Судоходство в пролет

Внутри они, скорее всего, сущие чудовища и побоялись напугать коренное население. Я уверен, что если сдернуть плюшевые головы – так оно и окажется, даже если они не пришельцы.

Сказка

Хорошее настроение, заря нового дня. Ее, к сожалению не видно, потому что за окном темно, но я и так знаю, что она есть.

Хочется писать разные сказки с намеком.

Жил да был, допустим, один человек. И вот он поймал в синем море Хоттабыча, и тот обещал исполнить его самое заветное желание. Но только наоборот.

А человек до того разволновался, что не вник.

И вскоре сделался душой общества. О нем говорили, что он приносит удачу. Многие хотели к нему прикоснуться, и прикасались, и после жили счастливо.

Правда, с ним не любили разговаривать.

Он кивал направо и налево, усердно желал здоровья и благополучия, но по глазам было видно, что врет. Странное дело, недоумевали люди.

Цивилизация

Меня занесло в Перинную линию, прогулялся. Гуляя, обращал внимание на «галеру» Гостиного Двора.

Там затеяли выставку восковых фигур. Подниматься я, конечно, не стал, потому что они денег захотели бы обязательно, эти фигуры, но и снизу все было видно прилично.

Впечатляющее зрелище.

Я так понял, что там показана цивилизация от палеолита до современности.

Первым стоял первобытный человек, похожий на культуриста – его я заметил первым и даже несколько опешил, потому что решил, что это какой-то перформанс. Потом начались некие греки и среди них почему-то – офицер современной российской армии, навытяжку. Возможно, это был живой экскурсант.

Цивилизация распухала, как на дрожжах. Далее я увидел дядю Тома в камзоле и парике, огромного сидячего старца – явного Бога, Римского Папу и нечто вроде Моцарта.

Завершал мировую историю Шрек.

Подробнее не запомнил: у меня кончилась папироса, и я ушел.

Фотопортрет

Пошел себе делать Писательскую Фотографию. На обложку.

Отчаянно трудное это дело. У меня все портреты такие, что никак не скажешь, что Писатель. И дело не в том, что нос погнулся после падения на асфальт, да еще и разрезан кухонным ножиком пятнадцать лет назад, в туалете, где я открывал бутылку «Эрети». Вся поза какая-то не такая, не заинтересованная в судьбах и нравах.

Вот, например, в Центре современной литературы на стенах полно фотографий, и все сплошь Настоящие Писатели. Что ни лицо, то обязательно держит себя за подбородок, иногда обеими руками. Или уткнулось подбородком в кулак. И лоб наморщен, а если вдруг у кого-то улыбка, то обязательно мудрая.

Черт его знает, как это достигается: на каждом портрете – печать вечности.

Строгая девушка усадила меня на высокий стульчик, похожий на детский, и мне захотелось добавить себе нагрудничек и загулить. Поворачивала и так, и сяк, требовала ласковой задумчивости в глазах. Дурят людей-читателей! Ничего ласкового…

И вдруг одна фотография оказалась совершенно Писательская! Подбородок в кулаке, испытующий взгляд исподлобья, и складки на лбу, как у слона на жопе. Вылитый Набоков, начитавшийся себя самого.

Ее-то я и не взял.

БАМ

Маменькины воспоминания неизбежно повторяются и интересны, увы, все больше ей одной. Таков печальный удел всех мам. Но иногда ей удается меня удивить.

Например, следующей историей.

Мне было 10 лет. Я проснулся воскресным утром и спросил:

– Зачем нужен БАМ?

Все опешили. О БАМе в нашей семье почему-то не разговаривали, не вошел он в обиход. Началось растерянное блеяние. Тогда я серьезно сказал:

– Я согласен с Брежневым. Нужно отправлять туда молодежь, чтобы не хулиганила.

Мне давно казалось, что наше государство потеряло в моем лице замечательного министра внутренних дел. Теперь это подтвердилось. У меня всему нашлось бы применение – и русскому маршу, и гей-параду, и прочим шествиям. Поголовная и безутешная занятость.

Кинотеатр, сапог и дальнобойщик

В ноябре 2006 года я побывал на презентации.

Презентовали первый и второй выпуски альманаха «Литературные кубики», который я редактировал и пописывал в который. Мероприятие устроили неподалеку от моего дома, в магазине «Книжный дом», который сделали вместо магазина игрушек «Золотой ключик» – моего любимого, вечная ему память, у меня до сих пор сохранился поросенок, купленный там в 1970 году.

И вот мы расселись за столиками – главред, Владимир Рекшан и я, с табличками-имяуказателями перед собой, и с минеральной водичкой. А напротив расположились случайные потребители, все больше женщины с большими седалищами, да еще приблизился какой-то нетвердый мужчина в пятнистом ватнике. От мужчины исходил врожденный запах дубильных веществ и спиртов. Все вопросы писателям задавал он.

– А вот извините-разрешите спросить – про что вы пишете? – спросил он у Рекшана.

Это страшный для писателя вопрос. Рекшан растерялся и понес какую-то ерунду.

Мужчина посуровел, исполненный укоризны.

– А вот вы пишете про жизнь простых людей? Вот я – дальнобойщик. Вы пишете что-нибудь про дороги? Про нашу простую жизнь?

Выяснилось, что специально – не пишем. К сожалению, в данный момент у писателей таких произведений нет. Есть о любви.

– Любовь была вечно, – сказал дальнобойщик. – Мужчина всегда стоял перед женщиной на коленях. Вот о простых людях что вы пишете? Я целую неделю жил с бомжами, в подвале…

Причинно-следственная цепочка, вобравшая в себя проживание с бомжами и последующее стояние на коленях перед женщиной, начала отчетливо вырисовываться. Чтобы укрепиться в своих подозрениях, я попросил дальнобойщика показать книги, которые он уже купил. Роман «Запах любви» или «Ветер любви», с сердечком на обложке – ну, понятно. Уход из дома ради сожительства с бомжами – затея, за которую приходится платить и заглаживать вину. Стоять на коленях, покупать роман.

Книг о простых людях в его авоське не оказалось. Там имелся роман Петра Катериничева и что-то про космического робота.

Простой дальнобойщик взял на себя основную тяжесть беседы с писателями, выступил с наказами от простого народа и спросил, как я мог написать «Сибирского послушника», которого он не читал, зато побывал в Барнауле.

Потом состоялось вручение приза: оказалось, что издатель разыграл для покупателей домашний кинотеатр. Тут же его и выиграл какой-то пацан лет четырнадцати, который от этого совершенно ошалел, и менеджеру пришлось говорить по телефону с его мамой, убеждать ее в реальности случившегося.

Молодой человек сфотографировался на память с альманахом, кинотеатром, Рекшаном и мной.

Рекшан убивался: надо было и его допустить к розыгрышу. И меня. Я мужественно улыбался. Писатель не имеет права сетовать на лишения. Правый зимний сапог у писателя был расстегнут, там сломалась молния, и денег на новый не было. Это у меня сломался сапог.