Гении и злодейство. Новое мнение о нашей литературе

Вторая поэма – произведение жутковатое. Тихий кроткий Хлебников откровенно любуется революционной «улицей», истребляющей «сытых».

Знайте – сегодня самый страшный грех:
Пощада!
Или вот еще:
Эй, молодчики, купчики!
Ветерок в голове.
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве!

Замечу, что Хлебников и в самом деле был абсолютно бескорыстным человеком и писал только то, что думал. Недаром, когда его занесло в Персию вслед за вступившей туда Красной армией (был такой малоизвестный эпизод Гражданской войны в 1920 году), иранцы прозвали Велимира «урус-дервиш» – русский дервиш. То есть святой человек, который понимает сокровенную правду и говорит ее людям. Так вот «дервиш» расценивал происходящие события так, как он их расценивал. А ведь он шатался по стране в самые лихие времена – и видел все, как оно было на самом деле. Это потом пастернаковский доктор Живаго будет судить обо всем с точки зрения гуманизма. А вот Хлебников, в отличие от Пастернака видевший все своими глазами, был другого мнения.

* * *

Будучи на подъеме, футуристы пытались для большей солидности разрабатывать теорию революционного искусства. Тут ничего путного не вышло. Теоретические статьи в «Искусстве коммуны» были непонятны, наверное, даже самим авторам. Это была многословная наукобезобразная галиматья. С практикой тоже особо не получилось. Можно по-разному относиться к творчеству футуристических писателей и художников. К последним, кстати, кроме Малевича в то время принадлежали Филонов и Кандинский. Но в любом случае футуристы, скажем так, сложны для понимания. В деле «воспитания масс» левые деятели искусств особо помочь не могли. Хотя из их разработок выросло многое. Но в первые послереволюционные годы не существовало даже этих разработок. Они появятся позже. Пока что роман советской власти и футуристов медленно, но верно заходил в тупик. «Вы нас не понимаете? Так учитесь!» – отвечали футуристы с милой непосредственностью на все упреки. Большевиков такая позиция не устраивала. Хотя тот же Маяковский искренне хотел помочь. Чего только стоит его работа в «Окнах РОСТА»!

* * *

Кстати, модернисты и в Европе тяготели к крайним революционным партиям. Которые, заметим, там не пришли к власти. Но тем не менее. Начнем с итальянских единомышленников футуристов. Российские футуристы и до революции от этого родства всеми силами открещивались. Хотя общие черты просто бросаются в глаза. Скорее всего, потому, что наши не желали быть «филиалом» заграницы (там футуристы появились раньше), они сами хотели играть лидирующую роль. Что же касается идейного багажа, то он не так уж и различался. Идеолог итальянских футуристов Томазо Маринетти, разумеется, провозглашал свое направление «искусством будущего». Он тоже предлагал «скинуть с парохода» все, что только можно. И не только скинуть, но заодно уж и сжечь музеи и библиотеки. Чтобы не мешались под ногами. Впрочем, в Италии к этому относились как-то более спокойно, нежели в России. Возможно, потому, что там старого искусства настолько много, что от него рябит в глазах. Когда прекрасного слишком много, оно перестает таковым восприниматься.

Так вот, итальянские футуристы присоединились к Муссолини, едва только он начал раскручивать фашизм. И активно помогали дуче в его нелегком деле. Впрочем, Муссолини увлекались тогда многие. Например, писатель и террорист Борис Савинков. Да у Бердяева есть восторженная статья про фашизм, о которой очень не любят вспоминать.

Во Франции в двадцатых годах пышно расцвел сюрреализм. На первый взгляд это течение, зацикленное на копании в собственном подсознании, на плохо понятом фрейдизме, никоим образом не стыкуется с политическим радикализмом. Но тем не менее. Во главе со своими лидерами Анри Бретоном и Луи Арагоном сюрреалисты стройными рядами двинулись в коммунистическую партию Франции. Первая крупная выставка сюрреалистов прошла в здании ФКП. Они очень много сделали для того, чтобы эта партия стала одной из самых крупных красных европейских организаций. Впоследствии Арагон отошел от сюрреализма и стал основателем французского социалистического реализма – было и такое. А вот Бретон после высылки Троцкого и раскола коммунистического движения примкнул к троцкистам как к самым радикальным и отмороженным.

После Первой мировой войны в Германии возникло поэтическое направление экспрессионизм, представляющее из себя «чернуху» в чистом виде. «Все дерьмо, будущего нет». Представители этого течения метались между коммунистами и молодыми нацистами. Лучший из экспрессионистов, поэт Готфрид Бенн, восторженно принял победу Гитлера. Правда, потом отношения у него с нацистами испортились, но тут никто не виноват. Ну не понравился Готфрид Бенн Геббельсу. Пришлось поэту оставить литературу и идти служить в вермахт, где он дослужился до полковника медицинской службы.

