Небесный летающий Китай (сборник)

Георгий Жорыч вышел из круга и пошел прочь.

Фельдман устремился за ним:

– Георгий Жорыч! А как же…

Грандиозные преобразования – ремонт в четвертой и девятой палатах – расползались у него на глазах, как воздушные замки. Кошкин одиноко подрагивал в центре круга, дожидаясь, когда его подтолкнут. Он медленно превращался в живую легенду.

– Фонтан, – бросил Чебуров, не оборачиваясь. – Мы же собирались построить в вестибюле фонтан? Вот из камней его и выложим.

– Это пожалуйста, – закивал Фельдман. – Но…

Не слушая его больше, Чебуров скрылся за дверью, где был чердак.

Вертолет все висел, чуть покачиваясь, и воздух дрожал от винтов, преображаясь в очевидную паркинсоническую рябь. Показались первые тучи. Небеса надвигались, не в силах затормозить.

    (c) май – июнь 2008

Добрый вечер

У меня много друзей. Я говорю им: добрый вечер.

– Добрый вечер, Мари-Луиза.

– Добрый вечер, Виссарион.

– Привет, Захарий.

– Мое почтение, Джек.

– А вот и я, дорогая Настасья, что нового?

Они отвечают по-разному.

Мари-Луиза нараспев произносит:

– Добрый вечер, сударь.

Виссарион взлаивает:

– Добрый вечер, старина.

Захарий бурчит:

– Привет, привет, давненько не виделись.

Джек молчит, покусывает мне руку, накрывает на стол. Смешно он, однако, топочет.

– Я вконец извелась, – жалуется Настасья. Сахарная пудра раскисает в сиропных слезах. – Я сохну. Я таю.

Отвечаю:

– Ну, ничего, ничего. Сейчас сядем кушать.

Мою руки, включаю телевизор. Репортер рассказывает о достижениях конверсии. Масло вместо пушек: вот наш сегодняшний девиз.

Джек приносит полотенце, виляет хвостом. Я поправляю ему очки, мягко выговариваю:

– Эх, ты, голова – два уха. Грыз? Дужка вон треснула.

Джеку стыдно, он прячется. Из столовой доносится невнятный разговор. Мне хорошо с моими друзьями. Раньше я был одинок, но теперь все в прошлом.

Вхожу в столовую, все в сборе, расселись по местам.

Повязываю салфетку.

Я, когда ем, не свинячу, но всякий прием пищи – важный ритуал.

– О чем разговор? – спрашиваю их бодро.

– Захарий занудничает, – объясняет Виссарион. – Разводит бодягу про смысл жизни.

– Да? Любопытно, – я отхлебываю из кружки. – И в чем же, Захарий, ее смысл?

– Смысл жизни в том, чтобы жить, – хмуро изрекает Захарий. – Ограниченность мышления и стереотипы фантазии не позволяют выйти за рамки доступного. Надо просто жить, не раздумывая, и не гневить Создателя.

– То-то ты не раздумываешь, – насмешничает очаровательная Мари-Луиза.

– Dixi, – огрызается Захарий.

– Ну, а ты как думаешь, Настасья? – обращаюсь я к моей сдобной толстушке. Мочи нет, как люблю ее.

– Людьми надо быть, – ворчит Настасья. – Вот вам и весь смысл.

Джек, сверкая очками, встает на задние ноги: служит.

– Правильно, Джек, – хвалю я его. – Долг.

Все, кроме Захария, аплодируют. Захарий куксится, он чем-то недоволен.

– Хорошо, – я отхлебываю снова. – Кто сегодня расскажет притчу?

– Позвольте мне, – просит Виссарион.

– Изволь, дружище, – я откидываюсь на спинку кресла и закуриваю. Привычка – вторая натура, хотя курить перед едой ужасно вредно. Мои друзья весьма деликатны, они делают вид, будто ничего не замечают. Даже Настасья.

– Сказка про Данко, – откашливается Виссарион. – Давным-давно, когда люди жили среди трав и деревьев, нашелся среди них один Данко, молодой человек. И сказал им: пошли! И вот они шли, шли, и тени сгущались, и призраки мерещились, и вопили тропические птицы. Пока не стало темно. Тогда неблагодарные люди закричали: мы не видим дороги, куда ты нас завел? И приступили к Данко, намереваясь его разорвать. Но он не стал ждать, пока его разорвут, и сам вынул из груди пылающее сердце. Сердце осветило дорогу, и все пошли дальше.

– Замечательно, Виссарион, – я качаю головой, искренне поражаясь его смышлености. – Это все?