Все грехи мира. Книга IV

Т.о., приезжий криминалист нарисовал в высшей степени неожиданный «портрет» убийцы, решившегося на довольно сложное по своей реализации, преступление. По мнению реконструктора, в доме Муров похозяйничал убийца-одиночка, левша, имевший к тому же невысокий рост. Насколько оправданна такая точка зрения, мы постараемся понять из последующего анализа.

Немаловажной с точки зрения объективной оценки ведения расследования является информация о судьбе личных вещей погибших, постельных принадлежностей и мебели, оставшихся в доме после проведения его официального осмотра. Фактически весь дом семьи Мур являлся одной огромной уликой, число окровавленных предметов, каждый из которых мог потенциально нести очень важную информацию о действиях убийцы, было очень велико, возможно, полторы сотни или даже больше. В интересах следствия представлялось бы полезным сохранять обстановку в доме нетронутой как можно дольше и с максимальной точностью зафиксировать её [фотографированием и описью].

Этим, однако, никто не озаботился. Напротив, ссылаясь на жаркую погоду и угрозу заражения населённого пункта, источником которого мог стать дом, местные органы власти приняли решение осуществить «очистку» места преступления. «Очистка» была произведена в день похорон погибших на местном кладбище.

Жертвы массового убийства в Виллиске были похоронены в двух братских могилах. В одной – под общим надгробием – лежат все шесть членов семьи Мур, в другой – под одним камнем, даже без указания фамилии – две сестры Стиллинджер. Этот лаконизм понятен без лишних слов – просто все местные жители знают, чьи это могилы.

Редкий фотоснимок, сделанный в день похорон жертв массового убийства в Виллиске: катафалк с гробом Джозии Мура.

Время проведения «очистки» дома оказалось выбрано неслучайно – всё жители городка, а также понаехавшие в Виллиску репортёры, оказались довольно далеко от места преступления и не могли стать свидетелями этой весьма неприятной и даже травмирующей процедуры. «Очистка» заключалась в том, что все окровавленные предметы, кроме мебели, должны были быть вывезены из дома и сожжены на местной свалке. Руководил этой процедурой маршал Хэнк Хортон, в качестве чернорабочих были приглашены местные батраки Сильвестр Куни и Карл Петерсон. В роли транспортного средства использовался вместительный фургон, взятый Хортоном в аренду на одни сутки.

Петерсон не смог работать в доме – ему стало плохо от вида залитой кровью обстановки и рабочего отправили «проветриться» на воздух. Петерсон более в дом не входил, а лишь принимал подаваемые ему тюки и укладывал их на дно фургона. Хортон и Куни без лишних затей взялись закручивать матрацы вместе с подушками и постельным бельём, а для того, чтобы скрученные «вязанки» не раскрывались, перетягивали их шпагатом. Получался своеобразный «рулет», внутри которого оказывались постельные принадлежности, мелкие детали одежды погибших, подушки, незначительные вещицы, которые люди могут иногда брать с собою в постель – игрушки, книги и т. п. Никто тщательно всю эту мешанину не разбирал и даже не думал тратить на подобное занятие время. Скрутили матрац, обмотали его шпагатом и – на вынос!

Сначала Хортон и Куни попытались спускать упакованные таким образом матрацы со второго этажа по лестнице вниз, но убедившись, что она для этого слишком узка, без особых церемоний побросали матрацы через окна вниз. После этого загруженный вещами фургон направился на городскую свалку, где и было решено устроить сожжение вещей. На земле загодя оборудовали большое кострище из веток, своеобразный настил (чтобы лучше разгоралось пламя), на который работники принялись вытряхивать вывезенное из дома имущество.

Тогда-то из постельных принадлежностей, взятых с кровати Сары и Джозии Мур, и выкатился довольно большой – больше 3 дюймов (а это 8 см. как минимум!) – кусок черепа с кожей. На самом деле, как спустя много лет вспоминал Сильвестр Куни, костных фрагментов было несколько, но сохранить он решил только этот, самый большой по размеру. По общему мнению всех, кто видел этот фрагмент черепа, он принадлежал Джозии Муру.

Куни подобрал находку и унёс с собою, некоторое время хранил в коробке из-под сигар, а затем продал. Мрачный раритет сменил несколько хозяев, пока в конце-концов не попал в руки Берта Маккола, владельца одного из баров в Виллиске. На протяжении нескольких лет тот за отдельную плату демонстрировал эту диковинку посетителям.

Современные фотографии могил семьи Мур (слева) и сестёр Стиллинджер.

