Мещане

– Ну, ты очень строг! – возразила ему кротко Аделаида Ивановна.

– А ты очень добра. Вексель мне извольте сегодня же прислать, я его подам ко взысканию, – проговорил Бегушев и ушел.

Аделаида Ивановна осталась в совершенно расстроенном состоянии: брата не послушаться она боялась, но и взыскивать с князя ей было совестно и жаль его; от всего этого у ней так разболелась голова, что она не в состоянии даже была выйти к столу.

Бегушев решился допечь князя до последней степени и посадить его, если это нужно будет, даже в тюрьму. Хлопотать по этому делу он предположил сам, рассуждая, что помогать ему истинно несчастным вряд ли удастся; по крайней мере он будет наказывать негодяев, – и это тоже в своем роде доброе дело.

Вечером у Аделаиды Ивановны произошло еще новое свидание с одним из ее должников. Часов в восемь Бегушев сидел с графом Хвостиковым, и тот ему показывал фокусы из карт; ловкость Хвостикова в этом случае была невероятна: он с одной из карт произвел такую штуку, что Бегушев воскликнул: «Как вы могли ее украсть из-под моего носа?» – «Карта – это что! А вот если бы бог привел к осени украсть где-нибудь шубу!» – сострил Хвостиков. – «Не воруйте, к осени я вам подарю шубу!» – утешил его Бегушев. Граф усмехнулся и внутренне был очень доволен, зная, что если Бегушев сказал, так и сделает это. Вдруг раздался звук тяжело въехавшей на двор кареты.

– Кто бы это мог быть? – спросил Бегушев.

Граф Хвостиков поспешил встать, пойти и справиться.

– Сенаторша Круглова прислала к Аделаиде Ивановне внучка своего с гувернером, – проговорил он, вернувшись.

Бегушев рассмеялся.

– Младенцев уж начинают подсылать! – проговорил он.

Перед Аделаидой Ивановной между тем, опять-таки принявшей своих посетителей в гостиной, стоял прехорошенький собой мальчик, лет десяти, и за ним мозглый[65 - Мозглый – тщедушный, хилый.] и белобрысый гувернер его.

– Бабушка больна, она не может к вам приехать, – лепетал на французском языке ребенок, – и она вам прислала! – заключил он, показывая большой пакет.

– C'est l'argent![66 - Это деньги! (франц.).] – подхватил гувернер.

– О, благодарю, благодарю! – воскликнула на первых порах радостным голосом старушка.

Гувернер, взяв у ребенка пакет, разорвал его и начал считать деньги.

– Dix, trente, cinquante… cent roubles![67 - Десять, тридцать, пятьдесят… сто рублей! (франц.).] – сосчитал он.

Лицо у Аделаиды Ивановны несколько вытянулось.

– Что ж это, проценты? – произнесла она тихим-тихим голосом.

– Je n'en sais rien, madame[68 - Я ничего об этом не знаю, мадам (франц.).], – отвечал гувернер. Аделаида Ивановна, впрочем, сейчас же помирилась и на этой сумме.

– Благодари, душенька, бабушку, очень благодари, – говорила она, целуя ребенка. – Но мне надобно дать вам записочку, что я получила деньги, – отнеслась она к гувернеру.

– Non, non, c'est inutile, madame![69 - Нет, нет, это не нужно, мадам! (франц.).] – отвечал гувернер и пояснил, что сенаторша не приказала брать никаких расписок от Аделаиды Ивановны.

Стук четырехместной кареты вскоре возвестил, что они уехали.

Проводив гостей своих, Аделаида Ивановна вошла к брату, стараясь иметь довольное лицо.

– А вот подруга моя, Оля, не так поступила, как князь: помнишь, я думаю, жену покойного сенатора Круглова?.. Она мне часть долга уплатила!

Бегушев уж и не спросил сестру, как велика была эта часть.

– Главное, она, бедная, очень больна, – продолжала Аделаида Ивановна, желая разжалобить брата в пользу своей приятельницы, – и присылала своего внучка, это тоже очень мило с ее стороны.

Бегушев молчал.

Аделаида Ивановна чувствовала, что он был недоволен ею.

