Шесть, шесть, шесть…

Егор, много лет проработавший оперирующим хирургом, еще со студенческой скамьи привыкший к крови и трупам, при виде беспомощно лежащего в окровавленной ванне отца, совершенно потерял голову. Прекрасно понимая, что отец мертв, и исправить уже ничего нельзя, он отчаянно хлестал его ладонью по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, а потом слил воду и перетянул полотенцами изрезанные от локтя до запястья руки. Только через полчаса он вышел из ванной комнаты и позвонил в милицию, «Скорую помощь» и Ольге. Приехавший врач вернул Егора к реальности уколом феназепама, и он до полудня объяснял следователю, каковы были в последнее время его отношения с отцом, как он обнаружил тело, почему слил воду из ванной и зачем накладывал жгуты. Судмедэксперт тем временем флегматично собирал вещественные доказательства: стакан и бутылку из-под водки, блистер от димедрола, лежавший на дне ванны кухонный нож, заточенный не хуже опасной бритвы, разбросанные по полу клочки бумаги, окурки и даже немного пепла из тазика.

– Вы меня в чем-то подозреваете? – отрешенно спросил Егор.

– Пока нет, – с профессиональным безразличием ответил следователь. – Но ваш отец не оставил никакой посмертной записки, а ваши действия выглядят, мягко говоря, неадекватными сложившейся обстановке.

– В моих обстоятельствах, кто угодно станет неадекватным.

– Вот мы и проверим ваши обстоятельства.

Егор чтобы снова не потерять связь с реальностью, едва ли не до крови закусил нижнюю губу.

8

Он окончательно пришел в себя только, когда захлопнулась дверь за молчаливыми санитарами, увозившими в морг тело отца, наглухо застегнутое в пугающий черный мешок. Первым делом он вытряхнул из тазика пепел и замыл подсохшие пятна в кухне и в коридоре. Потом отчистил до операционно-стерильного блеска ванную комнату, принял душ и сменил свою испачканную кровью одежду на отцовский домашний халат.

Ольга еще два дня назад уехала на научную конференцию в Питер и даже самым ближайшим экспрессом могла возвратиться только к вечеру. В широко распахнутые окна врывался горячий дневной воздух, и до ее приезда оставалось не менее трех часов. В косых солнечных лучах золотились мелкие искорки пыли, но убираться Егору больше не хотелось. Он подобрал с пола несколько оставшихся бумажных клочков и сел за письменный стол. Обрывки никак не стыковались между собой, но, даже не складывая из них паззл, легко было догадаться, что оригинальный лист был заполнен какими-то числовыми рядами: 17, 29, 8… 12, 23,36…

– Спортлото какое-то…

Егор сдвинул бумажные обрывки в сторону, открыл верхний ящик стола и тут же резко оторвал руку, словно нечаянно дотронулся до раскаленной сковородки. В ящике на большой пластиковой папке лежала парадная фотография Анатолия Коваленко, перехваченная по правому нижнему углу черной траурной лентой. Егор с минуту смотрел в еще молодые и уверенные глаза отца, потом бережно вынул фотографию обеими руками и поставил по центру стола между старым монитором и треснувшей тарелкой, исполнявшей роль пепельницы. Под фотографией оказался сложенный вдвое лист писчей бумаги. Внутри листа лежала новенькая купюра с портретом Бенджамина Франклина, а сам лист был размашисто исписан неровным отцовским почерком.

«Дорогие мои Егор и Ольга! Простите меня за этот страшный поступок, но по-другому я не мог. Я хотел помочь тебе Егор, но вместо этого проиграл квартиру. Что бы я ни написал в свое оправдание – все будет звучать как бред сумасшедшего. Поэтому позвоните Львовичу, пусть он вам расскажет, с чего все началось. И передайте ему сто долларов – я проиграл спор. Прощайте. Ваш отец.»

