Неприкаяный ангел

Мой попутчик уверен, что где-то, в глубине своей души, я желаю стать ее ангелом, но это не возможно.

Девочка с бабушкой часто ходят на могилку, где молодая красивая девушка смотрит на них с памятника, и будто оживает в эти моменты…

Странно, что все это сопровождается очень теплым потоком откуда-то сверху, потоком, обнимающим одновременно и меня, и Татьяну. В эти моменты я застываю и понимаю, что будь я на земле, то был бы счастлив рядом с ними обоими.

Вот и сейчас, пожилая женщина, и девочка, шли по дорожке небольшого погоста при храме, направляясь в сторону аккуратной оградки, за которой цвел куст роз. Это правда, была очень хорошая работа скульптора, а цветы были вырезаны из красного гранита.

Милена – звали упокоившуюся. День ее упокоения различался лишь несколькими неделями от дня рождения девочки:

– Привет, мамочка!..

– Здравствуй, доченька!.. – Вторила ей старушка, смахивая украдкой слезу…

– Мамочка, ты такая красивая, ты как Ангел! Жаль, конечно, что мы так и не встретились ни разу, но зато сейчас ты с Ангелами, и наверняка молишься за папу. Недавно была у него. Дядя Мартын нас к нему возит иногда. Знаешь, мне кажется, я там тебя тоже, чувствую.

– Танечка, деточка, помоги бабушке, я не могу пыль стереть с задней стенки, а тебе сподручнее… – Элеонора Алексеевна, конечно, это была тетушка Милены, с одной стороны, радовалась возможности бывать на ее могилке, и благодарила Господа, что она появилась, но каждый раз давался все труднее и труднее.

Слезы катились градом, зато молитовки, хоть и были сбивчивы, но сопровождались такой сердечностью, что иногда ей казалось, попроси она Бога воскресить племянницу, это обязательно получилось бы.

Татьяна привыкла к слезам бабушки, убежденная, что это слезы радости, и иногда роняла сама несколько прозрачных солоноватых бусинок. Тогда старушка подходила, и нежно обнимая свое чадо, припевала: «Слава Богу за всеее, слава Богу за всеее…, слава Бооогу за скоооорбьиии, за рааадость.»…

То, что на земле называют «сердцем», имея в виду нечто духовное, при виде этой картины восторженно трепетало. Я подхватывал напеваемое, и не мог оторваться от этой, кажущейся идиллии. Не знаю почему, но с этими двумя существами, почти всегда были только Ангелы. Тщетные попытки падших духов, по их бесполезности, как они не старались, даже не замечались. Им здесь просто нечем было питаться!

Бабушка часто крестилась и читала «Исусову молитовку». Многие люди в такие моменты трижды плюют через левое плечо, даже не отдавая себе отчет, зачем. Бесы, обычно возвращают эти плевки обратно, нисколько от них не страдая. А вот крестное знамение напрочь лишает их сил, и какого-либо, желания.

Вокруг Тани и ее тетушки, в ликовании хороводили несколько светлых духов. Свет и неизреченное пение, уносились в выси, души, пришедших на кладбище радовались…

Не знаю как, но я чувствовал присутствие, еще кого-то. Душ упокоившихся здесь быть не могло, если только это не произошло недавно, но поскольку девочка потеряла маму давно, мысль эта отпадала сама собой. Хотя, молитвы усопших, о нас грешных, настолько сильны, что зачастую их энергетика воспринимаются именно за души наших родственников. Да, мы чувствуем именно их заступничество, но почти никогда не отвечаем своим…

В сегодняшнем моем мире нет материи, как мы ее понимаем при жизни, но слово остается словом, и нет ничего удивительного в том, что молитва, давно ушедшего сородича, доходя до подсознания нашего, формируется в нечто нам привычное. Вот и чудится нам то привидевшееся, то просто желаемое, в то время, как ни дорог, ни сообщений между этими мирами нет и быть не может…

Время у могилки, любимого человека, пролетало незаметно. Они покидали ее, наведя порядок, после прочтения положенного церковью правила, когда души, успокоившись, отпускали от места последнего упокоения тела.