В конце-концов, о странном раритете стало широко известно и детектив Джеймс Ньютон Уилкерсон (James Newton Wilkerson), которого в дальнейшем нам придётся ещё не раз упоминать, изъял у Маккола эту вещь. Дальнейшая судьба фрагмента черепа неизвестна, скорее всего, в полиции его некоторое время хранили, а затем уничтожили за ненадобностью.

Это был единственный предмет, вывезенный из дома Мур и избежавший пламени костра. В течение часа огонь уничтожил ценнейшие улики, которые могли бы многое поведать исследователям позднейших времён о событиях на месте преступления. Но увы…

В тот же самый день – 13 июня 1912 г. – появилась информация о первом задержании подозреваемого в массовом убийстве. На вокзале в городе Монмут, штат Иллинойс[2 - Речь идёт о том самом Монмуте за западе Иллинойса, где 30 сентября 1911 г. были зарублены топором во сне Уилльям и Чарити Доусон и их 13-летняя дочь Джорджия. Расстояние от Монмута до Виллиски 310 км. по прямой.], более чем в трёхстах километрах на восток от Виллиски, был схвачен некий Джо Рикс (Joe Rics), обутый в заляпанные кровью ботинки.

Рикс прибыл в штат поездом из Айовы и первой заботой Фитцпатрика, шерифа, задержавшего подозрительного мужчину, явилась проверка alibi Рикса. Как оказалось, с последним у Джо дела обстояли неважно. Рикс не мог доказать факт своего отсутствия в Виллиске 8 и 9 июня, а на вопрос о происхождении крови ответил, что она появилась на его ботинках в результате то ли саморанения, то ли кровотечения из носа. В общем, слова его звучали крайне неубедительно и шериф, отправив задержанного в местную тюрьму, вызвал телеграммой представителей следствия из Виллиски. В Монмут отправились прокурор округа Монтгомери Рэтклифф и Фэй Ван Джилдер. Предполагалось, что Фэй опознает в Джо Риксе человека, с которым она разговаривала утром 8 июня

Газеты оповестили о задержании человека в окровавленных ботинках и общественность ждала скорейшего разоблачения гнусного убийцы. Этого, однако, не случилось. Фэй Ван Джилдер не опознала Джо Рикса, уверенно заявив, что никогда не видела его прежде. Тот был выпущен на свободу 15 июня 1912 г.

Однако уже через три дня новая сенсация облетела местные газеты. Новость выглядела весьма обнадёживающей – в городе Барлингтон, штат Айова, был задержан новый подозреваемый, бродяга, называвший сам себя Энди Сойером (Andy Sawyer). И свидетельства против него выглядели достаточно серьёзно.

История Энди началась с того, что около 6 часов утра 10 июня он появился на железнодорожном мосту на въезде в город Крестон (Creston), примерно в 60 км. от Виллиски, и обратился к смотрителю моста Томасу Дайеру с вопросом, нет ли временной работы на железной дороге? В те дни администрация Барлингтонской железной дороги набирала разнорабочих для расчистки полос отчуждения вдоль путей, так что Дайер направил неизвестного к бригадиру одной из таких бригад, работавших в те дни как раз неподалёку от моста. Бригадиром, кстати, являлся сын Томаса Дайера по имени Джон.

Как впоследствии вспоминали отец и сын, Энди Сойер утром 10 июня выглядел довольно необычно для того места и времени – он был облачён в помятый костюм, был обут в заляпанные глиной ботинки, а его брюки почему-то были мокрыми до колен. При этом Энди оказался свежевыбрит и эта деталь его облика выглядела особенно необычно [в этом месте следует напомнить, что для преступника простейший способ быстро изменить свою внешность – сбрить усы или бороду, побриться наголо, либо изменить причёску]. Вообще же, Энди был крепким, уверенным в себе мужчиной, которого вряд ли могла напугать тяжёлая работа, а потому Дайер-младший без особых колебаний вручил ему казённый топор. Бригаде предстояло рубить кустарник вдоль железной дороги, так что новый работник оказался совсем нелишним.

Дальше начались странности. После окончания первого же рабочего дня Энди Сойер купил местную газету, в которой с особым тщанием изучил статьи, посвящённые убийству в Виллиске. После чтения он впал в глубокую задумчивость и никак не реагировал на попытки коллег втянуть его в общую беседу (весь состав бригады жил в одном общежитии и переезжал с места на место, в зависимости от того, где предстояло работать). Спать Энди лёг в одежде и рядом с собою уложил топор. В последующие ночи он также не расставался с ним и если поначалу эта причуда вызывала лишь усмешки соседей, то через некоторое время смешки сменились беспокойством.

