Уругуру

При обсуждении моих путешествий с горячо любимыми коллегами, московскими яппи, я никогда не находил с ними общего языка. Они хорошо представляли себе отдых на Лазурном Берегу с редкими выездами на распродажи аксессуаров в Монтрё, Милан или Невшатель. Наизусть помнили расписание регулярных вылетов белоснежных лайнеров из Москвы в столицу Мальдивской Республики. С точностью до десяти евро знали расценки на аренду вилл на восточном берегу Сардинии, но никогда не могли найти на карте большинство тех мест, куда меня влекло в редкие недели отпуска. И с налётом отчуждения на лице выслушивали мои рассказы о ночёвках в лагере бедуинов посреди Аравийской пустыни или о пешем походе по туземным деревням Северного Лаоса.

На заседаниях правления неизменным успехом пользовались мои рассказы о том, что верхом на верблюде сильно укачивает, что чёрный носорог бегает гораздо быстрее человека (хотя по виду и не скажешь) и по какому маршруту лучше всего осмотреть древние храмы Бирмы. В глубине души они довольно давно и совершенно искренне считали меня вполне состоявшимся шизофреником, что в нынешней ситуации облегчило мне работу. Как только я сообщил коллегам, что собираюсь на два месяца бросить всё и поехать в Мали, многие из них начали с деланым сочувствием качать головой, трясти мне руку и желать счастливого пути, сочтя за лучшее не раздражать меня дополнительными вопросами типа «Что такое Мали?» и прочими в том же роде.

Пара человек, впрочем, как это выяснилось впоследствии, не расслышали тонкостей и вынесли из моего сбивчивого рассказа убеждение, что я отправляюсь не в Мали, а на Бали, прожигать жизнь на пляжах этого курортного индонезийского острова, в результате чего Смольскому пришлось пережить несколько неприятных моментов, выслушивая по этому поводу претензии моих завистливых сослуживцев. Их пыл несколько охладевал, когда им объясняли суть дела и показывали на карте мира цель моего путешествия. Но многие коллеги мне так до конца и не поверили. Они полагали, что неожиданный отпуск вызван появлением у меня молодой любовницы.

– Симпатичная? – гоготали они в ответ на мои попытки объяснить причины внезапного отъезда.

Несколько укрепило меня в моём героизме то обстоятельство, что экзальтированные секретарши в общем зале смотрели на меня увлажнённым взглядом, как будто провожали в последний путь.

Надо ли говорить, что в результате всей этой шумихи я и сам почувствовал себя настоящим первопроходцем, заняв место в одном ряду с Витусом Берингом, Пьером де Бразза, Руальдом Амундсеном и Ермаком Тимофеевичем. Тем более что к моменту моего отправления моя жена сменила тактику ближнего боя: она перестала рыдать и проклинать свою жизнь, а напустила на себя вид холодной отчуждённости, глядя поверх меня и передвигаясь по квартире с видом великомученицы.

Чтобы слегка приободрить супругу, я пообещал привезти ей сумку из кожи питона, от которой в «Инстаграме»[1 - «Инстаграм» – социальная сеть, принадлежащая организации Meta, признанной экстремистской и запрещенной на территории РФ.]случится атомный взрыв, не говоря уже о множестве украшений различной степени ценности. И настоящую шкуру леопарда, а не ту искусственную, которую расстелили в своей прихожей Ксения и её несчастный муж. Я также поделился с ней своим твёрдым намерением купить где-нибудь большую широкополую шляпу, которая будет служить мне верой и правдой, спасая от тропических ливней, палящего солнца Сахары и злого северного ветра харматтана.

– Шляпа, – говорил я жене, – красиво оттенит моё загорелое, обветренное лицо после того, конечно, как оно должным образом загорит и обветрится. А после возвращения моя повидавшая мир подруга будет висеть в нашей квартире на почётном месте, полинявшая на солнце, с дырками от пуль и следами крокодильих зубов на полях! И наши будущие дети будут день и ночь приставать ко мне с просьбами рассказать им страшную легенду про духов африканской саванны.

– Ерунда, – флегматично заметила Юля, занятая какими-то поисками в глубинах холодильника. – Не нужна тебе такая шляпа. А вот лекарств от поноса, антимоскитных репеллентов и многих других полезных вещей хорошо бы поднакупить.

Отсутствие романтики у моей жены всегда несколько коробило мою впечатлительную душу, но в данном случае я готов был признать, что она права. Для такого путешествия не подходит дорожная сумка для ношения через плечо. Следовало тщательно продумать и подготовить список вещей, необходимых в походе, потому что в Стране догонов, конечно, вряд ли можно будет рассчитывать на изобилие товаров, к которому успели привыкнуть жители Москвы.

