Леший

– Не то, что, – говорю я, – совсем уж драгоценная, а за твое, например, дело можно взять тысчонок сто на ассигнации.

Его, знаете, так и попятило: и смеется, и побледнел, и не знает, как понять мои слова.

– Как, сударь, – говорит, – сто тысяч?

– А что же такое! – говорю я.

– Очень много-с, – говорит, – эдаких денег у меня и в руках не бывало, мне и не сосчитать.

– Ничего, – говорю, – вместе сосчитаем; не обочту, не бойся.

– Оно точно-с, только, сударь, помилуйте: сумма-то уже эта ни с чем несообразна.

– Отчего ж несообразна? У тебя, я думаю, в кармане лежит около того, а чего недостанет, я и в долг поверю.

– И сотой части, сударь, около того нет. Шутить надо мной изволите: я не больше того, как в шутку принимаю ваши слова.

– То-то и есть, любезный, – начал уж я ему говорить серьезно, – хорошо, что ты скоро догадался. Неужели же ты думаешь, что я из-за денег стану с тобой заодно плутовать и мошенничать?

И начал ему потом высчитывать вся и все: все ему его добрые деяния представил, как в зеркале; но… как бы вы думали, милостивый государь… у него достало духу от первого до последнего моего слова во всем запереться: по его понятию, правей человека на свете нет! Хоть бы маленькое раскаяние в том, что дурно делал! Толковал, толковал с ним так, что в горле пересохло, наконец, выслал от себя и с первой же почтою написал барину письмо с подробным изложением всех обстоятельств. Что будет на это письмо, не знаю-с, а жду ответа с большим нетерпением.

III

Следствие мы производили около двух недель. Перед самым потом отъездом исправник пришел ко мне с торжествующим лицом.

– Что это, Иван Семеныч, вы сегодня что-то очень веселы? – заметил я ему.

– Да-с, веселенек, – отвечал он. – Сегодня я получил письмо от барина Егора Парменова, которое душевно меня порадовало.

– Какого же содержания? – спросил было я.

– Ну, уж этого я теперь вам не скажу, а вы сами увидите, когда поедем назад через Марково, – сказал он и во всю дорогу, несмотря на мои расспросы, ничего мне не объяснил, а, приехав в Марково, велел собрать сход.

Егор Парменов сейчас явился к нам, бледный, худой, так что я его едва узнал.

– Батюшка Иван Семеныч, – отнесся он прямо к исправнику, – позвольте мне с вами два слова наедине сказать.

– Да зачем же наедине? – возразил ему тот. – Если тебе что нужно, так говори и при господине чиновнике. Секретов у меня с тобою не было, да и быть не может.

– Это дела-с собственные мои, домашние, так как я получил от господина моего письмо, с большими к себе и жене моей выговорами, – за что и про что, не знаю; только и сказано, чтоб я сейчас же исполнил какое от вас будет приказание. Разрешите, сударь, бога ради, как и что такое? Я одним мнением измучился пуще бог знает чего.

– Приказание мое я объявлю тебе на сходке, – отвечал исправник.

– Сходка готова; только мне до сходки желалось бы знать ваше распоряжение, – проговорил Егор Парменов.

– А коли готова, так и пойдем, – сказал исправник и пошел.

Я последовал за ним, Егор Парменов тоже. Проходя мимо флигеля, в котором тот жил, исправник обернулся к нему и сказал:

– Потрудись, Егор Парменыч, зайти и за женою; надобно, чтобы и она там была.

– Да она-то там зачем же нужна-с?

– Да так уж, так надобно.

Егор Парменов пожал плечами, пошел во флигель, но скоро вернулся.

– Нельзя ли, батюшка, жены не требовать: женщина она непривычная, на сходках мужицких не бывала. Сделайте-с такую божескую милость освободите ее, – сказал он.

– Нет, любезный, нельзя, – такое уже дело идет, нельзя, – возразил хладнокровно исправник.

Егор Парменов вздохнул, махнул рукою и пошел опять во флигель.

– Иван Семеныч, не жестоко ли это? – заметил я ему.

– Ничего-с! Она вот услышит и распорядится с супругом лучше всех нас.

Мы вошли в сборную избу, где уж была целая толпа мужиков.

– Здравствуйте, братцы, – сказал исправник.

– Здорово, бачка! Здорово, кормилец! – раздалось со всех сторон.

– Как живете-можете?

– Поманеньку, кормилец! Как твое благополучие?

– Тоже помаленьку: живу да хлеб жую.

– И дай те господи много лет жить да здравствовать, – сказали мужики, все в один голос.

– Спасибо, ребята, – отвечал Иван Семеныч и потом, оглядев толпу, прибавил: – а что, Петр Иванов здесь?

– Здесь, судырь, – отвечал из толпы, выступив немного вперед, как лунь седой старик, который, по своей почтенной наружности, был как отлетный соболь между другими мужиками.

– Ну что, старина, каково твое здоровье? Поправляется ли?

– Нешто, судырь; не против прежнего, а все надо бога благодарить. С нынешнего лета начинаю напольную работу поработывать.

– Это-с, рекомендую вам, – отнесся ко мне исправник, – прежний здешний бурмистр, старик добрый, богомольный, начетник священного писания.

– Благодарствую, что хвалить изволишь, а уж какое наше читанье: в книге видим одно, а делаем другое.

– Больно уж ты тогда барским-то гневом огорчился.

– Что делать-то, судырь, – отвечал старик с грустной улыбкой, – хлибки мы ведь уж оченно… что маненько не по нас, сейчас и в ропот, – к мирскому-то большую привязку имеем.

– Ну, а писать-то можешь еще? Не разучился? – спросил исправник.