Энди периодически заводил разговоры об убийстве, жадно выспрашивал о новостях расследования. Что ещё хуже, в его поведении стали заметны элементы неадекватности – он иногда начинал хватать себя за голову, совершать странные телодвижения, бормотать что-то угрожающее… Время от времени, схватив топор, Энди начинал с ожесточением рубить невидимого противника и в такие мгновения становился по-настоящему страшен. Члены бригады стали жаловаться Дайеру-младшему на «закидоны» напарника, причём общее опасение вызывала склонность Энди спать с топором – находиться ночью в одной комнате с таким парнем было явно небезопасно.

Терпение бригадира переполнила выходка Энди Сойера, произошедшая 18 июня. В тот день, поутру, бригада отправилась поездом к новому месту работы, причём состав должен был проследовать через Виллиску. Узнав это, Энди пришёл в необычайное возбуждение, а когда поезд приблизился к городку, подсел поближе к Дайеру и шёпотом рассказал о том, как убийца скрылся с места преступления. Со слов Сойера, преступнику пришлось перепрыгнуть через большой деревянный короб с удобрениями примерно в полутора кварталах от дома Джозии Мура, пересечь железнодорожную колею, а затем перебежать ручей у дерева в четырёх кварталах от места убийства. Джон Дайер был до такой степени поражён осведомлённостью рассказчика, что в тот же день по возвращении бригады в Крестон, помчался к шерифу.

Шериф, понятное дело, не мог проигнорировать подобное сообщение и Энди Сойер тут же угодил в камеру. Его ответы на официальном допросе были путаны и лишь усилили подозрения. Прежде всего, бедолага признал, что в ночь с 9 на 10 июня провёл в Виллиске, но сразу же покинул город, узнав об убийстве. Объяснение звучало совершенно недостоверно, поскольку об убийстве стало известно после 6 часов утра, а в это время Энди уже находился на мосту в Крестоне, где разговаривал с Дайером-старшим. Столь неубедительное объяснение вкупе со странной осведомлённостью Сойера о деталях перемещения убийцы, рождало самые серьёзные подозрения в его адрес.

Трудно сказать, чем бы закончилась для него эта история (принимая во внимание незатейливость американского правосудия того времени), но буквально в течение нескольких дней ситуация разъяснилась. Шериф округа Осцеола, расположенного здесь же, в штате Айова, получив по телеграфу словесный портрет Энди Сойера, припомнил, что задерживал этого человека вечером 9 июня. Т.е. всё то время, когда в доме семьи Мур неизвестный преступник совершал массовое убийство, Сойер находился в полицейском участке и мирно спал. В 4 часа утра 10 июня он был разбужен, ему разрешили побриться, после чего посадили на проходивший поезд, на котором Энди благополучно добрался до Крестона. Там он и предстал перед Томасом Дайером пару часов спустя. О лучшем alibi подозреваемый не мог и мечтать.

После медицинского освидетельствования стало ясно, что Энди Сойер – душевнобольной, оказавшийся под сильным впечатлением от прочитанных в газете статей, посвящённых чудовищному убийству восьми человек в Виллиске. Переживания вытеснили из его памяти воспоминания о реальных событиях, подменив их фантасмагорическими представлениями о том, чего Энди не знал и знать не мог. Он верил в то, что действительно находился в Виллиске в ночь убийства, хотя и настаивал на своей непричастности к преступлению. Рассказ о бегстве убийцы не имел отношения к реальности, во всяком случае указанный им маршрут не соответствовал направлению, которое выбирали собаки братьев Нортрап. Но бедолага Сойер в силу своей неадекватности, даже не понимал, какую угрозу навлекал на себя двусмысленными разговорами и странным поведением. Большое счастье, что все подозрения в отношении этого несчастного человека удалось рассеять в самом начале – иначе, не отвертеться ему от виселицы!

11 июня 1912 г., на следующий день после массового убийства в доме семьи Мур, в Виллиске собралось коронерское жюри округа. В американской правовой системе такое жюри играет роль инстанции, надзирающей за своевременностью и обоснованностью выдвижения обвинений, а также их достаточностью доказательной базы для возбуждения окружным прокурором уголовного дела. Это довольно своеобразный институт, не имеющий и никогда не имевший прямых аналогов в России. Причём, это было действительно жюри, т.е. коллегиальный орган (по менее важным делам решения мог принимать судья единолично). Коронное жюри, собранное по факту массового убийства в Виллиске, заседало дважды – 11 и 18 июня. На наше счастье оба заседания стенографировались, так что существует уникальная возможность практически дословно восстановить все перипетии этого необычного действа. Имеет смысл рассмотреть происходившее во время этих заседаний подробнее.