Судя по количеству помарок и исправлений, это небольшое прощальное письмо далось Анатолию Коваленко с немалым трудом. Было похоже, будто отставной майор жил последние годы в каком-то своем ирреальном мире: сумел разгадать систему… никогда не играть в рулетку… проиграл квартиру… позвоните Львовичу… Тазик сожженных бумаг и такая страшная смерть… Похоже, работая в казино, отец сам превратился в неизлечимого игромана. Егору на секунду показалось, что он вот-вот сам потеряет связь с реальным миром. Позвоните Львовичу…

Николай Львович Малышев дружил с Анатолием Коваленко едва ли не с детского сада. Они жили в одном доме, учились в одной школе, даже в армии каким-то случаем попали служить в одну часть. После армии пути школьных друзей разошлись: Коваленко поступил в училище ПВО, а Малышев в воздушно-десантное. Но они вели регулярную переписку и несколько раз вместе проводили отпуск. Малышев, имевший стаж службы в горячих точках вышел в отставку раньше, чем Коваленко и сразу устроился в охрану только что открывшегося крупного столичного казино «Коралл», а потом пригласил туда на работу и своего друга. Наверное, уже никто не помнил, почему Колю Малышева еще в школе прозвали Львовичем, но старший Коваленко называл своего друга исключительно так. Егор с детства слышал от отца: надо написать Львовичу, надо позвонить Львовичу, надо съездить к Львовичу. И вот теперь надо позвонить ему в последний раз. Егор, не зная мобильного, набрал с отцовского телефона домашний номер его давнего и единственного друга. На другом конце линии сухо щелкнул определитель, и в трубке потянулась бесконечная вереница долгих гудков. Егор вернул телефон на полочку у кровати и, внутренне готовый к очередной неприятности, осторожно, словно неразорвавшуюся бомбу, вынул из письменного стола ядовито-зеленую папку-конверт. Находившийся внутри «Договор коммерческого займа под залог недвижимости» настолько поразил его своими откровенно-кабальными условиями, что Егор прочитал его два раза подряд. Договор был заключен больше четырех месяцев назад, еще до начала судебного процесса по делу Егора и скандала с настоящим именем Магды Делонэ. Получалось, что Анатолий Коваленко заложил свою квартиру, ещё ничего не зная о постигших сына неприятностях. Легче от этого Егору не стало, но где-то в глубине души подняло голову стыдливое самооправдание. Мол, отец залез в эту финансовую кабалу вовсе не ради меня.

Егор бросил курить, как только перешел на работу в «Зодиак», там эта привычка не приветствовалась. Но тут не выдержал и достал из лежавшей на краю стола пачки «Новости», сигарету с угольно-черным фильтром. Сделав несколько затяжек и ощутив забытое туманно-легкое расслабление, он нажал бледно-зеленую кнопку на системном блоке. Пока компьютер по-старчески тяжело и напряжно грузился, сигарета успела отправиться в импровизированную пепельницу из треснувшей суповой тарелки. На жестком диске оказалось всего два файла: «Игры» и папка со странным названием «ГЛИМСКИНД». Предчувствуя очередные неожиданности, Егор решил начать с более понятных игр. Там оказалсся стандартный набор: козел, покер и два вида преферанса. Сыграв три партии в козла и выкурив ещё одну сигарету, Егор, наконец, решился кликнуть загадочного ГЛИМСКИНДА, непонятно почему космически ассоциировавшегося с ГЛОНАССом. Может, отец хранил какую-то секретную информацию со времен своей службы в Германии? Хотя, какие тайны мог знать обычный майор, и кому они теперь нужны? Бред… Системный блок загудел, словно рвущаяся на старт ракета, и выплеснул на экран сильно заторможенную запись камеры наблюдения. Судя по дате, запись была сделана еще шесть лет назад в каком-то крупном казино. Объектив видеокамеры старательно фокусировался на неопрятно-помятом мужчине, непонятно как попавшем в респектабельный игровой зал. Этот странный мужчина играл на VIP-рулетке и делал минимальные единичные ставки в номер.

– Все ясно, – подумал Егор, авансом испытывая странную неприязнь к неизвестному игроку. – Сейчас этот бомжеватый тип сорвет какой-нибудь немеряный джек-пот.

Коваленко хотел закурить еще одну сигарету, но тут в прихожей раздался настойчивый трезвон дверного звонка. Егор машинально выключил отцовский компьютер и пошел открывать. На пороге стояла Ольга, одетая в длинное черное платье и траурный кисейный платок.

– А почему так гарью пахнет? Здесь что, был пожар?

– Нет, это отец сжег какие-то бумаги. Сейчас я тебе все по порядку расскажу.

И Егору пришлось заново вместе с сестрой пережить все события этого страшного дня.

9

Львович объявился только к обеду следующего дня. Егор уже собирался покинуть отмытую до чистых отголосков отцовскую квартиру, когда стационарный домашний телефон разразился протяжным пиликаньем.

– Алло.

– Егор, здравствуй! Отец дома? – голос у Малышева был необычно низкий и хриплый – не то спросонья, не то с похмелья.

– Отец? – от неожиданности Егор растерялся и с трудом выдохнул в задрожавшую трубку. – Его нет. Он умер… вчера.

– Как умер? Ты чего, Егор? Он же… – хриплый голос на другом конце линии задохнулся, а потом разразился тяжелым залпом бронхитно-прокуренного кашля.

– Самоубийство, – уже спокойно и твердо ответил Егор, слегка отстранив от уха гремящую артиллерийской канонадой трубку. – Отец проиграл квартиру и вскрыл себе вены. Он оставил записку и сто долларов за какой-то проигранный спор. Там написано, что вы расскажите, с чего все началось.

Кашель в телефоне затих так же неожиданно, как и начался.

– Господи, а я-то думал, что вчера все, наоборот, благополучно закончилось. Я сейчас приеду.

Через сорок минут Львович уже сидел вместе с Егором за письменным столом со стареньким монитором и траурной фотографией майора Коваленко. На первый взгляд Николай Львович Малышев производил невзрачное впечатление недавно вышедшего на пенсию работяги. Серые брюки, серая рубашка и серая жилетка а-ля Вассерман с множеством карманов и клапанов; серые глаза с красными прожилками и коротко стриженые пепельно-серые волосы. Такие неприметные пенсионеры живут в каждом московском дворе, и только идеально прямая осанка, говорила об армейском прошлом Львовича.

Мешки под глазами, жвачка во рту и явный перебор цитрусового одеколона молчаливо свидетельствовали о недавнем загуле, и Львович, словно оправдываясь, произнес:

– Мы вчера закрывали наше казино. После полуночи хозяин накрыл прямо на игровых столах поляну и поставил отвальную, вот мы и гудели едва ли не сутки. А сегодня просыпаюсь – у меня весь телефон забит звонками от Толика. Его накануне приглашали на закрытие, только он отказался. Чего я, говорит, в вашем казино не видел? Насмотрелся за десять лет. Совершенно спокойный был. А вчера целый день мне звонил, а я спал как убитый. Кто бы мог подумать?

Воспаленные глаза Малышева влажно заблестели.

– Успокойтесь, Николай Львович, это не отец, это я вам вчера звонил.

Егору пришлось в очередной раз рассказать и пережить все события предыдущего дня.

– С чего все началось? – Львович повертел в руках прощальную записку своего друга, отложил ее на стол и достал из внутреннего кармана жилетки сувенирную металлическую фляжку с гербом Советского Союза. – Будешь?

Егор отрицательно помотал головой.

– А я помяну, а то у меня язык к нёбу прилипает. Пусть земля Толику будет пухом.

Малышев поднял испещренные красными прожилками глаза к потолку, сделал несколько мелких дрожащих глотков прямо из горлышка, утер ладонью губы и, аккуратно завинтив фляжку, положил ее обратно в жилетку.

– Все началось с Миши Глимскинда. В девяностые годы этого городского сумасшедшего знали во всех казино Москвы. Говорят, он начал играть еще в восемьдесят девятом, когда в гостинице «Ленинградской» легально открылась первая в Советском Союзе рулетка.

Услышав фамилию Глимскинд, Егор непроизвольно напрягся.

