нет, – в городе, – отвечал дворник.

Елена попросила его провести ее к хозяйке.

Дворник повел ее сначала двором, где действительно привязанная на цепи собака не то что лаяла на них, а от злости уж храпела и шипела; затем дворник повел Елену задним ходом, через какой-то чулан, через какую-то кухню и прачечную даже и, наконец, ввел ее в высокую и небольшую комнату, но с огромною божницей в одном углу и с каким-то глупо и ярко расписанным потолком. Запах жареной рыбы и луку царил всюду, и все это вместе показалось Елене, по меньшей мере, очень неприятным. Вскоре к ней вышла лет сорока женщина, набеленная, с черными зубами и с головой, повязанной платочком.

– Покорнейше прошу садиться! – проговорила она, показывая на один конец худого кожаного дивана и сама садясь на другой конец его.

Елена села. Ее разделял с хозяйкой один навощенный столик.

– Вы гувернантка-с? – спросила ее та.

– Гувернантка! – отвечала Елена.

– А рекомендацию вы имеете? – продолжала хозяйка.

– Какую рекомендацию? – спросила ее в свою очередь Елена.

– А где-с вы прежде жили, оттедова: вон у нас и приказчиков николи не берут, ежели старый хозяин за него не ручается.

– Но у меня нет никакого старого хозяина, потому что я в первый раз еще желаю жить в гувернантках, – возразила ей Елена.

– Вот видите-с, вы, значит, к этому делу-то еще и непривычны, а мы так желаем, чтобы дочь наша танцевать выучилась и чтобы писала тоже поисправней, а то отец вон все ругается: «Что, говорит, ты пишешь как скверно!».

– Всему этому я могу учить; вот диплом мой на звание гувернантки! – проговорила Елена и подала было купчихе свой университетский аттестат.

– В этих бумагах мы что понимаем? – Люди темные; а нам бы рекомендацию лучше чью-нибудь! – повторяла все свое хозяйка.

– Рекомендации я ничьей не могу вам представить, потому что нигде еще не жила, – проговорила Елена.

– А нам без этого как решиться-то?.. И характер тоже – кто знает, какой он у вас?.. Вон другие гувернантки линейкой, говорят, колотят учениц своих по чем ни попало, – пожалуй, и уродом навек сделать недолго, а у меня дочь единственная, в кои веки богом данная!

– Я вашей дочери колотить не стану, за это я вам ручаюсь, потому что у меня у самой есть сын – ребенок, которого я попрошу взять с собой.

– Вы замужняя поэтому? – спросила купчиха.

– Нет, я не замужняя! – отвечала Елена, желая в этом случае говорить правду.

– Вдова, значит?

– Нет, не вдова… я девушка.

Купчиха даже поотодвинулась от нее при этом.

– Вот это тоже для нас нескладно будет! – произнесла она, то потупляя, то поднимая свои глаза и вместе осклабляясь во весь свой широкий рот.

– Что делать!.. Это было увлечение с моей стороны, и я не скрываю того.

– Да-с!.. Конечно!.. – отвечала купчиха, не переставая двигать глазами. – Но нам-то уж очень неподходящее дело это будет! – повторила она еще раз.

Елена, видя, что никакого тут успеха не будет, встала и, раскланявшись, просила проводить ее; тот же дворник, все стоявший в соседней комнате и внимательно слушавший, что хозяйка его говорила с гувернанткой, повел Елену прежним путем; цепная собака опять похрапела на них.

Елена, очутившись на улице, первое, что начала с жадностью вдыхать в себя свежий воздух; она почти задыхалась, сидя с купчихой в ее каморке, от запаху жареной рыбы с луком, и хоть довольно уже устала, но все-таки решилась зайти по следующему адресу к полковнику Клюкову, живущему на Разгуляеве, в своем доме. Елена, желая поберечь деньги, пошла и туда пешком. Дом полковника Клюкова представлял совершенную противоположность купеческому дому: железные ворота его были распахнуты; по бокам крыльца были помещены два аристократические льва; конюшни обозначены лошадиной головой из алебастра; на одном из окон, выходящем на двор, был прибит огромнейший барометр: словом, видно было, что тут жил человек не замкнутый, с следами некоторого образования. Елена прямо подошла ко входу, на резных дверях которого была прибита медная дощечка с надписью на ней по-французски и по-русски: «Полковник Клюков». Елена позвонила в колокольчик этой двери; ей отворил лакей во фраке и даже в белом галстуке.

– Полковнику нужна гувернантка… – начала Елена.

– Пожалуйте! – подхватил сейчас же сметливый лакей и повел Елену через залу, где ей невольно бросились в глаза очень большие и очень хорошей работы гравюры, но только все какого-то строгого и поучающего характера: блудный сын, являющийся к отцу; Авраам, приносящий сына в жертву богу; Муций Сцевола[169 - Муций Сцевола – римский патриот конца VI века до нашей эры, сжегший свою руку в огне жертвенника и тем устрашивший воевавшего с Римом этрусского царя Порсенну.], сжигающий свою руку.

Лакей довел Елену до гостиной, которая тоже имела какой-то чересчур определенный характер; цветы, например, расставлены были в ней совершенно по ранжиру, пепельницы на столе – тоже по ранжиру, кресла – тоже по ранжиру.

– Полковник сейчас выйдет! – сказал лакей Елене и ушел.

Она села на одно из кресел.

Минут через пятнадцать раздались в следующих комнатах правильные шаги, и вслед за тем показался и сам полковник с височками, с небольшим хохолком, с нафабренными усами, в стоячем галстуке и сюртуке, с георгиевским крестом в петлице. По всему туалету его заметно было, что он только что прифрантился.

– Bonjour, mademoiselle, prenez place, – je vous prie![170 - Добрый день, мадмуазель, садитесь, прошу вас! (франц.).] – сказал он, пододвигая Елене, вставшей при его входе, кресло и сам садясь против нее. – Место вашего воспитания? – спросил он ее затем с довольно важным видом.

Елена в ответ на это подала ему свой аттестат и диплом. Полковник бегло взглянул на оба из них.

– Дело в том-с, – начал он, – что в конторе я, разумеется, подписывался только как полковник Клюков и многого, конечно, не договорил, так как положительно считаю все эти наши конторы скорее логовищем разных плутней, чем какими-нибудь полезными учреждениями, но с вами я буду говорить откровенно, как отец, истинно желающий дать дочерям своим серьезное воспитание.

– Сделайте одолжение! – сказала ему на это Елена.