Допросы свидетелей, вызываемых для дачи показаний, строились в хронологическом порядке, т.е. люди допрашивались по мере их вовлечения в дело. Первой давала показания Мэри Пэкхам, соседка погибшей семьи что выглядит вполне логично, ведь это именно она и подняла тревогу ранним утром 10 июня. Её рассказ в целом оказался малоинформативен, видимо, это была недалёкая и малообразованная женщина, не имевшая, кроме того, доверительных отношений с погибшими. Самое существенное, из всего, сказанного Пэкхам, можно свести всего к двум моментам: во-первых, она не помнила, чтобы в доме Мур загорался свет после того, как семья возвратилась из церкви, а во-вторых, женщина утверждала, что в тот момент, когда Росс Мур впервые открывал входную дверь, хозяйский ключ с внутренней стороны не торчал. Другими словами, Пэкхам однозначно подтвердила факт отсутствия ключа в замке изначально, т.е. до того времени, когда на место преступления началось паломничество горожан.

Следующим свидетелем стал Эд Селли, работник магазина Джозии Мура, уже неоднократно упомянутый в настоящем очерке. От него жюри явно рассчитывало услышать побольше, нежели от Мэри Пэкхам, потому допрос оказался куда продолжительнее. Селли сообщил, что работал на Мура с 11 июля 1910 г., т.е. без малого два года. Между приказчиком и хозяином магазина явно установились доверительные отношения, поскольку Селли получил право подписи под финансовыми документами последнего. Последний раз он видел Джозию Мура живым менее чем за сутки до момента убийства последнего – они случайно повстречались перед зданием почты, но не разговаривали, поскольку Селли проезжал мимо в коляске. Из допроса стало ясно, что Джозия Мур был очень аккуратен с деньгами и старался не держать много наличности: по уверения Селли погибший вряд ли имел при себе более 25$ и никогда не забирал с собою кассовую выручку на дом. В магазине имелся сейф, куда складывались деньги до отправления в банк; на момент допроса там всё ещё лежали 11 долларов 50 центов, положенные туда Селли в конце рабочего дня в субботу. Т.о. мотив убийства с целью ограбления для завладения недельной выручкой магазина отпадал сам собою.

Определённый интерес члены жюри проявили к деловой активности Джозии Мура, не связанной с магазином, но тут свидетель отделался заверением, что ничего определённого сказать об этом не может. Ему было лишь известно, что в ноябре 1911 г. Мур купил участок земли севернее Виллиски у некоего землевладельца по фамилии Джексон. О деталях этой сделки Селли не был осведомлён.

Поскольку Эд получал почту, приходившую на адрес магазина, и вёл деловую переписку, у него поинтересовались, не помнит ли он посланий угрожающего содержания? Селли заверил, что таковых никогда не получал и вообще ничего не знает об угрозах в адрес Джозии Мура. Но с последним утверждением, как выяснилось, Эд Селли поторопился, поскольку всё-таки угрозы Джозия Мур получал и Эду пришлось это признать. Примерно за полтора года до гибели Джозия Мур рассказал Селли, что один из родственников пообещал поквитаться с ним. Речь шла о некоем Сэме Мойере, вдовце, прежде женатом на умершей сестре Джозии Мура. В чём крылась причина конфликта, Селли не знал, он лишь уточнил, что погибший был крайне недоволен своим родственником. О том, где находится Мойер, свидетель ничего сообщить не мог и своего мнения об этом человеке не высказал, заявив, что никогда с ним не встречался.

Касаясь обстановки на месте преступления, Селли дал показания, полностью согласующиеся с утверждениями Мэри Пэкхам.

Далее коронерское жюри допросило доктора Джона Кларка Купера, того самого, что одним из первых входил в дом. Этот человек явно наслаждался всеобщим вниманием и стремился продемонстрировать свою компетентность, но в целом показания доктора оказались на редкость малоинформативны. Ко времени его допроса уже стало известно об обнаружении на полу спальни сестёр Стиллинджер керосиновой лампы без стеклянного дымоотвода. Как туда она попала никто не знал, было лишь очевидно, что жильцы дома не стали бы пользоваться лампой, и тем более, ставить её на пол, рискуя опрокинуть и пролить керосин [рядом с кроватью, менее чем в метре находилась тумбочка со швейной машинкой, на этой тумбочке лампе и было самое место].

