В водовороте

– Скажи, что дома нет, что все уехали на целый вечер!.. – проговорила она скороговоркой.

– Нет, зачем же?.. – возразил ей князь. – Прими, скажи, что просят! – возразил он лакею.

Тот пошел.

– А вы несколько успокойтесь! – отнесся князь к жене. – Это отлично, что Миклаков пришел: мы сейчас же с ним все и устроим! – присовокупил он, как бы рассуждая сам с собой.

Миклаков, войдя в гостиную и увидя князя, немного сконфузился: он никак не ожидал, чтобы тот был дома.

– Здравствуйте, мой милый друг! – сказал князь приветливо, протягивая к нему руку.

Миклаков неловко принял у него руку и так же неловко поклонился княгине.

– А вот мы сейчас с княгиней решили, – продолжал князь, – что нам, чем морочить добрых людей, так лучше явно, во всеочию разойтись!

Миклаков ответил на это только взглядом на княгиню, которая сидела, потупивши лицо свое в землю.

– И чтобы прекратить по этому поводу всякую болтовню, она уезжает за границу, и вот я даже вас бы просил сопутствовать ей…

– Меня?.. Сопутствовать княгине? – переспросил Миклаков.

– Да, вас! – отвечал князь и хотел, кажется, еще что-то такое добавить, но не в состоянии уже был того сделать.

Миклаков, в свою очередь, тоже, хоть и усмехался, но заметно растерялся от такого прямого и откровенного предложения. Услыхав поутру от Елены, что княгине и ему хорошо было бы уехать за границу, он считал это ее фантазией, а теперь вдруг сам князь говорит ему о том.

– Что ж, вы проводите ее или нет? – спросил его тот, снова указывая глазами на жену.

Миклаков видел необходимость что-нибудь отвечать.

– Мне еще для этого прежде нужно в отставку подать, – проговорил он как бы размышляющим и соображающим тоном.

– В отставку подать недолго, – подхватил князь.

Миклаков думал некоторое время.

– Но я не знаю, – произнес он потом, – приятно ли будет княгине мое сопутничество.

– Вы желаете, чтобы Миклаков вам сопутствовал? – отнесся к ней князь.

– Желаю, потому что все-таки лучше ехать хоть с одним знакомым человеком, – отвечала княгиня.

– Ну, поэтому и все теперь! – сказал князь. – Через неделю вы, полагаю, можете и ехать, а к этому времени я устрою тамошнюю жизнь вашу! – прибавил он княгине; затем, обратясь к Миклакову и проговорив ему: «до свидания!» – ушел к себе в кабинет.

Миклаков после того некоторое время продолжал усмехаться про себя. Княгиня же сидела печальная и задумчивая.

– У вас, значит, было уже и объяснение? – спросил он ее.

– Да, было! – отвечала она отрывисто.

– Что же, вы сказали ему, что все это вздор?

– Нет, не сказала! – произнесла княгиня по-прежнему отрывисто.

– Отчего же?

– Оттого, что это не вздор!

– Вы полагаете, что не вздор? – повторил Миклаков знаменательно.

Княгиня молчала.

– Ну, а этим отъездом вашим за границу он сам распорядился? – продолжал Миклаков.

– Сам, – сказала княгиня.

– Но вы, кажется, недовольны таким его распоряжением?

– Очень! – отвечала княгиня.

– Почему же?

– Потому что я знаю, что буду наказана за то богом.

Миклаков опять усмехнулся.

– Как бог ни строг, но ему пока решительно не за что еще наказывать вас! – проговорил он.

– Нет, уж есть за что! – произнесла княгиня почти патетически.

Миклаков на это развел только руками.

Князь между тем, войдя в кабинет, прямо бросился на канапе и закрыл глаза: видимо, что всеми этими объяснениями он измучен был до последней степени!

XII

Княгиня на другой, на третий и на четвертый день после того, как решена была ее поездка за границу, оставалась печальною и встревоженною. Наконец, она, как бы придумав что-то такое, написала Петицкой, все еще болевшей, о своем отъезде и просила ее, чтобы она, если только может, приехала к ней. Г-жа Петицкая, получив такое известие, разумеется, забыла всякую болезнь и бросилась к княгине. У той в это время сидел Миклаков, и они разговаривали о князе, который, после объяснения с княгиней, решительно осыпал ее благодеяниями: сначала он прислал княгине с управляющим брильянты покойной своей матери, по крайней мере, тысяч на сто; потом – купчую крепость на имение, приносящее около пятнадцати тысяч годового дохода. Управляющий только при этом каждый раз спрашивал княгиню, что «когда она изволит уезжать за границу?»

Выслушав обо всем этом рассказе, Миклаков сделал насмешливую гримасу.

– Очень уж он женерозничает[123 - Женерозничает – великодушничает (от франц. la generosite – великодушие, щедрость).] некстати! – произнес он.

– Отчего же некстати? – спросила княгиня с маленьким удивлением.

– Оттого, что вовсе не то чувствует, – продолжал насмешливо Миклаков. – И в душе, вероятно, весьма бы желал, как указано в Домострое, плеткой даже поучить вас!..

– Ах, нет! В душе он очень добрый человек! – возразила княгиня.

Разговор этот их был прерван раздавшимися в соседней комнате быстрыми шагами г-жи Петицкой.