Анестезия. Записки нимфомана

За несколько дней до Нового года я позвонил в Питер и сообщил, что хочу встретить Новый год с ней вместе, что заказал столик в «Собаке», ночной концерт «Текилыджаз», шишки, фуё-моё. Мне ответили – «давай, жду». Испросив у матери благословения, я переоделся во всё чистое, закидал в рюкзак шмотки, взял Пелевина в дорогу, шишки засунул в потайной карманчик и пошёл на поезд.

Ленка встречала на перроне. Она изменилась до неузнаваемости, окрасилась в тёмный блонд, остриглась под карэ. Улетучился весь вудстоковский шарм, поменявшись на что-то в стиле Pulp Fiction: алые губы, кожа – всё такое, мне, в принципе, понравилось. Ленка отжала у папы его внедорожник – здоровенный свиновоз американского автопрома. Я не знал, что она водит. «Ну что, в Девяткино? – спросила она, – Бобровы тебя ждут». «Меня ждут, не нас?»

Мы ехали и почему-то разговор не клеился, поначалу он казался шариком, шарик вроде покатился, потом превратился в кубик, покачался на одной грани и замер. Мы не разговаривали, я прислушивался к её вибрациям, понимая, что они не те, которые я хотел бы ощущать… Потом Ленка заговорила. «Лёш, – сказала она, – тут такая фигня приключилась… короче… у меня появился парень, и я скорее всего за него выйду. Ты хороший, но я не могу ничего с этим поделать». Далее было: «всё сложно, я запуталась, он такой, а ты такой, попу трогаешь рукой»… я достал из кармана свою кнопочную Nokia и начал играть в Тетрис…

Приехали в Девяткино, Ленка ещё что-то прокартавила невнятное, попыталась меня поцеловать, я вывернул шею, уклонившись от поцелуя. «Всё, вали, пока не придушил». Она уехала. Больше я её не видел…

Бобровы уехали на следующий день во Владимир, оставив мне квартиру и холодильник еды. Новый год я отмечал… не помню как отмечал, напился, скорее всего, в «Собаку» не пошёл. 1.01 я на метро добрался до Лиговки, сел на трамвай №5 и поехал на кладбище, на Волковское кладбище. Там по не чищенным от снега тропинкам добрался до могилы Тургенева, разложил рюкзачок, из тайного кармана достал шишки, забил их в беломорину фабрики Урицкого, закурил…

Мир начал удивительным образом гармонизироваться вокруг, небо покрылось алмазами, куда-то свалила из закольцованного мыслепотока рыжая Ленка. Я затянулся, выпустил дым колечками, покашлял, осмотрелся вокруг и осознал, как я люблю этот город с его серым небом, с его то ли растаявшим снегом, то ли замёрзшим дождём, с такой не искренней, но милой обходительностью питерских граждан. Я подумал, что хочу жить здесь, и даже, возможно, умереть здесь, и даже, возможно, быть похороненным на Волковском кладбище между могилами Тургенева и Менделеева, ближе к Тургеневу. А почему бы и нет?

Спустя много лет я таки решился осуществить задуманное: загрузил машину под крышу пожитками, занял у Бобровых денег и свалил на пмж в Питер. Такие дела.

Бобровы недавно в беседе упомянули, что Ленка в четвёртый раз вышла замуж. Я не задавал дополнительных вопросов, ну вышла и вышла, короче, ни фига не интересно. Ну вот, собственно, и вся история…

Каникулы выходного дня

В последнее время ко мне в Питер потоком потянулись москвичи. Формат – каникулы выходного дня. Месяц назад приезжал Сава – московский фотограф. Захотел поснимать брутальный Петербург. Упороли куда-то на окраины, лазили по брошенным доходным домам конца девятнадцатого века. Сава, молодой и спортивный, пролез в щель в заборе, я просунул ему в щель его рюкзак с аппаратурой на миллион, в щель не полез, пошёл осматриваться вокруг. Провалился в канализационный люк, промочил ноги, потом бежал до машины, чтобы не простудиться, чавкая водой в кроссовках. Через полчаса вернулся Сава, за минусом шапочки. Он таки залез в дом и оказался в густом бомжатнике, где четыре человека с чёрными ртами готовили в камине барбекю из кота домашнего. Люди с чёрными ртами сразу заинтересовались Савиной аппаратурой, которой на миллион, Сава удачно переориентировал их интерес на свою вязаную шапочку, которую и оставил им на память о встрече и быстренько свалил через щель в заборе.

В пятницу приехала Ленка. Ленка – московский топ-менеджер, с недосягаемым по причине пандемии женихом в Израиле и с целой гаммой неопределённых желаний. Ленка заказала столик в одном из дорогих ресторанов Питера (как я понял впоследствии – молекулярной кухни). Если бы я знал заранее, что это «молекулярка», я бы Ленку отговорил. Но рестораторы ввели в заблуждение, заменив формат заведения на «ресторан авторской кухни». Ужин представлял собой несколько сетов, что-то протёртое, неопределённого цвета, размером с какашку мелкой собачки и сильно охлаждённое… Закончилось всё в час ночи у Гостиного двора, где я пил Джонивокер из горлышка и заедал божественной шавермой… не исключено, что из ближайшего родственника того кота, которого готовили на углях парни с чёрными ртами, о которых я рассказал выше.