– А вексель на князя Мамелюкова я тебе принесла!.. С него ты взыщи!.. – проговорила она, подавая ему вексель и думая хоть тем извинить в его глазах свою слабость в отношении сенаторши Кругловой.

Бегушев велел ей сделать на векселе бланковую надпись и положил его в карман себе.

Когда Аделаида Ивановна возвратилась в свою комнату, Маремьяша немедленно же спросила, сколько заплатила ей сенаторша; Аделаида Ивановна призналась, что всего сто рублей. Маремьяша принялась ее точить.

– Что это, сударыня, – затрещала она озлобленным голосом, – старушонка эта смеется, что ли, над вами? Мы – мужички, да и то не позволим так с собой делать!.. – И кончила свои выговоры тем, что взяла себе полученные Аделаидой Ивановной деньги в счет жалованья.

– Вы знаете хорошо князя Мамелюкова? – спросил Бегушев графа Хвостикова, когда сестра ушла.

– Очень хорошо.

– Что, он богат или только дутый пузырь?

– О, нет, напротив! – воскликнул граф. – И что ужасно обидно: я и князь в одно и то же время начали заниматься одною и тою же деятельностью – он в сотнях тысяч очутился, а я нищий!

«Потому что тот умен, а ты дурак!» – подумал Бегушев.

На другой день он отправился подать вексель князя Мамелюкова ко взысканию. Ему обещали, что недели через две он может надеяться взыскать по этому векселю, а если должник не заплатит, то посадить его в тюрьму.

Бегушев был очень этим доволен, но ненадолго: в ближайших номерах одной газеты он прочел, что действительный статский советник князь Мамелюков отправился на целый год за границу.

– Поди, ищи его там! – воскликнул Бегушев и разорвал газету на мелкие куски.

Глава II

Вскоре та же газета принесла снова известие, поразившее Бегушева и его сожильцов за одним из утренних чаев, который они сходились пить вместе, и, по большей части, все молчали. Бегушев – потому, что последнее время он как будто бы разучился говорить; граф Хвостиков был, видимо, чем-то серьезным занят: он целые утра писал, а потом после обеда пропадал на всю ночь; Аделаида Ивановна грустила, поняв, наконец, всю лживость и бесстыдство своих кредиторов: не говоря уже о поступке князя Мамелюкова, но даже ее друг, сенаторша Оля, когда Аделаида Ивановна приехала к ней навестить ее в болезни и, уже прощаясь, скромно спросила, что когда же она может от нее, милушки, получить хоть сколько-нибудь в уплату, – сенаторша рассердилась и прикрикнула на нее:

– Chere Adele[70 - Дорогая Адель (франц.).], я вам так недавно уплатила, что вы не имеете даже права снова требовать этого.

Возвратясь домой, Аделаида Ивановна тихонько проплакала целый день: ее не столько огорчило то, что сенаторша не хочет ей платить денег, как то, что она видаться с ней, вероятно, не будет после того.

Когда хотели было уже расходиться из-за чайного стола, Прокофий подал Бегушеву газету; тот сердито отстранил ее рукой, но граф взял газету и, пробежав ее, воскликнул во все горло:

– Скажите, какое происшествие! – и затем торопливо прочел: «Третьего мая в номера трактира «Дон» приехал почетный гражданин Олухов с девицею Глафирою Митхель. Оба они были в нетрезвом виде и, взяв номер, потребовали себе еще вина, после чего раздался крик девицы Митхель. Вбежавший к ним в номер лакей увидел, что Олухов, забавляясь и выставляясь из открытого окна, потерял равновесие и, упав с высоты третьего этажа, разбил себе череп на три части. Он был найден на тротуаре совершенно мертвым».

– Mon Dieu! Mon Dieu!..[71 - Боже мой! Боже мой!.. (франц.).] – произнесла с ужасом Аделаида Ивановна.

– Дурак этакой! – проговорил Бегушев как бы равнодушно, а между тем у него щеки и губы дрожали.

– Не умен, не умен!.. – подхватил граф. – Однако я сейчас же поеду к Домне Осиповне, – прибавил он, вставая.

Бегушев на этот раз ничего не сказал против его намерения, и только, когда граф совсем уходил, он спросил его: