В миру

Если откровенно, через голову-то и терплю я в жизни все неудобства. Ибо что в нее попало – поминай как звали. Другое дело, что полезное или, как говорят на моей малой родине, «путное» попадает туда редко, проникая окольными путями, через дырки и лазейки, кусты и заросли. Оцарапываясь и раздирая на заднице штаны. А попав, в таком неприглядном виде и остается навеки, ничем почти не отличаясь от угнездившейся косматой дури. Дурь же лезет туда "по зеленой", в распахнутые ворота, ломится на ошалелых тройках с бубенцами, как по накатанному тракту купцы на ярмарку. Что втемяшивается мне в голову, сидит там крепко! Это подметили еще в детстве. Родители называли меня поперёшным, все остальные – балбесом.

Войдя в пору, когда женщинами начинаешь интересоваться не только на «срамных» картинках, я обнаружил, что подобный типаж у сладострастниц в чести. И быстро приспособился оборачивать это себе на пользу. В наших хлебородных и хлебосольных краях я пользовался успехом. И умел поставить дело так, что отовсюду я выходил без потерь. Как с гуся вода. Влюблял, покорял, отходил на ранее подготовленные позиции. А вот с Люсенькой у меня вышел облом.

Марат Галеев влюбился. И уперся, как говорят в книгах, в глухую стену непонимания. Впервые ему отказали в возможности подарить объекту обожания свой богатый внутренний мир. И вот я с горечью привожу этот факт, но долго печалиться я не привык. Тем более, что со времен детских игр в «Царь-гору», верю в отсутствие неприступных крепостей.Вот и сейчас, заходя в приемную, я готов к штурму:

– Здравствуй Люсенька, – начинаю я. – Ты все еще полагаешь, что принцы хоть на коне, хоть без, могут выглядеть не так, как я? Это заблуждение. Я совершенство формы и содержания. Так сказать объективная реальность, которую ты никак не хочешь познать в ощущениях.

Люсенька улыбается и хлопает кроткими глазками. Какое коварство в этой напускной наивности!

– Иди-иди, тебя уже Дед заждался, – отмахивается моя зазноба и достает из сумочки зеркальце.

– Люсенька, золотце, это тебе ни к чему, – продолжаю я, уже занеся одну ногу к Деду в кабинет, – поверь мне, зеркало ничего не скажет о твоей красоте сверх того, что могу сказать я. А я вот сверх зеркала могу нагородить с три короба…

Я осекаюсь, поняв, что ляпнул что-то не то:

– Не со зла, моя госпожа, а токмо по недостатку ума и состоянию крайней влюбленности и обожательности несу что ни попадя…

Отскочив, как ужаленный, от двери шефа я делаю попытку встать на колени и преклонить голову, как на плаху, на Люсенькину юбку.

***

Главный редактор нашей газеты, Сергей Антонович Пыряев по прозвищу Дед, нестарый впрочем, статный мужчина, сидит, откинувшись в кресле, и читает бумаги.

– Здравствуйте, Сергей Антонович.

–А?! – Дед подается вперед правым плечом. Он глуховат и при нем нужно говорить громко.

– Здрасьте, говорю.

– Здорово, коль не шутишь. Ты чего, опять к Люське приставал? – И я еще раз убеждаюсь, что не такой он и глухой, этот Дед. – Смотри, испортишь мне девку, я с тобой поступлю хуже, чем с врагом народа. Женю и дело с концом! Вот тогда нюхнешь пороху.

Я сажусь, без приглашения, на приставленный стул:

– Готов хоть сейчас. А вас в посаженные отцы приглашу, Сергей Антонович.

– Ну, это как говорится, всегда готов. Я могу и в медовый месяц тебя заменить. Даром что Дед.

Пыряев подчеркивает свое прозвище, давая понять, что знает, все, что говорят о нем за глаза. Дед, несмотря на простоватый вид, только косит под дурачка:

– Тут вот какое дело, Марат, – бросив шутить, начинает Пыряев. – На носу выборы, и кандидат во Всенародное Вече Коноводов, желает дать интервью. Объяснить народу как он будет за его нужды бороться сидя в кабинете. А так как он нынче заявлен от нашего Конца, то интервью выйдет в «Мире транспорта».

– Не волнуйтесь, Сергей Антонович, разместим. Пусть штаб Коноводова пришлет текст, а я сделаю все остальное.

Я уже давно делаю «все остальное». Ибо Дед, ленивый, но хитрый человек, свалил на меня большую часть обязанностей. Сам он только подписывает номер в печать. В этом есть и плюсы. Ведь решаю, что ставить в номер, обычно тоже я. Конечно Дед порой мне подсказывает. Бывает и крушит, что называется, макет. Случается, машет шашкой. Это значит, что к Деду на чай заходил крупный рекламодатель. Я его не осуждаю. Но бывает, злюсь. Он это видит, и порой мне тоже кое-что перепадает.