Доктор Купер, однако, никакой ясности в вопрос о местонахождении керосиновой лампы не внёс. Он заявил, что никакой лампы без стеклянного колпака в спальне не запомнил, зато хорошо помнил, что маршал Хэнк Хортон, шедший первым, держал в руках зажжённую керосиновую лампу, которую снял со стены на лестнице (т.е. уже миновав комнату с трупами сестёр). В доме было темно из-за закрытых окон, поэтому освещение было нелишним. Поднявшись в спальню Джозии и Сары Мур, маршал Хортон свою лампу поставил на пол в ногах кровати – более доктор Купер ничего вразумительного по вопросу о перемещении керосиновых ламп внутри дома сказать не мог.

Зато он многозначительно сообщил членам жюри, что убийца закрыл лица жертв уже после их умерщвления (другими словами, удары не были нанесены через ткань). Остаётся только гадать, как доктор Купер пришёл к столь важному выводу, принимая во внимание, что на месте преступления он пробыл меньше прочих членов группы, выскочив из дома примерно на минуту раньше остальных. Самая существенная его помощь расследованию свелась к тому, что доктор признал тот факт, что именно он сорвал самодельную занавесь на окне в детской комнате второго этажа. И тем самым положил начало изменению обстановки на месте преступления.

Керосиновая лампа, которой пользовалась семья Мур. Фотография сделана в музее, созданном ныне на месте преступления. Судьба именно такой «керосинки» без стеклянного дымоотвода наверху, обнаруженной возле кровати сестёр Стиллинджер, чрезвычайно занимала членов Большого Жюри. И не только их. Как станет ясно из дальнейшего, эта лампа могла бы стать ключом к правильному пониманию событий, произошедших в доме Мур, если бы… если бы эта лампа действительно существовала.

Последовавший допрос Джесси Мур (Jessie Moor), жены Росса, прояснению ситуации не способствовал, а скорее, сбил с толку. Джесси была в числе первых, посетивших место преступление, она появилась в доме примерно через два часа после того, как об убийстве стало известно (т.е. около 10 часов утра 10 июня). Джесси была очень аккуратна в своих высказываниях и явно старалась не сболтнуть лишнего.

Она категорично заявила, что ей ничего не известно о врагах погибшего Джозии, а также его бизнесе и финансовом положении. Сэму Мойеру, который, якобы, угрожал убитому, она дала неожиданно хорошую характеристику. По её словам, Сэм всегда оставался очень дружелюбен со всеми членами большой семьи Муров, ни в чём им не отказывал и вообще был очень приятным в общении человека. Она никогда не видела его раздражённым или разгневанным.

Когда один из присяжных усомнился в объективности такой характеристики (видимо, жители Виллиски неплохо его знали), Джесси принялась защищать Сэма. Она напомнила, что тот оплачивал лечение жены и её похороны, однако её сразило упоминание о том, что Сэм Мойер не приехал на похороны старшей дочери и потом даже не попытался разузнать, где именно она похоронена. Джесси, видимо, не ожидала столкнуться с такой осведомлённостью, и лишь пробормотала в ответ, что ей об этих деталях ничего не известно.

Зато ей было известно, где следует искать подозреваемого! По её словам, около двух недель назад одна из дочерей Мойера (по имени Ферн) получила от отца письмо. Судя по штемпелю, письмо было отправлено из Орегона, штата на другом конце страны, на Тихоокеанском побережьи, за 2 тыс. км. от Айовы. Из письма следовало, что Сэм планировал поехать к Гарри Муру, родному брату погибшего Джозии. Гарри вместе с сыном проживал в Небраске – а это уже был штат по соседству. Члены жюри, должно быть, немало оживились, услыхав такую новость, ведь логично было предположить, что после Небраски Сэм Мойер направил свои стопы в Айову. Мог ли он появиться в окрестностях Виллиски незаметно для жителей города?

Из допроса Джесси Мур следовало, что мог, хотя женщина прямо этого не сказала. По её словам, родные брат и сестра Сэма Мойера проживали к югу от города; оба были холосты, так что если бы Сэм надумал остановиться у них, никто бы из посторонних об этом не узнал. Удовлетворившись этим, жюри отпустило Джесси Мур и вызвало на допрос доктора Уилльямса, того самого, который посещал место преступления в числе первых вместе с доктором Купером и маршалом суда Хортоном. Что существенно важное поведал доктор?