Конечно, отправление в двухмесячную, опасную для здоровья экспедицию в сердце африканского континента требует большого количества вещей особого назначения. Я решил, что догонам дорого придётся заплатить за мою жизнь, и набрал много всяких полезных аксессуаров: для выяснения тайны догонов нет смысла экономить на экипировке. Так, в моём багаже нашлось место для десятков метров прочных верёвок всевозможных размеров, альпинистских крючьев и захватов, специальных горных ботинок, в которых не так уж и просто свалиться с плато, а также плотной спецодежды, защищающей от укуса змей и насекомых, которые, понятное дело, с нетерпением ждали встречи со мной.

Я купил большую москитную сетку, которая подействовала как пресс на остальное содержимое моих чемоданов, а также целый саквояж самых экзотических и убийственных лекарств, включая кошмарные на вкус пилюли против малярии, средства от обезвоживания, от аллергии, бинтов, пластырей и кремов от ожогов всех степеней. Юля довольно долго надоедала мне саркастическими вопросами, купил ли я длинную палку с рогатиной на конце и мешок для ловли рептилий, но я не реагировал на эти идиотские шутки.

В Центре тропических заболеваний города Москвы с большим сочувствием отнеслись к моим планам поездки в Мали и предложили в дополнение к «Спутнику V» сделать целый букет прививок от жёлтой лихорадки, гепатита А и брюшного тифа, на что я с радостью согласился, в результате чего обрёл уверенность, что по крайней мере этих трёх заболеваний у меня не случится. Это здорово успокаивало меня во время блужданий по африканским дебрям, потому что недугов пришлось перенести немало. Но вот прививок от укусов зелёной мамбы, которая, как я прочитал в одной из книг об Африке, свешивается на людей с дерева и «кусает наповал», в Центре не существовало.

«Впрочем, – рассуждал я, – основные проблемы в путешествии, скорее всего, будут возникать в результате встреч с местными жителями, а не с насекомыми или животными». Поэтому основные приготовления тех дней были связаны с подготовкой к общению с аборигенами.

Я раскопал в интернете разговорник языка бамбара, который, наряду с французским, является одним из национальных языков Республики Мали. К моменту вылета я уже мог без труда произнести несколько базовых слов на данном наречии. Этого было достаточно для того, чтобы меня не убили в первые же несколько минут общения. Впрочем, проблема любого разговорника заключается в том, что вопрос-то задать вы сможете, а вот понять то, что слышите в ответ, нет.

Я также приобрёл штатив и пару объективов для своей зеркальной фотокамеры и дополнительно – маленькую потайную камеру, которой можно будет снимать туземцев без их ведома. Я не сомневался, что впоследствии этот аппарат непременно сослужит мне службу в самой что ни на есть критической ситуации. А портативная видеокамера с мощным аккумулятором на дистанционном управлении? Да разве я мог тогда предполагать, что этому устройству мы будем обязаны…

Но я обещал себе не забегать вперёд. В самый разгар этих волнующих приготовлений мне позвонила Амани, чему я неожиданно для себя ужасно обрадовался.

– Когда вы едете? – кротким голосом спросила она, не надеясь уже отговорить меня от путешествия.

– Вылетаю послезавтра.

– Я с вами.

– Конечно, я буду только счастлив, – совершенно искренне ответил я. – Я заеду за вами в Париж.

В этом был свой резон, так как в Париже мне нужно было встретиться ещё с одним человеком. Профессор Владимир Плунгин, специалист по африканским языкам, который когда-то очень помог мне в работе над диссертацией, порекомендовал мне грамотного французского исследователя, знатока истории и культуры Тропической Африки, профессора Оливье Лабесса, который, как предполагал Плунгин, согласится принять участие в моей экспедиции. Владимир переслал мне своё письмо Лабессу и его лаконичный ответ, из которого следовало, что профессор – как раз из тех людей, кто мне нужен. Достаточно молодой, он в свои тридцать шесть лет был уже опытным путешественником и, как и всякий полевой, а не кабинетный учёный, был лишён многих типичных для представителей науки комплексов. Я тотчас же позвонил Лабессу, проживающему в Реймсе, и предложил встретиться на будущей неделе.

Я прибыл в столицу Франции поздно вечером, но в аэропорту меня всё равно встречала Амани – грустная, потерянная.

– Это из-за меня погиб Чезаре, – жалобно сказала она, когда мы оставили мои многочисленные тюки в камере хранения и вышли к стоянке такси. – В жизни себе не прощу, что пустила его одного.

– Бросьте, Амани, – отрезал я, садясь в такси. – Сейчас уже не имеет смысла решать, что из-за кого случилось. Нам нужно срочно отправляться на место его гибели. Только теперь уже мы возьмёмся за дело серьезно. Вы разговаривали с французским посольством в Бамако?

