Центр тяжести

– Леша! – снова воскликнула бабушка. – Ну что ты опять!

– Если хочешь, чтобы я молчал, – говори сама. – Дедушка погрозил ей вилкой. – Мне надоело это хождение по мухам.

Бабушка медленно положила столовые приборы по краям тарелки. Мама смотрела в стол, она не двигалась, кажется, даже не дышала. Повисла тишина. Птицы чирикали за окном, на дереве. Что-то скрипело на ветру – долго и протяжно: то ли качели, то ли дверные петли.

– Ох, да сколько можно? Если не можете, я сам скажу. – Дедушка повернулся ко мне: – Ваш отец ушел…

Мама с грохотом отодвинула стул, встала и быстро вышла из кухни. Бабушка направилась за ней и бросила деду через плечо: «Я сейчас вернусь, и только попробуй скажи еще хоть слово!»

Дедушка угрюмо смотрел в свою тарелку и медленно жевал.

* * *

Уже тогда я знал значения слов «интрижка» и «любовница», но эти слова были для меня частью какой-то другой реальности – вымышленной. Это в кино и в книгах люди заводят интрижки и любовниц. Я никогда не думал, что такие вещи существуют в нашей скучной, обычной, провинциальной жизни.

Оказывается, существуют.

У отца была другая женщина (как объяснить это ребенку?). Потом он стал проводить все больше времени с ней и все меньше – с нами. В марте она, эта женщина, сообщила отцу, что беременна. Он обещал ей все уладить, но целый месяц продолжал тянуть, жил на два дома. Смотрел нам в глаза и улыбался, уже зная, что предал нас, – вот как все было. А 23 апреля, в тот самый день, не знаю уж зачем и почему, – возможно, они с отцом поссорились, и эта женщина – другая женщина – просто взяла и позвонила к нам домой. Мама взяла трубку. И та, другая, женщина рассказала ей все.

А дальше – скандал, драка, ругань, проклятия, тарелки, летящие в отца, разбитое стекло на кухне, отлетевшие фрагменты плитки, капли крови (одна из тарелок, самая первая, угодила отцу в лоб; шесть швов).

Наш разрушенный дом.

И мы переехали к дедушке с бабушкой.

* * *

Мама никогда особо не ладила с дедом. Она не называла его «папа», только «отец», а когда злилась – «полковник». Из ее уст это звучало как оскорбление.

Дедушка был военным, а военных мама презирала больше всего, называла их «птеродактилями». Дед вечно был в разъездах, дочь видел редко, ее, по сути, воспитала наша бабушка, Вера Михайловна. Наверно, из-за этого мама выросла полной его противоположностью (хотя сам он говорил, что она выросла такой ему «назло»). Он был военным-артиллеристом: участвовал в боях, имел награды, хранил коллекцию оружия. Мама же ненавидела насилие, а его коллекцию называла «люфтваффе».

– При чем здесь люфтваффе? – удивлялся дед. – Люфтваффе – это военно-воздушные силы Третьего рейха, а у меня коллекция ружей. Голландских и бельгийских. Тут вообще нет никакой связи. Если ты хочешь меня оскорбить, то хотя бы делай это логично. – Когда он злился, он размахивал правой рукой, указывал куда-то вдаль (в светлое будущее) словно политик, толкающий речь перед избирателями.

Вообще, стоило им – маме с дедушкой – оказаться в одной комнате, и я буквально чувствовал высоковольтное напряжение. Они почти не разговаривали, но их взаимная неприязнь наполняла комнату электричеством, казалось, что еще чуть-чуть – и начнут лопаться лампочки в люстре.

Коллекция деда хранилась в его кабинете, под замком, но в зале стоял еще один стеклянный шкаф, где на всеобщее обозрение было выставлено любимое дедово ружье: бельгийское «Август Лебо». Я часто рассматривал его – и представлял себе, каково это: заталкивать патроны в стволы, нажимать на курок и чувствовать плечом отдачу.

– Хочешь подержать? – спросил однажды дед, проследив мой взгляд.

– А можно?!

– Ну, конечно.

Он достал из кармана связку ключей и потянулся к замку.

– Даже не думай, – раздался мамин голос с кухни.

Вот это слух! Она из другой комнаты услышала, о чем мы говорим?

Дед устало вздохнул.

– Слушай, я не собираюсь «учить его убивать», ничего такого. Я просто дам ему подержать ружье – оно не заряжено, расслабься.

– Я сказала, нет. Ему всего тринадцать.

Дед посмотрел на меня и пожал плечами:

– Извини, малек. Твоя мама – пацифистка.

– Ну, ма-ам! – Я зашел на кухню, мама нарезала салат. – Я ведь только подержать.

– Я думаю, он прав, Петро. У тебя ведь есть свое ружье, – говорила бабушка. Дочь дипломата, она всю жизнь улаживала конфликты между домочадцами.

– Да, но оно ненастоящее!

* * *

Они всегда все делали назло друг другу. И, разумеется, дождавшись нужного момента, дед достал ружье из-под стекла и вручил мне. Оно оказалось тяжелее, чем я думал, гораздо тяжелее, чем моя пластмассовая двустволка, – и эта тяжесть вызывала дрожь. Дула перевешивали, и мне приходилось отклоняться назад, чтобы держать равновесие.

– Вот это да-а-а…

Дед достал из шкафа деревянный ящичек, открыл его золотистым ключом и вытащил оттуда несколько красных патронов.

– Пойдем, – сказал он, мотнув головой в сторону двери.

Мы вышли из дома и направились к пруду. Ружье в моих руках становилось все тяжелее, я уже не мог его нести и стал просто волочить за собой. Дед заметил это – и влепил мне подзатыльник.

– Ну что ты делаешь? Тьфу! Это же «Август Лебо», твою ж мать! – Он вытер стволы носовым платком и перекинул ружье через плечо. – Пойдем, чудик.

Я семенил за ним.

В пруду плескалась молодежь – два парня и две девушки. Они шумно прыгали в воду с небольшого деревянного пирса – кричали, визжали, смеялись.

Один из парней – коренастый, лысый, с синей наколкой на плече – сидел на краю мостика, свесив ноги, с сигаретой в зубах. Он заметил нас на другой стороне пруда, за камышами, и крикнул – хрипло, протяжно:

– Полко-о-овник!

Его друзья перестали плескаться и тоже посмотрели в нашу сторону – и замахали руками: «Полко-о-овни-и-ик!» От их воплей две утки выпорхнули из камышей и полетели прочь. Молодежь засмеялась. Дед лениво махнул им рукой, не останавливаясь. Я шел следом и чувствовал бесконечную гордость – даже эти шумные гуляки уважали моего деда.

Мы вышли на широкую поляну, где среди зарослей виднелся огромный пень. Дед ловко зарядил ружье, потом одним движением, как ковбой, вернул стволы на место и посмотрел на меня:

– Готов?

Я закивал.

– Смотри на пень.

Раздался выстрел, и на мгновение я оглох. Я наблюдал за тем, как облако синего дыма поднимается из стволов. На пне появилась светлая отметина – расщепленная древесина. Дед разломил ружье, вытащил горячие гильзы, сунул их в карман куртки и вставил два новых патрона. Потом задумался, бросил взгляд на меня – и вытащил один патрон.