И такая дребедень целый день: Динь-ди-лень.

Жрач

Рассказчик выпустил дым колечками, сложив губы в форме гусиной гузки. Первое колечко было большим, два других поменьше… Покашлял в кулак, помолчал, ухмыльнулся какой-то своей мимолётной, ускользнувшей мысли, заговорил.

– Все, кого я встречал по жизни из любителей покурить, все они ровно пополам делились на тех, кто после того, как дунул, начинает сжирать всё, что не приколочено, а вторая половина – наоборот, ничего не жрёт, считая, что это – зашквар, типа «я такой весь из себя индеец, а не какая-то оголодавшая за неделю сушки блондинка». А вот если меня спросишь, то я, скорее, за то, чтобы ни в чём себе не отказывать. Покурил, пробило на жрач – бон аппети!

Рассказчик засунул себе в рот горсть хлопьев, пожевал, покашлял, продолжил.

– Вот в 80-е, когда я ещё в институте того… ну это, млядь, что в институте-то делают, слово потерял… А, учатся! А зачем я про институт начал, ты не помнишь?..

– Всё хорошо, есть контакт! Продолжаю. Так вот восьмидесятые сраные горбачёвские, если тебя в гостях, дунув, на жрач пробило, а кушать нечего, то ели всякое несъедобное. Мой товарищ Ромик, оказавшись в аналогичной ситуации, забрался в соседский холодильник, в коммунальной квартире события разворачивались, и сожрал банку курдючного сала, для плова, намазав его на нарезной батон и представляя, что это финский сыр «Виола».

Рассказчик взял жменю хлопьев… запрокинув голову, закинул в рот… прожевав, продолжил.

– А юмор ещё и в том, что этот Ромик был, типа, анорексиком, весил килограмм сорок и со спины был похож на вьетнамскую школьницу-проститутку. Банку курдючного бараньего сала с батоном умял, красавец! А-ха-ха…

– Хотя, признаюсь, я тоже ещё тот красавчег был, один раз жёстко залетел по этой теме. Приехал в Харьков на недельку, вышел на Сквозняк со всеми поздороваться, покурил, смотрю, чего-то не видно старинного товарища Ромика. Спрашиваю: а Ромик где? А мне так грустно отвечают: «А Ромик гулять не выходит уже неделю, ему от дедушки из Ташкента бандероль пришла». Отлично, подумал я, вечер обещает быть томным, надо поехать к Ромику и слегка его обезжирить.

Взял такси, приехал, обнял, поцеловал, обезжирил… сидим, значит, слушаем Эдуарда Хиля «Тро-ло-ло» на пониженной скорости. Девка какая-то мелкая, белобрысая в углу валяется, над «Тро-ло-ло» ржёт. Нормально сидим, по-доброму.

И тут накрывает меня такой лютый жрач, что просто взял бы сейчас и Ромика съел, и эту смешливую белобрысую тоже (женой его оказалась)… Пошёл партизанить на кухню, а там вообще съестного ноль, лавровый лист на дне банки, один… Полез по шкафам шариться, и, о боги лесов, полей и рек, нахожу под слоем паутины кирпич в крафтовой бумаге, размером с хозяйственное мыло, погрызенный мышами, с мощной такой послевоенной типографикой: «Гороховый суп, брикетированный. Растворить в холодной воде, варить не менее 30 минут».

Пока я рвал когтями крафтовую обёртку, Ромик притащился на кухню вместе со своей смешливой подругой, и, похихикивая, приговаривал: «Давай, сожри, мародёр. Бабушка собиралась сварить его на день освобождения Харькова от немецко-фашистских захватчиков, хранила всю оккупацию, не дождалась, померла. А ты давай, жри».

– Ромик, между нами, стопроцентно гнал. Не было никакой бабушки, помершей в оккупацию с брикетом горохового супа под подушкой, а была, в реале, энергичная стервозная еврейская бабка, мать матери Ромика, люто фарцевала бижутерией, стрингами и помадой, которые гнала посылками мать Ромика из Варшавы, ну, то есть дочь её. Ну, ты понял кто чей… А, о чём это я? Ты не вспомнишь причём тут Варшава, стринги и всё это?.. Упс, есть контакт! Вспомнил.

– Я, в целом, исходил из того, что раз Ромик про бабку всю эту пургу прогнал, он меня хочет испугать сроком годности, а это значит, что продукт – съедобный, ну, или по крайней мере не ядовитый. Хотя мне было уже пох…

Рассказчик взял горсть хлопьев, запихал в рот, роняя крошки на штаны и пол.