В душе престарелого человека, в котором не было спокойствия, но смятением сплетались чувства, среди которых, сожаление о девочке, оставшейся без родителей, окутывало печалью старческие переживания, и все больше из-за мыслей о своем приближающемся конце. На кого останется ее любимая и ненаглядная дочушка, кто присмотрит, кто обласкает и не даст попасть в беду.

Тетушка молила здесь, будет молить и после своего упокоения, а это значит, если Господь слышит и управляет благополучно сейчас, то и после, тем более, управит…

Совсем юное создание, покидая место акрополя, освещая его своей улыбкой, думала уже о другом человеке, притягивавшем ее все время. Отец был нездоров, подробности ее не интересовали, она понимала происходящее с ним по-своему, и в сущности, была права.

Танюша воспринимала самого близкого и родного человека в процессе перерождения и перехода в другую ипостась.

Ничего странного или не обычного для ребенка в этом не было, ведь Господь создал мир мудрено для понимания человека, и что уж удивляться, если такое простое существо, как бабочка появляется на свет сначала в коконе, и лишь после долгих перемен, превращается в крылатое «неземное» существо.

А сколько таких примеров в учебниках! Да и бабушка часто теперь говорила, что когда маму позвал Бог, девочка была совсем крохотной, а сейчас уже доставала ей до плеча, и в школу пошла, и еще многое. А папа все равно лучше всех! Она-то помнит, как заулыбался весь зал, когда она, войдя, взяла его за руку…

Она помнит, как он опустился пред ней на колено, и, не сдержавшись, все-таки, назвал ее дочкой! Дети чувствуют энергетику людей гораздо лучше, чем уже повзрослевшие. То, что обожгло тогда Татьяну, полыхало и сейчас! Никогда раньше такого она не испытывала, может только в церкви, но это не удивительно – огнь любви Создателя обжигает каждого, кто раскрывает стенки своего сердца навстречу Его Свету.

Рядом с отцом, она ощущала его не воплощенное скопленное чувство родного, любимого человека. Оно грело сейчас, и было взаимно.

Татьяна помнила, как держала в своих руках тяжелую голову отца, в день, когда дяди и тети разрешили ему вернуться к ней, пусть и не сразу, но… – он обязательно вернется и сбудется то, о чем она долго мечтала. Теперь думать об этом легче, ведь папа нашелся, а значит осталось только подождать…

Я смотрел на моего попутчика, взор его переливался, каким-то умилением, показывая мне, чуть ли, не прямую причастность к переживаемому этими созданиями. В мире дольнем, человеческом, мы увеличиваем количества зла, что впрочем, тщетно. Эти же девочка и пожилой человек, не имели ко злу никакого отношения, а я и к их миру. Что могло быть между нами общего или, что нас могло объединять?

Я даже не задумывался над этими вопросами, все они были потусторонние, хотя что-то и тянуло к этому маленькому ангелоподобному человеку. Я видел, что девочка чиста и непорочна, а ее пение в храме на солей, от куда ее даже не было видно, только слышно, буквально разрушало все замыслы злых духов в отношении других прихожан.

Услышав ее голос, все, даже праздно посетившие службу, лишь для галочки или установившегося порядка, теряли нить мирской мысли, и сливались с услышанными песнопениями. Многие, потом не моги отделаться от мысли, что никогда не ощущали себя такими чистыми и совестливыми, как после этой Литургии.

Этот голос соединял их со Светом надежды, даваемой каждому. Проникая в самое жестоковыйное сердце, он приводил его в трепет, и подталкивал к месту, где хранятся в нем хорошие и добрые начала. Кто-то злился от этого в первые минуты, кто-то сдавался сразу, и забывая свои заботы и печали, успевал сделать несколько хороших дел совершенно безотчетно.

Иногда этого хватает, что бы вступить на дорогу в основной храм внутри каждого из нас, но находят его редкие, а открывают двери в нем единицы…

Мы покинули эту пару, и я снова завис над рябью океана, он не впечатляет здешних обитателей так, как завораживает таких, как я. В нем видится, хоть какое-то подобие бесконечности. Долго наблюдающий, кажущуюся вечность, утопает не столько в глубинах материального, сколько в бессознательном обширном внутреннем, что и есть бесконечность.

Испугавшись неведомого и быстро возвратившись в привычное, живущие отрезок, несуществующего в вечности, времени, вдруг чувствуют, что приблизились к смерти.

Я смотрел на поверхность воды, и наблюдал за жизнью частичек, хаотически носящихся в сгущенном пространстве. То что я видел, было не густотой, а пустотой, ведь расстояние в атомах, между ядром его и, по-разному заряженными электронами, в сотни раз больше, чем они сами, то есть по земным меркам это практически пустота…

Тяжело духу сконцентрироваться на вещественном и плотском, когда от плотского остались лишь обрезки эмоций, без фактических воспоминаний, без их источников и причин. Но столь уж это важно, когда ты учишься переживать в месте, где все счастливы?!…

Мой попутчик – Ангел, он никогда не умрет, а это значит, что у него нет переживаний вообще, поскольку у него не может быть потерь, и не может быть нужды, кроме одной – Бог и его Слава, в которой всегда избыток. Но иметь к ней отношение может лишь совершенно чистое существо.

Как не странно, меня это не волнует, здесь я просто верю: на все воля Божия и ошибок в ней не бывает…

Старые знакомые

Как раз в момент этих рассуждений я предстал перед следующей сценой.

Два человека, стояли на коленях, наклоняясь над неуклюже лежащим телом. Судя по одежде, убиенная была женщиной. Дамский халат из тонкой, полупрозрачной материи, отороченный тонкими полосочками крашеного меха, имеющей всего одну перламутровую пуговицу, кружевное, бирюзового цвета, нижнее белье, белые чулки в мелкую клеточку, специфические босоножки на чрезмерно длинной шпильке и повязочка, охватывающая густые достаточно длинные, слегка вьющиеся, волосы – то, на что каждый вошедший сразу обращал внимание. Но любой, заглянувший в протокол осмотра места происшествия, удивлялся, прочитав фамилию и имя, принадлежавшие мужчине – Верхояйцев Петр Данилович.

Не веря написанному, они вновь прибегали к осмотру, окончив который, так и не понимали – розыгрыш это или факт.

Некоторые из министерства, знавшие близко покойного, пошатывались и наклоняясь ближе, пытаясь рассмотреть подробности черт его лица, отсутствовавшего напрочь. Целым остался только один глаз, свешивавшийся сбоку от глазницы, будто в последний момент, что-то заметив, решил отвернуться, но переусердствовал. Канатик, соединяющий его с мозгом, уже ни к чему не крепился и держал, притягивающий к себе, шарик на запекшейся крови.

Из остального описывать было нечего, поскольку вместо лица, была лужица из месива, с формировавшейся на поверхности, пленки темно-кровавого цвета.

– Мартын Силыч, я тебе так скажу, дорогой…

– Это он или не он?!.. – Полковник нервно мял кончик носа – привычка, появившаяся недавно, но уже полностью захватившая его волю. Силуянов посмотрел на старого товарища криминалиста и добавил:

– Сомневаюсь, понимаешь… Соооомнеееваааюсь! Мерзавец, конечно, лизоблюд, подхалим, очковтиратель иии…, но не гей точно!

– Хорош! Силуянов, я тебя уже лет двадцать знаю, не один литр вместе выжрали, а ты все одно – ребенок! Да ты его повадки то вспомни! Что носил, на чем ездил…, жопка в обтяжку…, тьфу!

– Фу, фу, фу… Да, это все признаки, но вторичные… Даааа, машины все красного цвета. Хотя, знаешь, никак я, до сих пор, не могу понять, от куда у него все это: цацки, тачки блатные, квартиры, привычки к комфорту… В конце концов, неоткуда ему было бабла столько сгрузить, и некому…

– Знаешь, сколько они от любовников имеют?

– И знать не хочу…, даже по долгу службы!