В чем причины такой любви «крайних» деятелей искусств и таких же политиков? Модернисты чуяли в политических радикалах своих. Коммунисты, фашисты, нацисты – все они планировали разрушить мир «до основанья» – и на руинах построить новый. Все «ультра» кричали о своей лютой ненависти к обывателям, обещая более высокий смысл существования человека, нежели удовлетворение своих материальных потребностей. Кроме всего прочего, «ультра» – это была СИЛА. Прямая, простая и грубая. Радикалы намерены были добиваться своих целей, не оглядываясь ни на законы, ни на мораль. Это завораживало. И завораживает. Помните, случай с Есениным, с которого я начал книгу? Проклинать и ниспровергать куда сподручнее, когда за твоей спиной стоят крепкие боевики.

* * *

Что же касается России, то золотое время для футуристов кончилось в 1922 году. До этого главным их другом в советском правительстве был нарком (министр) просвещения Анатолий Луначарский. Вообще-то он был человеком старшего поколения, совершенно лишенным размашистого революционного нигилизма. Тем не менее футуристов он продвигал. Возможно, потому, что очень ценил Маяковского и Хлебникова – просто как поэтов. Возможно, полагал, что у них пройдет «детская болезнь левизны» – и они станут поспокойнее. Остальным видным большевикам было как-то не до искусства. Но в конце концов Троцкий отдал приказ написать италь янским коммунистам – попросить узнать, какую политическую позицию занимают итальянские футуристы? Неизвестно, был ли ответ, но если был – он явно Троцкого не порадовал. А тут еще в дело вмешался Ленин. Владимир Ильич, хоть и был типичным модернистом в политике, в искусстве придерживался достаточно консервативных взглядов – он любил нормальный реализм образца XIX века. И что важнее, как опытный политик, Ленин прекрасно понимал, что с футуристами каши не сваришь. Мало того что они сами были малопонятными простому народу, так еще своими закидонами отпугивали других деятелей культуры, которые стали потихоньку менять свое отрицательное отношение к власти. В общем, Ленин заявил, что Луначарского «надо за футуризм сечь». Вот и вся любовь. Как сели футуристы на холку власти, так и слетели. Нет, никаких карательных мер к ним не применили. Просто сняли режим наибольшего благоприятствования, предоставив им крутиться как знают.

Романтики монгольской орды

Была и еще одна группа литераторов, принявшая революцию с самого начала. Речь идет о группе «Скифы». Интересно в ней уже то, что отцами-основателя ми в ней были отнюдь не молодые нигилисты. Совсем наоборот. Основателем группы являлся малоизвестный персонаж Р. Иванов-Разумник. Зато в числе его сподвижников значились «живые классики», уже завоевавшие себе место на полке российской словесности, – Александр Блок и Андрей Белый. Кроме того, присутствовали «деревенщики» – Николай Клюев, Сергей Клычков и Сергей Есенин. «Скифы» ориентировались на левых эсеров, которые после революции числились в союзниках большевиков. В эсеровских партийных изданиях они и печатались.

А. Блок. 1921 г.

Идея, вокруг которой собралась группа, лучше всего изложена в стихотворении Блока «Скифы». Произведение и сегодня звучит современно, потому что доступно и образно излагает учение, весьма популярное сегодня в интеллектуальных кругах – так называемое евразийство. Суть его, если объяснять на пальцах, в том, что Россия (точнее, территория Российской империи) – это особая самодостаточная цивилизация, которая Европу в гробу видала. У России свой путь и за ней будущее.

Нечто подобное говорили еще славянофилы. Но в свете революции старые идеи зазвучали на новый лад. Блок и остальные члены группы, в отличие от большинства представителей интеллигенции, видели в революции не «гибель России», а наоборот – ее возрождение. Революция пропахала все старое и замшелое, в стране проснулись новые силы, которые себя покажут. Тема стихотворения «Скифы» – вы, ребята-европейцы, лучше нас не трогайте. Наши дела – это наши дела, и нечего в них соваться. А то хуже будет.

Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!

Стихотворение написано с позиции силы. Блок от имени этих «мильонов» вроде бы приглашает Европу дружить. Точнее, делает предложение, от которого невозможно отказаться. «А если нет…» Ну тогда вы попляшете. Западная культура по Блоку – это тупик. У России после революции появился шанс создать альтернативную цивилизацию – в итоге Запад окажется в проигрыше. Вообще-то идея, которую иллюстрирует стихотворение «Скифы», называется русским империализмом.

К старой Российской империи Блок относился без особого энтузиазма. К тому же после февральского переворота он вместе с Алексеем Толстым был секретарем комиссии Временного правительства, которая расследовала деятельность высшей власти Российской империи в предреволюционные годы. Так что Блок из первых уст знал о продажности, подлости и глупости тогдашней элиты. Заметим, что граф Алексей Толстой тоже все это слышал. Что удивляться, что он стал «красным графом»? Не сразу, а когда пришло время.

Потому-то Блок вполне одобрял революцию, которая все это смела. Оттого-то и его поэма «Двенадцать» с образом Христа, идущего под красным флагом. Каких только глупостей не наговорили об этом! Между тем современники все оценили очень точно. После появления «Двенадцати» многие из прежних добрых знакомых Блока, те, кто революцию не принял, сделались его непримиримыми врагами. Они поняли, что Блок – на другой стороне.

