Машина пространства

– В России такое возможно разве что в элективной форме и в предельно гомеопатических дозах, да и то чисто теоретически. Как вы себе это представляете, в рамках нынешнего образовательного стандарта?

Жора никак себе не представлял и самого образовательного стандарта, но в общем и целом догадывался. Однако после ста пятидесяти у него возникла хулиганская мысль.

– Так вдруг они там в Кремле с Ильичом или с Иосифом Виссарионовичем захотят посоветоваться? – стрельнув глазами в небо, весело предположил он.

– Они и так советуются, – серьезно ответил Зайцев. – По-старинке работают, ретрограды. А между тем мы тут кой в чем преуспели, – выдержав небольшую паузу, не без удовольствия сообщил он.

Пеликанов догадался, что под «нами» Иван Михайлович имел в виду почти наверняка исключительно себя.

– Я про вас статью напишу, хотите? – предложил Жора.

– Не напишете, – немного подумав, ответил профессор.

– Это почему?

– Когда я расскажу вам, сами поймете.

Иван Михайлович как-то странно насупился и стал смотреть исподлобья. «Как вепрь», – пронеслось в голове у Жоры. В профессорском взгляде ему даже почудилась некая скрытая угроза. Но он догадался, что Иван Михайлович здесь ни при чем. Сквозь него проступала какая-то иная мрачная, нечеловеческая сила.

– Расскажите, там видно будет, – пожал плечами Жора.

Зайцев еще какое-то время мялся и ерзал, будто прикидывал, стоит ли, в самом деле. Потом, по всей видимости, задумался, с чего лучше начать.

– В особенности после смерти отца, мне не давал покоя один вопрос, – начал наконец он, став едва заметно раскачиваться. – Где находятся мертвые? Откуда, из какого места они приходят, чтобы общаться с живыми? Надеюсь, вы понимаете, дорогой Горгий Павлович, что если существует так называемый «тот свет», то он непременно существует где-то, а стало быть, находится в определенном пространственном положении относительно мира живых, каким бы диким, на первый взгляд, ни казалось это утверждение. К примеру, еще ваш знаменитый тезка Горгий Леонтийский считал существование «нигде» полнейшей нелепицей и внутренне противоречивой невозможностью.

Пеликанов кивнул, хотя такая постановка вопроса и в самом деле показалась ему диковатой.

– Пока мне все кажется логичным, – согласился Жора. – Но разве о местонахождении того света нельзя напрямую спросить, допустим, у тех же мертвых?

– Я спрашивал, – мгновенно откликнулся Зайцев, – много раз. Все, к кому я обращался с данным вопросом, либо молчали, либо отвечали предельно иносказательно и расплывчато.

– И какой вы сделали из этого вывод?

Профессор с сомнением скривил рот.

– Я допускаю, что они не хотели говорить об этом. Но мне показалось, что, скорее всего, имело место другое: грамматика человеческого языка просто не приспособлена для выражения ответов на подобные вопросы, – он коротко взглянул на Жору с тем, чтобы оценить, насколько тот его понимает.

– В общем, Людвиг Витгенштейн, – откликнулся Пеликанов.

– Да, что-то вроде того, – согласился профессор.

– Но ведь у вас есть ответ, Иван Михайлович, – улыбнулся Жора.

Пеликанов был почти уверен, иначе профессор не стал бы затевать с ним этот разговор.

– Примерно через год после смерти мне приснился отец. Выглядел он весьма странно, в каком-то мешковатом рубище, с густой черной бородой. Он стоял на идеально ровной геометрической плоскости. На его голове виднелся острый кожаный колпак, сшитый из лоскутов звериных шкур. Он был бос, и я с удивлением смотрел на его длинные скрючивающиеся ногти. Воздев к небу палец, отец произнес, обращаясь ко мне: зри в точку! – Иван Михайлович с живым артистизмом продемонстрировал, как это все было.

– Занятно. И больше ничего?

– Ничего. Сначала я подумал, что он советует мне погрузиться в глубокую медитацию. Многим мудрецам прошлого после долгого глядения в одну точку открывалась истина. Почти месяц я каждое утро садился в падмасану и сосредотачивал все свое внимание на едва заметном пятнышке, которое специально для этого нанес на стену черным фломастером, пока не осознал свою ошибку.

