Журналист, ставший фантастом

Он: Сколько часов осталось для родовспоможения?

Она: около 36.

Он: Вы обещали в своём институте намного меньше.

Она: мы пользовались устаревшими данными. Тем более – то были абсолютно, теоретические гипотезы НФ.

Он: Вы хотите сказать, что планы меняются?

Она: меняются не планы, а степень вашей психологической устойчивости к экстремальной обстановке.

Он: Что требуется для младенцев в первые часы их появления на свет?

Она: обычные гигиенические процедуры для матери и ребёнка. Ева знает что делать.

Он: У неё подозрительная эйфория.

Она: обычный женский оргазм вне плоти и крови.

Он: А разве такой существует?

Она: вы… были рождены мужчиной… вам сложно это понять.

Он: Я и сейчас Мужчина, вам прекрасно это известно, миссис Благинки!…

Она: увы и ах, вас сделали гермафродитом, с вашего же согласия (Агасфера издевательски громко смеётся).

Он: Хотите, я докажу ФИЗИЧЕСКИ свою мужскую состоятельность? Я готов к этому, нужно ли только ваше благорасположение к моей персоне. Не могу же я вас изнасиловать на виду у всех!

Она: дорогой мой друг, а кто нас видит? Тем более разве не ЭТИМ вы занимались с этими оплодотворёнными вашим семенем девицами? Они мечтают о славе ТАМ, и о жизни ИХ ЧАД ЗДЕСЬ, но в глупых их головках, не возникают ли мыслишки переживаний УЖЕ НЕ ЗА СЕБЯ?

Он: Я не смог понять, заметили ли они ускоренное развитие плода или нет.

Она: наивный вы мой, женщины ещё более хитры, когда собираются оставить потомство.

Он: Мне это неизвестно.

Она: увы.

Он: А что Елеазара?

Она: я отправила её искать воду.

Он: И она пошла, совсем не испугавшись?

Она: увы и ах. Забитое наукой существо.

Он: И она найдёт воду?

Она: найдёт. Я в этом уверена на все двести.

Он: Хорошо.

Глава 5

Я видел подозрительно нереалистичный сон.

…Проспект «Правды» № 47… Я иду в обнимку с Витей Левашовым, у нас по бутылке шампанского, кто-то из нас что-то поёт, и тут нам навстречу, с серой метлой, аля русский дворник, выбегает растрёпанная, вся скукоженная Зоя Вездесущая, царица ранних и поздних рассветов-закатов, мечта любого революционера, знающая всю гармонию великих бранных слов, с которыми любой враг – уже не враг, а так. Дорогая наша кареглазка Зоя свет Никитична, здравствуйте!

Почему я в начале своей «исповеди» не сказал о Вите Левашове, я сам не знаю. Прости меня, мой друг безвинный, но в дружбе честь мы сохраним! Без Вити не было бы Выборга и всего Питера-Перепитера. И Ленинграда. Он лично знал великолепную двоицу АБС, и однажды даже сумел-таки стать виновником потери одной из рукописей этих богов. Свои рукописи я бы этому чудику не доверил, и когда во сне этом мы зашли в мою каморку, однушку, оставшуюся от матери моей матери, я перво-наперво убрал в шкаф стокилограммовой подъёмности свои нетленные творения от греха подальше. Мог возникнуть самый непредсказуемый пожар, взрыв газа, прорыв мусоропровода, водопровода, гавнопровода и так далее по списку МЧС. Мои творения – всегда шедевры для меня одного, и даже непредсказуемый живодёр GEO был чувствительным отголоском недр моей бездонной души, заваленной множественными рукописями с моими закорючками, которые ещё не видели свет Божий. Секрет, как любили говорить в нашей ошской части 126-ого мотострелкового полка, краснознамённого и ленинонаправляемого. «Secret», и пусть весь мир подождёт, как любят говорить за чашечкой утреннего чая с бисквитами английская королева и английская кухарка.

И всё же в этом сне про свою рукопись, свой роман-откровение Витьке я проболтался как на духу. Он даже не потушил окурок в слоновьей пепельнице, как энквэдэшник, схватил меня за грудки и процедил, выпуская сигаретный дым в потолок, словно тот самый слон, и сказал: я должен ЭТО ПРОЧИТАТЬ. Я стал моментально искать пути к отступлению, мол, дал одному кенту стилистику проверить и поправить, у самого с лексиконом явные предосудительные конфузы с детства, но Витька Левашов как истинный фантаст мне и не думал верить. Ты мне друг или как? Короче, лёд тронулся, господа присяжные заседатели. И В.Н. Левашов получил всё-таки шесть листов машинописного текста с синими пометками там и сям. Пришлось и пачку сигарет добавить, ибо фантасты дымят хуже всякого везувия и прочих кракатау.

Честных минут пятнадцать стояла шуршащая как полевая мышь тишина. Затем в Вите пробудился русский демократический критик что-то с чем-то (смесь Белинского с Чернинским), задымился, превознёсся, открыл в себе всю мудрость человекоподобных, дал мне, гаврошу в калошах, знать всё, что он думает о таких графоманах, как я.

– Лев, это же гениальное прозрение Будущего! – Витя меня оглушил воловьим бичом.

– Витя, я сейчас налью по стакану, и ты возьмёшь все свои слова обратно.

– Успокойся, и слушай. Сколько тебе осталось?

– Ты о днях бренных?

– О романе твоём, Леопольд.

– Леопольдом меня даже мама не называла.

– Потому что она была мачехой.

– Возможно, не буду спорить.

– Итак…

– Полгода или год, не меньше.

– Ты в своём уме, царь зверей?

– В своём, старина.

Витька вскочил на все четыре лапы и поднял всю пыль со всех полок, которая тихо почивала все эти годы моего добровольного отречения от труда в своей берлоге. Витя, угомонись ты, друган, кому нужны сейчас эти книги! Ну, посмотри, ими все свалки и помойки забиты и затюканы, их даже бомжи на самокрутки не берут, брезгуют, стыдятся в руки брать. Нас оболванили, Витя, взрастили ради Эксперимента, и ты, и я – это GEO, Великое и Ужасное ОНО, пожирающая своих детей ради удовольствия ИХ.

– У тебя в запасе две недели, Лев Валерьянович.

– А потом куда?

– В «Ленинградский литератор», в Степанцову Семёну Кузьмичу.

– Это который друг ситцевый нашему великому Лягушкину Г. Г.?