Сергей Петрович Хозаров и Мари Ступицына

– Нет, мамаша, вы этого сами не знаете и не понимаете. Он говорит: неужели вы пожалеете семисот, когда вы отдали ему меня?..

– Ах, друг мой, – перебила Катерина Архиповна, вздыхая, – не отдавала я тебя, не желала я этого; богу так угодно. Не то бы было, если бы ты вышла за Ивана Борисыча: тот не стал бы тянуть деньги и сам бы еще свои употребил для твоего счастья. Ну, если он в самом деле должен, так пусть скажет: кому?

– Он должен, мамаша, одному приятелю.

– Ну, что же, приятелю? Не долги он, друг мой, хочет выплачивать, а ему самому нужны деньги: в клуб да по кофейням не на что ездить, ну и давай ему денег: может быть, даже и возлюбленную заведет, а жена ему приготовляй денег. Мало того, что обманул решительно во всем, еще хочет и твое состояние проматывать.

В продолжение этого монолога у Мари навернулись на глазах слезы.

– Друг мой Машенька, не огорчайся, не плачь, – проговорила старуха, тоже со слезами на глазах. – Я переделаю его по-своему: я не дам ему сделать тебя несчастной и заставлю его думать о семействе. Я все это предчувствовала и согласилась только потому, что видела, как ты этого желаешь. Слушайся только, друг мой, меня и, бога ради, не верь ему ни в чем. Если только мы не будем его держать в руках и будем ему давать денег, он тебя забудет и изменит тебе.

– Он, мамаша, в самом деле какой-то странный! Или целует меня, или сбирается куда-нибудь уехать.

– Этим ты, друг мой, не огорчайся; мужчины все таковы. Но главное дело: ему не надобно давать денег и надо заставить служить для того, чтобы он имел какое-нибудь занятие, – и я берусь это устроить; только, пожалуйста, не слушайся его и будь благоразумнее. Ну, вот хоть бы теперь: верно ведь, он тебя научил попросить у меня денег?

– Он, мамаша!

– Вот, видишь, – я это знала наперед; ты ему скажи, или лучше ничего не говори; я с ним за тебя поговорю.

– Мамаша! Да отчего же он переменился ко мне?

– Он не переменился, друг мой! Мужчины все таковы. В женихах они обыкновенно умирают от любви, а как женятся, так и начнут обманывать. Это, друг мой, ничего; его надобно заставить, чтобы он любил тебя, – и я его заставлю, потому что ни копейки не стану давать ему денег. Поверь ты мне, он опомнится и начнет слушаться и любить.

– А что же, мамаша, я завтрашний день ему подарю?

– Об этом ты не беспокойся. Я сама куплю приличную для него вещь, а сегодня с ним поговорю. Где он теперь, в гостиной, что ли? Ты посиди здесь, а я с ним поговорю.

Мари осталась в кабинете, а Катерина Архиповна отправилась для объяснения с зятем.

– Ваше завтра рождение, Сергей Петрович? – сказала она, входя в гостиную.

– Да, кажется, что завтра, – отвечал Хозаров.

– Вы даете, верно, вечер или что-нибудь такое для ваших знакомых?

– Я ни о каком вечере и не думал.

– Для чего же вам так нужны семьсот рублей?

– Какие семьсот рублей?

– Да такие, которые вы присылали свою жену требовать от меня.

– Мне ваших семисот рублей никогда не было да, конечно, и не будет нужно.

– Перестаньте, Сергей Петрович, притворяться; это еще возможно было в женихах, но не для мужа; теперь уже все ясно, и я пришла вас спросить, зачем вам так нужны семьсот рублей, за которыми вы присылали жену вашу ко мне?

– Жены моей я к вам, Катерина Архиповна, не посылал, а если она сама знает, что мне нужны семьсот рублей, так это, я полагаю, весьма извинительно, – потому что между мужем и женою не должно быть тайны.

– Вы должны какому-то приятелю?

– Да-с, я должен.

– Кому же это?

Хозаров смутился и молчал.

– Если уж я вам должен отвечать на это, – сказал он после нескольких минут размышления, – то извольте: человек, который обязал меня, не желает, чтобы это знали все.

– Я, кажется, платя за вас деньги, могу же спросить, кому я должна их отдать?

Хозаров совершенно сконфузился.

– Если вы, мамаша, не верите, то как вам угодно; я, впрочем, кажется, и не просил у вас ваших денег.

– Все равно, вы прислали жену вашу просить у меня денег.

– Если жена моя желала снабдить меня деньгами, то, конечно, не вашими, а своими, которыми она, так как вышла уже из малолетства, имеет, я думаю, право располагать, как ей угодно.

– А… так вот вы к чему все ведете, Сергей Петрович! Теперь я понимаю, – сказала Катерина Архиповна, побледнев от досады, – только этого-то с вашей стороны и недоставало. Теперь я вас узнала и поняла как нельзя лучше, – и поверьте, что себя и дочь предостерегу от ваших козней. Нет, милостивый государь, вы не думайте, что имеете дело с женщинами и потому можете, как вам угодно, обманывать. Я сама живу пятьдесят лет на свете; видала людей и, позвольте вам сказать, имею некоторые связи, которые сумеют вас ограничить.

– Я даже не понимаю, Катерина Архиповна, к чему вы все это говорите.

– Нет, вы очень хорошо понимаете, а также и я понимаю; но вы ошибаетесь, очень ошибаетесь в ваших расчетах, и теперь я от вас настоятельно требую объяснить мне, для какой собственно надобности вы подсылали ко мне вашу жену требовать денег?

– Я опять вам объявляю, что не подсылал к вам жены, но я ей только открылся.

– И вы утверждаете, что не подсылали ее ко мне?

– Я молчу-с и предоставляю вам думать, что угодно.

– Да, Сергей Петрович, конечно, уж лучше молчать, когда говорить нечего; можно обмануть молоденькую женщину, но я старуха.

Последних слов Сергей Петрович уже не слыхал; он вышел из гостиной, хлопнув дверьми, прошел в свой кабинет, дверьми которого тоже хлопнул и сверх того еще их запер, и лег на диван.

Марья Антоновна, видевшая из наугольной, что Сергей Петрович прошел к себе, хотела к нему войти, но дверь была заперта; она толкнулась раз, два, – ответа не последовало; она начала звать мужа по имени, – молчание. Несколько минут Мари простояла в раздумье, потом пошла к матери.

– Он, мамаша, заперся, – сказала она.

– Что ж мне, друг мой, делать, не ломать же дверь? Он, может быть, еще и не такие фарсы начнет выделывать; от него надобно всего ожидать.

У Мари навернулись слезы.

– Ты-то за что мучишь себя и огорчаешься, друг мой?

– Как же, maman, если его в тюрьму посадят?

– Ах, друг ты мой, как ты молода! Ну, где слыхано, чтобы за семьсот рублей в тюрьму посадили?