А. Белый. Рис. Л. Бакста

Разумеется, Блок не был сторонником коммунистической концепции революции, которая должна быть только первым этапом к мировой. Для него, как и для других членов группы «Скифы», вся эта интернациональная ориентация была только этапом, «болезнью роста». Правда, далее члены группы расходились в разные стороны. Что же касается Блока – в апокалипсических образах стихотворения «Скифы» видится предчувствие новой империи. Кстати, нарком культуры Луначарский придерживался примерно таких же взглядов.

Группа «Скифы» просуществовала недолго. Ее членов несло в разные стороны. Есенину будет посвящена отдельная глава. Стоит упомянуть еще об одном деятеле – поэте Николае Клюеве.

Этот человек удачно сочетал в себе большой поэтический талант и незаурядное чутье на то, как его пристроить. До революции он вошел в моду благодаря увлечению элиты допетровской, «исконной» Россией. Увлечение было, конечно, поверхностным. В качестве иллюстрации можно вспомнить Федоровский городок в Царском Селе – резиденцию последнего императора, – выстроенный в псевдорусском, «петушином» стиле, или яркие развеселые картины художника М. Рябушкина из жизни стрельцов и русских царей.

Н. Клюев

Клюев сориентировался в ситуации и стал косить «под мужика». Даже свою квартиру в центре Москвы он превратил в нечто вроде опереточной избы. Имел успех – в том числе и в придворных кругах.

После революции началась игра всерьез. Клюев был из старообрядцев, да еще в молодости плотно общался с хлыстами – самой сильной из тогдашних тоталитарных сект. Хлысты, как и наиболее радикальные старообрядцы, революцию приняли с большим одобрением. Для них крах старого режима, а с ним и государственной религии – православия – был предвестником торжества «истинной веры». Твердокаменный атеизм большевиков их не пугал. Они полагали, это пройдет. А потом придут они.

Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в Поморских ответах, —

пишет Клюев. Тут что показательно? Что очень многие из тех, кто принял революцию, видели в ней (и в Ленине, как ее символе) – СВОЕ. Кстати, ни хлысты, ни радикальные старообрядцы не являлись особенными гуманистами. Поэтому кровавая пляска революции Клюева не ужасала. Ну и что? Зато потом воссияет «истинная вера».

В личности Клюева много театральности. Трудно понять, где кончались его убеждения, где начиналась игра на публику. Так или иначе, он заигрался – уже в конце двадцатых угодил в ссылку на Север. Где разгуливал с иконкой на груди, что тоже выглядит дешевой театральщиной. Кончил он плохо – погиб в лагерях.

Вот тут можно вспомнить набившие оскомину причитания: люди поверили в революцию, а потом… А потом история пошла не так, как им хотелось бы. И начались разногласия. Ну а если бы вдруг пошло ТАК? Пока ход событий их удовлетворял – никаких претензий к власти не имелось. Обычное дело.

В 1918 году «Скифы» распались. Их идеи, уже на другом уровне, всплывут много позже – когда начнется та самая эпоха, которую предчувствовал Блок.

Николай Гумилев. Человек, шедший поперек

Да, я знаю, я вам не пара!

Н. Гумилев

Странная биография

Рассказ об этой эпохе невозможен без упоминания о человеке, которого в последнее время принято считать «первой жертвой большевиков» среди творческих людей. Да только вот на самом-то деле в его гибели виноваты, мягко говоря, не только чекисты…

Вся биография Николая Степановича Гумилева полна парадоксов. Он жил своеобразно – двигался не по течению, не против него, а, если можно так сказать, поперек. Из двух возможных вариантов поведения он умудрялся выбирать третий.

Свою литературную деятельность Гумилев начинает как молодой, но подающий большие надежды поэт символистского толка. Свой первый сборник, «Путь конквистадоров», он выпускает в 1905 году, когда все – даже самые упертые адепты «чистого искусства» – были заморочены политикой. Гумилев этого увлечения с успехом избежал. Потолкавшись еще в гимназическое время по марксистским кружкам, он вынес к любой политике стойкое отвращение. Далее все идет так, как и должно идти у молодого литератора. Николай Степанович плотно вписывается в питерскую тусовку символистов и довольно быстро занимает в ней видное положение. В общем, успешно делает литературную карьеру.

И тут в конце 1909 года Гумилев совершает совершенно неожиданный поворот: он едет в Африку, куда потом отправится еще не раз. Заметим, это были отнюдь не туристические поездки. Это были серьезные исследовательские экспедиции, которые в начале ХХ века сумели добраться до «белых пятен» на картах – мест, где еще никогда не видали белых. А там, где видали, встречали не всегда хлебом-солью, а иногда и копьями.

Вождь их с рыжею шапкой косматых волос
Смертный мне приговор произнес,
И насмешливый взор из-под спущенных век
Видел, сколько со мной человек.
Завтра бой, беспощадный, томительный бой