Прежде всего, он уверенно заявил, что лица всех без исключения погибших были закрыты либо одеждой, либо постельными принадлежностями. Доктор признал, что активно менял картину на месте преступления поскольку ощупывал следы крови (пытаясь определить насколько они влажны), открывал лица погибших для опознания последних, а также проверял наличие трупного окоченения в различных группах суставов.

Уилльямс твёрдо заверил, что все без исключения окна в доме Муров были закрыты и завешены одеждой. Отвечая на вопрос о керосиновой лампе, Уилльямс заявил, что видел таковую в спальне Джозии и Сары Мур на втором этаже, но кто её там поставил, уточнить затруднился. Он помнил, что кто-то из их группы нёс зажжённый фонарь впереди него, но кто именно – Купер или Хортон – сказать не мог. К тому моменту, когда Уилльямс появился в спальне Муров, поднявшись с первого этажа на второй, лампа уже была загашена и стояла на полу. В общем, показания доктора не только не прояснили ситуацию с таинственной «керосинкой», но скорее запутали картину.

Описывая повреждения трупов [ведь Уилльямс выступал не только как свидетель, но и судебно-медицинский эксперт], доктор сообщил, что бесспорному визуальному опознанию поддавались лишь тела Джозии и Сары Мур. Детей доктор опознать не мог, хотя знал всю семью при жизни – до такой степени были повреждены их черепа.

Уилльямса по меньшей мере дважды спросили о возможном сексуальном надругательстве над кем-либо из погибших, совершенном преступником до, либо после убийств. Допрашиваемый в категоричной форме заявил, что не обнаружил ни одной попытки введения полового органа, либо инородного предмета в полости тел погибших и не заметил никаких следов сексуальных манипуляций [необходимое уточнение – доктора спросили об этом как минимум дважды разные члены жюри].

Дважды повторенный ответ следовало признать исчерпывающим. На долгое время такой взгляд на данную проблему стал официальным, хотя, как увидим из дальнейшего, далеко не бесспорным.

Доктору предъявили топор, найденный в доме Мур [надо сказать, что этот предмет, как и «путешествующая» керосиновая лампа без дымоотвода, также окружён завесой неопределённости. Никто в точности не мог сказать, где именно топор был обнаружен – имеются указания на то, что его нашли на кухне, но существуют и иные свидетельства, согласно которым топор был найден в спальне первого этажа, т.е. там, где находились трупы сестёр Стиллинджер] и поинтересовались, мог ли этот топор явиться орудием убийства? Уилльямс ответил утвердительно, но поспешил уточнить, что мог быть использован и иной острозаточенный предмет: какой именно – не пояснил.

Наконец, свидетель многозначительно рассказал об осмотре туалетных комнат на втором этаже и найденных там вещах. Ничего сенсационного из его уст не прозвучало, Уилльямс лишь заверил, что в туалетных комнатах никак не могли прятаться посторонние, а о принадлежности одежды он ничего определённого сказать не может, поскольку её внимательно не рассматривал. Ему лишь было ясно, что там находились детские вещи. Нельзя не признать, что истинная цена этому малосодержательному рассуждению полушка в базарный день, а ведь исходило оно от одного из самых осведомлённых свидетелей!

И уже под самый занавес доктор Уилльямс с важным видом поведал о поисках следов вокруг дома. Какие именно «следы» он хотел там отыскать – крови, обуви, или, может, стеклянный дымоотвод от «керосинки» – доктор не пояснил. Непонятно что именно он хотел сказать и для чего… Поэтому получилась полнейшая бессмыслица.

Далее перед коронерским жюри предстал Эдвард Лэндерс. Этот свидетель ранее в очерке уже упоминался. Лэндерс остался верен себе и практически слово в слово повторил то, что говорил прежде представителям власти. В воскресенье он Муров не видел, спать лёг около 21 часа, после чего примерно около часа разговаривал с женою, затем заснул.

Примерно в 23:00 Лэндерса разбудили крики в ночи, которые раздались «3—4 или даже 5 раз». Свидетель категорически отверг предположение, будто крики могли издать играющие дети. Никакой тревоги из-за услышанного он не испытал и продолжил спать; о криках вспомнил только тогда, когда стало известно о массовом убийстве в доме Мур. Далее Эдвард повторил свои рассказы о двух бродягах, околачивавшихся в субботу в окрестностях его дома, после чего покинул свидетельское место.