– Ммм, ингредиенты какие-то необычные… Хорошо сейчас не 80-е, теперь всегда в доме можно найти чего схомячить вкусненького. Так вот, продолжаю, я так решил – Ромик гонит, продукт качественный. Взял и с лёгким сердцем его сожрал, а потом ещё и запил всё это краснодарским чаем… и через полчаса стало мне конкретно луёво. Пучить начало адски. А Ромик глумливо наблюдает за мной, как за лабораторной крысой, и ржёт, и подруга его белобрысая с ним за компанию. Реально неприятно. И тут меня, сука, совершенно неожиданно, на юмор пробивает. Я встаю, расстёгиваю пуговицу на джинсах, принимаю героическую позу и жирным голосом Левитана произношу: «В честь великого дня освобождения Харькова от татаро-монгольских захватчиков, из ста артиллерийских орудий, за Ба-а-а-бушку, Аллаху акбар, пли!»

– Ну и это самое, короче, ну ты понял… Одним словом, брат, случился со мной срам лютый прямо в присутствии жены Ромика. И вполне, как мне тогда казалось, забавный бурлеск, не постесняюсь этого слова, был смазан обстоятельствами непреодолимого свойства. А собирался всего-то пукнуть ради смеха. Такие дела, вот ржач!

Пока собеседник хохотал, извиваясь в кресле, рассказчик вытряс из мешка последнюю порцию хлопьев, запихнул в рот, облизал ладонь, начал читать упаковку. Первое, что он разглядел и перевёл на человеческий язык, была крупная красная надпись «Лучшая цена». Почему-то слово «цена» вызвало у него лёгкий эндорфиновый озноб. Отметив, что чтение доставляет удовольствие, он продолжил.

«Сухой корм из злаков и фруктов», и чуть ниже, таким детским пухлым шрифтом: «Для хомяков, шиншилл и морских свинок». Последний абзац на упаковке был: «Призёр конкурса 100 лучших товаров России». Он дочитал, откинулся в кресле, прикрыл увлажнившиеся слезой глаза, вытянул ноги, пошевелил пальцами в тапках.

«Вот теперь хорошо, по-доброму. Кто пойдёт за мороженым, а то жрач уже подкатывает?»

Эль-Пасо

Моя старинная онлайн-собутыльница из города Эль-Пасо, штат Техас, —Софа, небедная тётка, галерейщица, – во время разговора по скайпу (взяла моду звонить глубокой американской ночью и в жопу пьяной) вскричала: «Алёша, ты прожил с этой чудной девочкой десять лет! Неужели это ничего для тебя не значит?» «Софа, – ответил я, приняв театральную позу, которую она всё равно не увидела, – мы не собаки, чтобы всякий раз возвращаться к своей блевотине. Лично для меня, сторонника дзэна, всё, что прожито, – не более чем каловые массы, продукт дефекации и отстой»… Софа охнула и начала жадно глотать белое Калифорнийское. Я услышал через чуткие студийные наушники это «глыть-глыть». Сказал и подумал: «По сути, я, наверное, прав, но надо было найти какие-то другие, менее яркие тропы, особенно при общении с крепко пьющей американской женщиной, от которой ушёл муж полгода назад, не сказав куда и почему».

Принцесса и суккуб

Когда я первый раз увидел Принцессу в аудитории на лекции, подумал – какие обворожительно красивые и бесконечно глупые глаза, как стеклянные пуговки на лисьей горжетке…

По-честному сказать, Принцесса – не такая уж элементарная, как мне показалось поначалу. У неё есть редко встречающаяся у миллениалок опция – дремлющий суккуб. Он время от времени просыпается, что провоцирует мужиков на адский кобеляж. Дата рождения суккуба совпала с её восемнадцатилетием, то есть с моментом, когда Принцесса начала жить «полноценной» жизнью. К своим двадцати девяти она поняла, что всё, что она может получить от мужских хомо, – это пошлость и нервотрёпка, ну может быть ценные вещи иногда. Разучилась кончать. Суккуб на время уснул…

Она попала мне под лапу не в самый лучший момент жизни. Я недавно развёлся и уже был готов впасть в состояние зимней спячки, решив, что лучше уйду в затвор, брошу пить в режиме non stop, допишу книгу, а тут, глядишь, и что-то как-то сдвинется в лучшую сторону. Короче, остановил паровоз и поссал на остывающие угли.

Тут в моей жизни и образовалась Принцесса, при муже православном сисадмине, вся такая стройная и звонкая. Просто опрокинула меня на кровать, и изнасиловала как семинариста. Удивление не покидало меня несколько дней. Было чему удивляться: прикиньте разницу в количестве годовых колец на её и на моём пеньке. Такие дела…

Я чувствовал, что тут присутствует какая-то фигня (с её Суккубом я ещё не познакомился), и, следуя совету древних суфиев, поехал в ювелирный, какой-то единственный, что работал в карантин, и купил золотую булавку с жемчужинкой, крохотную, чтобы можно было спрятать в кошельке, дабы муж не спалил.

N.B. Если ты чувствуешь какие-то непонятные, инфернальные вибрации, исходящие от женщины, нужно срочно ей подарить что-то из золота, чтобы она не смогла причинить тебе вред, рекомендуют древние суфии. Таким образом, как мне показалось тогда, я заблокировал то, что могло в перспективе причинить вред, успокоился и решил пустить всё на самотёк. Самотёк увлёк нас в бездны разврата. Тут я впервые познакомился с её Суккубом…