Вот и сейчас шеф со мной не согласен:

– Ты не понял меня, Маратик. Готовое интервью любой дурак поставить может. Для этого образование иметь не нужно. Как и состоять в штате редакции. Что смотришь? Поясняю – такие номера уже не проходят. Цех общественного транспорта сам по себе ничего не решает, а голосует за кандидата в составе Конца, это тебе ясно? Молодец! А в Конце единого мнения по кандидату нет. Разброд и шатание. Чаю хочешь?

Люсенька принесла нам чаю. Засмотревшись на ее зад на миг больше положенного, я тут же получил от Деда чайной ложкой по лбу:

–Это же умудрился кто-то, в один Конец связать цех транспорта, мануфактурный цех и деревообработчиков! – Продолжил он поднимая ноту. – Для этого завербованным врагами нужно быть, чтобы цеха со столь разными интересами повязать в один узелок! Еще бы врачей нам сюда сунули, ветеринаров и глистогонов! Или этих твоих, журналистов. Ты же журналистом хочешь стать? Настоящим, цеховым. Как станешь, будешь «Мир транспорта» защищать?

Я пожал плечами.

– Поухмыляйся мне, – снова замахнулся ложкой Пыряев. – В общем серьезная тебе ставиться политическая задача, – взять у Коноводова интервью. Потом творчески его обработать, согласовать и в номер. И так сделать, чтоб всех этих дровосеков и сапожников проняло, ты понял? Чтоб они, взяв в трамвае газету все фамилии, кроме Коноводова забыли! Уяснил? Давай, Маратик, я на тебя надеюсь!

– Понял, Сергей Антонович, – нарочито вздыхаю я. – Когда приступать?

– Сейчас.

– Сергей Антонович, не успею.

– А ты успей! Как говорится, бешеной собаке семь верст не крюк…

– Хорошо, ради вашей доброты… – вздыхаю я.

– Ты, Марат, зубы не скаль. Я о тебе, дураке, думаю. При удачном исходе считай, поступил ты уже на журфак, на вечернее. Коноводов сделает.

Вот это новость!

Вот это я понимаю!

Я покосился на Деда – не похоже на розыгрыш. Да и не шутят с мечтой, это слишком жестоко. Антоныч же, несмотря на грубоватость манер, мужик чуткий.

Со времени устройства в цеховую газету пытался я сотворить что-нибудь на журналистском поприще. Я участвовал в конкурсах, набивался в газеты внештатником, был готов на любые условия, подшил в папку заметки и носился с ней, как с писаной торбой. И везде пролетал. И слышал всегда одно:

Так и так, парень, задатки у тебя есть, но надо больше работать… Да и биография у тебя, цех-мех, сам понимаешь. Вот если бы у тебя был диплом. Ну, или хотя бы ты учился… Да даже просто числился на момент приема на работу…

Мне жали руку, улыбались, а в глазах читалось, – ну куда ты, право слово, со свиным рылом, да в калашный ряд?! Получил синекуру в многотиражке, сиди и не рыпайся.

Стоит ли говорить, что разговор с Пыряевым меня окрылил.

Прямиком от Деда, я, не взглянув на Люсеньку, ринулся собираться на интервью. Меня трясло так, что я не мог даже поменять батарейки в диктофоне. Чтобы унять мандраж, я решил закурить. Когда вместо зажигалки я защелкал пальцем по колпачку авторучки, то понял – нужен резкий ход. Я вспомнил, что у меня в загашнике где-то «было» и извлек его на свет божий. Было оказалось половиной бутылки коньяку, и тут же сплыло. Сразу же потеплело в груди, в голове взбушевал и унялся ураган.

И вскоре я уже вышагивал по редакционному коридору. Раньше я не замечал этих плохо окрашенных стен, их неопрятную кривизну и замызганность. Как и они, уверен, не замечали меня – безразличные ко всему, обо всех вытирающие усталый и обреченный, как у нищего, взгляд. Ничего, скоро взглянете на меня по-иному. Я буду первым, кто вырвется отсюда сам, не на пенсию и не вперед ногами. Я буду первым, кто, решив свою судьбу, покинет ваше бессмысленное сиропитальное убожество. Скоро все заговорят обо мне.

***

– К вам Галеев из «Мира транспорта».

– А, корреспондент! Пусть заходит.

Коноводов оказался располагающим к себе мужчиной лет пятидесяти. Подтянутый, худощавый, в хорошо пригнанном сером костюме. Темные его, с легкой проседью, волосы были коротко острижены, и аккуратная челочка едва прикрывала высокий лоб. Профессионально-искренняя улыбка располагала к себе, глаза открыто и честно смотрели из под загорелых век, уши доверчиво оттопыривались. Он бодро подскочил из-за аэродромных размеров стола:

– Ага, ты значит и есть Марат? Так вот ты какой! Наслышан от Пыряева. Молодая поросль, золотое, так сказать, перо! Таким надо давать дорогу…

Он жал руку и потрясывался, как едва переставший скакать шарик от пинг-понга.