– Ошибку?

– Разумеется. Это называется ошибкой культурного человека. Она заключается в том, что культурный человек уже ничего не способен воспринимать непосредственно и буквально. Отец ведь не сказал мне: смотри на точку. Он сказал: смотри в точку. То есть внутрь. Замечаете разницу?

Жора чувствовал, что ему внезапно приспичило и необходимо срочно прогуляться до туалета. Но Иван Михайлович, похоже, налился вдохновением.

– Ведь точка, если вдуматься, является самой загадочной мысленной сущностью. Именно мысленной! Находясь в пространстве, она не имеет размеров и не занимает места. Точка предельно самодостаточна и располагает собственным внутренним пространством, на вход в которое она и указывает как чистый маркер места: здесь! – Зайцев воткнул в столешницу указательный палец. – Не допустив этого, мы никогда бы не смогли объяснить…

– Ради бога, извините, Иван Михайлович, что прерываю на самом интересном месте. Мне необходимо на минуточку. – Пеликанов изобразил на лице крайнюю степень надобности.

– Валяйте, – разочарованно согласился Зайцев.

Вагон плавно раскачивало из стороны в сторону. Жора двинулся по коридору, держась за поручень, чтобы ненароком не швырнуло. Навстречу ему попался похожий на гнома глухонемой разносчик газет. Дойдя до туалета, Жора заметил дожидающуюся очереди мамашу с ребенком, мальчуганом лет четырех-пяти, понял, что их ему не переждать, и решил попытать счастья в соседнем вагоне. Там оказалось свободно и даже относительно чисто.

Вакуумный ватерклозет издал характерный засасывающий звук, целостный и законченный, как афоризм. Так было теперь, а в поездах его мятежной юности можно было, нажав ногой на механическую педаль, увидеть вращающуюся с бешеной скоростью землю. Однажды, гипнотически завороженный этим видом, Жора стоял так, потеряв счет времени, пока в дверь не стали требовательно стучать железным ключом «гранкой».

Пеликанов сложил ладони ковшиком, будто просил у автоматического умывальника благословления, и взглянул в зеркало. На шее он заметил маленький красный прыщик. По опыту знал: стоило ему только сесть в поезд, как прыщик мог выскочить неизвестно откуда в самом неподходящем месте. Ему казалось, что во всех случаях прыщик был один и тот же. Он осторожно потрогал его пальцем и решил, что давить пока рано.

Выйдя из уборной, Жора направился не в купе, а в сторону вагона-ресторана. Зачем – он и сам не до конца понимал. Просто хотелось взглянуть и убедиться, что маленькая проводница сказала правду.

Переход, соединяющий вагоны, оглушал грохотом колесной канонады. Только с третьей попытки Жоре удалось отгородиться от шумного тамбура, захлопнув за собой дверь, стремящуюся, как пьяный в новогоднюю ночь, распахнуться настежь.

– Извините, закрыто на обслуживание.

Дорогу ему преградил официант с черной шелковой бабочкой под кадыком. Он будто бы вынырнул откуда-то прямо из середины 80-х: модельная стрижка, аккуратные халдейские усы, рубашка с коротким рукавом. Его бутафорский облик венчал дешевый пластиковый бейджик с надписью от руки: Жека. Столы, покрытые белыми льняными скатертями, за спиной официанта уставлялись солениями и холодными закусками. В центре каждого стола виднелась чебурашка «Столичной» в окружении минеральной свиты.

– То есть?

– То и есть, – лапидарно парировал Жека, нагловато щурясь.

– По какому случаю торжество, если не секрет? – глядя ему прямо в глаза, спросил Пеликанов.

У него все еще оставалась надежда, что он присутствует при репетиции какой-то историко-гастрономической реконструкции.

– Свадьба. Дочь начальника поезда выходит замуж. Так что извините, – слегка развел руками Жека.

– Да ничего, пусть… выходит.

– Что-нибудь еще?

Внимание Жоры привлек работающий в глубине буфета телевизор. На экране между бутылками шампанского маячил еще молодой и стройный Юрий Антонов.

– Да, пожалуй, нет.

– Тогда прощайте.

– Куда деваться, прощаю.