– Да.

– Что-нибудь выяснили про обстоятельства смерти Чезаре?

– Конечно. Чезаре был найден рано утром у подножия скалы. Упал с высоты восьмидесяти метров и разбился. Это случилось ночью. Никто из местных жителей, конечно, ничего не видел и не слышал.

– Что при нём было найдено?

Она нахмурилась:

– Я не помню… Фонарик… Верёвка. Я не требовала описи.

– А фотоаппарат? Его «полароид», где он?

– Вроде бы нет, не слышала. Почему вы спрашиваете?

Я усмехнулся. Почему я спрашиваю? Потому что я тоже звонил в посольство Франции, которое предоставило мне опись его вещей. Никакого фотоаппарата не было найдено ни в багаже, ни при погибшем, но ведь он точно был у него!

– Он наверняка делал снимки. По ним мы могли бы легко понять, каким путём шёл Чезаре. Уж не местные ли жители взяли фотоаппарат, чтобы не оставлять следов съёмки? – спросил я у Амани. – Могло такое быть?

– Алексей, – ответила она, – поверьте мне, в Стране догонов может быть всё что угодно.

На следующий день мы вместе отправились в Музей искусства народов Востока – встречаться с Оливье Лабессом. Мне казалось целесообразным появиться перед профессором Лабессом в максимально представительном составе, чтобы усилить давление. Я убеждал Амани, что троих учёных уже вполне достаточно для любой экспедиции и что толпа людей нам вовсе ни к чему. Да и для местных жителей, её соплеменников, нахлебников меньше. Она же, напротив, была убеждена, что, если мы приедем втроём, нас никто не будет воспринимать всерьез.

Кроме того, по мнению Амани, нам придётся проторчать как минимум неделю в Бамако, столице Мали, выбивая необходимое правительственное разрешение на проведение полевых исследований в Стране догонов, и солидные профессорские бороды нам в этом деле отнюдь не помешают.

Сделав для себя вывод, что мы оба по возрасту натуральные сопляки для таких важных дел, мы переключились на более интересное занятие: обсуждение вопроса, есть ли борода у Оливье Лабесса. По моим сведениям, любой уважающий себя полевой исследователь обязан иметь бороду. Моему воображению рисовались портреты Миклухо-Маклая, профессора Челленджера из «Затерянного мира» и Робинзона Крузо. Из описания жизни этих корифеев следовало, что борода для них была не только обязательным атрибутом учёности или показателем их опыта, но и следствием необходимости, так как бриться на острове Новая Гвинея или в джунглях Амазонии не представляется возможным в силу отсутствия и средств, и стимулов.

Но мне совершенно ясно, что все они отращивали бороду прежде всего как колоритный аксессуар в расчёте на свои последующие жизнеописания. Она нужна, чтобы убедить скептиков и внушить им почтение. В бороду они усмехались, когда кто-нибудь сомневался в их подвигах. Она неизбежно седела от их нервного образа жизни. В случае необходимости они свирепо трясли бородой, вызывая панику и уважение туземцев. Наконец, они гладили её по возвращении во время доклада в Географическом обществе, доказывая подлинность своих необычайных находок собственным внешним видом.

За этой любопытной дискуссией мы прибыли в музей, в кафе которого нас ждал профессор Оливье Лабесс, и бороды у него не было. Я, таким образом, проспорил Амани тысячу западноафриканских франков, которые пообещал отдать уже в Мали, когда разменяю евро.

Впоследствии выяснилось, что Оливье сбрил свою окладистую бороду за две недели до нашей первой встречи, и я пытался выкрутиться, убеждая Амани, что я имел в виду ситуацию двухнедельной давности, но она посоветовала мне, раз так, вспомнить ещё и безбородую юность Лабесса, и деньги мне пришлось отдать.

Профессору Лабессу, несмотря на его молодость, было на вид около сорока. На его загорелом лице было ровно столько морщин, сколько должно быть у человека, сделавшего научную карьеру не в тиши библиотек, а на раскопках древних городов и в путешествиях по непроходимым местам. Ещё у такого человека непременно должен висеть на шее древний серебряный талисман на почерневшей от пота верёвке, а всю щёку украшать длинный шрам – память о столкновении с племенем дикарей в глубинах сельвы. Такой герой великолепно подходил бы для приключенческой истории.

Но медальона у Лабесса не было видно из-за того, что под рыжим замшевым пиджаком и небесно-голубой рубашкой он повязал шейный платок, а шрам через всю щёку, очевидно, ему ещё предстояло заработать в одной из будущих экспедиций. Хотя даже без этих двух важнейших атрибутов полевого учёного выглядел он весьма внушительно, так как был огромного роста и носил на ногах столь же огромные кожаные сапоги с отворотами.