– Его отец – знаменитый академик – еще на заре перестройки понял, что в России больше делать нечего и вместе с женой и дочерью свалил в Штаты. А Миша остался здесь дописывать диссертацию по теории вероятностей. Ну и дописался до зеленого сукна. Говорили, что он еще в школьные годы рассчитал беспроигрышную систему игры в Спортлото. Пять цифр из тридцати шести он, конечно, не угадывал, но, по крайней мере, всегда оставался в небольшом выигрыше или, хотя бы, при своих. А тут официально появилась настоящая рулетка, вот у парня крышу и сорвало. Когда я пришел на работу в казино «Коралл», Миша уже был конченым «запойным» игроманом. Он проиграл все что мог: и квартиру, и дачу; и жил в загородном доме у модного в то время астролога Буянова. Что их связывало – астрология, или какая другая магия – я не знаю, но наши таксисты после проигрышей всегда отвозили его именно туда. А проигрывал Глимскинд немало: однажды за вечер просадил почти десять тысяч баксов. Правда, потом исчез куда-то на целый год, а когда снова появился, стал играть намного аккуратнее. Мог растянуть две тысячи на двое суток. Сядет за дешевый стол и ставит в номер по минимуму – он всегда играл только straight (ставка на один номер). Никаких сплитов, стритов, каре и линий не признавал (ставки на 2, 3, 4 и 6 номеров). Сидит так час-два, потихоньку спускает по полтинничку в рублях, а потом – бах! – сразу пятисотенную или тысячу! И всегда мимо! После этого Миша обычно шел в бар, брал стакан сока, доставал блокнотик и начинал в нем что-то строчить. А через полчаса снова за стол, и так пока деньги не кончатся. По два дня ничего не ел – только сок апельсиновый пил. Миша был настоящей достопримечательностью нашего клуба. У игроков существует поверье, что если подержаться за рукав неудачника, то тебе в этот день повезет. Многие постоянные клиенты даже специально просили сообщать им, когда играет Глимскинд, чтобы его рукав потрогать. Поэтому Миша всегда был желанным посетителем в любое время и в любом виде, на него даже никой дресс-код не распространялся. Он всегда был какой-то мятый и неухоженный. Другого бы в таком виде и к порогу не подпустили, а у Миши это воспринималось как фирменный стиль, типа математик-неудачник.

– А где же он брал такие деньги на игру? Если я правильно понимаю, Глимскинд нигде официально не работал, – озадаченно перебил Львовича Егор.

– Не знаю. Казино – не налоговая инспекция, чужими доходами не интересуется. Впрочем, Миша играл не так уж и часто – всего пять-шесть раз в год. Может, он у Буянова по дому работал. Скопит жалованье за несколько месяцев, и в казино. Хотя какой из этого чудака работник? – Львович недоуменно развел руками. – Казалось, что так будет всегда: Миша приходит, проигрывает и уходит, а через пару месяцев возвращается и снова проигрывается до копейки. Но шесть лет назад произошло невероятное – Миша выиграл! Это был настоящий шок – неудачнику повезло! И как повезло – у него сыграли три пятитысячных ставки за VIP-столом! Выигрыш – чуть больше полмиллиона! В тот вечер Миша впервые пил в баре вместо сока шампанское и его, естественно, развезло. По правилам казино постоянного клиента с крупным выигрышем отвозит домой не обычный клубный шофер, а кто-нибудь из охранников. В тот вечер дежурным извозчиком был я. Глимскинд был нетрезв, возбужден и очень весел. Около метро он купил огромный букет цветов и всю дорогу нес какой-то вздор про Паскаля, и ханаанейское шестеричное счисление. Лез обниматься и говорил, что теперь его рабство кончилось, и он, наконец-то, женится на какой-то Стелле. Я про ханаанейскую систему запомнил, потому что «Москву – Петушки» почти наизусть знаю. Помнишь там ханаанейский бальзам из денатурата и политуры? «Выпить стакан ханаанейского бальзама – в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того метафизический намек», – с откровенным удовольствием и удивительной точностью процитировал Львович легенду советского самиздата. – Было такое ощущение, будто Глимскинд сам в ту ночь полстакана этого бальзама тяпнул. А возле дома он, не глядя, выгреб мне из кармана целую охапку чаевых и… навсегда исчез.

– В смысле навсегда исчез?

– Он на моих глазах зашел в дом астролога Буянова и с тех пор ни в нашем казино, ни в каких других не появлялся, и никто больше ничего о нем не слышал…

Львович снова достал свою фляжку, трижды перекрестился и сделал несколько глотков.

– Может быть, он женился на своей Стелле и завязал с игрой… а может, подался разорять Лас-Вегас…

По поведению и интонации Львовича было ясно, что ни то, ни другое Глимскинду не удалось, однако Егор решил не заострять на этом внимание.

– А какое отношение к этой истории имеет мой отец?