Чудаки

– Я русский человек и люблю все русское.

Поэтому она и повезла немедленно же Смолькова на гумно и всю дорогу говорила о хозяйстве. Николай Николаевич, ожидая найти две старые песочницы, нащупывал теперь подходящий тон, потому что оказалось, в деревне не кланяются друг другу в ноги, не носят на шее образов и не мажут голову коровьим маслом.

Обед еще не был готов. Генеральша, поведя всех в гостиную, начала легкий разговор… Николай Николаевич положил на колено ногу, обхватил ее у щиколотки и сделал множество остроумных замечаний, но, видя, что генерал все еще хмурится, сказал со вздохом:

– Вы меня простите за болтовню, генерал, я болтаю, как ягненок.

– Гм, – сказал Алексей Алексеевич, – пожалуй, болтайте…

Николай Николаевич поднял брови. В это время Афанасий, натянувший нитяные перчатки и серую куртку, доложил: «Кушать подано».

Степанида Ивановна взяла Смолькова под руку и повела в столовую. Стол был накрыт старым серебром и цветами. Генеральша извинилась за простоту. Смольков, прежде чем сесть, размашисто перекрестился.

– Люблю русский обычай.

Сонечка взглянула на генерала, Алексей Алексеевич толкнул ее коленом и вдруг, откинувшись на спинку стула, захохотал, тряся животом стол.

– Что, что? – спросила Степанида Ивановна, бледнея, и поспешно обратилась к Смолькову: – У нас простые обычаи, мы смеемся и плачем, когда хотим…

Все же Николай Николаевич насторожился, – очень не понравился ему генеральский смех.

Сонечка еле притрагивалась к еде. Украдкой, но внимательно следила она за всеми переменами Смолькова. То смешным он ей казался, то слишком сложным. И все время она теряла ту легкую нить, по которой сущность одного человека переходит в сердце другого. Генеральша делала сердитые глаза, приказывая разговаривать. Сонечка хотела быть послушной, но не могла преодолеть застенчивости. Николай Николаевич решил пока не запугивать «захолустного птенца» и довольствовался краткими ее ответами. От хорошего вина и еды он повеселел и насмешил даже генерала. Степанида Ивановна была в восторге.

После обеда Смольков поцеловал ручку генеральши и вдруг, рассеянно подойдя с портсигаром в руках к Алексею Алексеевичу, воскликнул:

– Теперь после еды и на боковую, генерал?

– Да, уж вы меня извините, – и Алексей Алексеевич, рассердясь, бросил салфетку и ушел…

Генеральша нагнала его в коридоре, – Алексей Алексеевич лениво брел, ведя пальцем по обоям, – и зашептала, дергая его за рукав:

– Ты, кажется, намерен извести меня своими замечаниями!

– Степочка, он дурак, – сказал генерал. – Неужели ты не видишь? Капитальный болван.

– Да, да, он жених Софьи, и прошу тебя в мои дела не вмешиваться. Понял?..

– Понял, – ответил генерал и рассердился. – Делайте, что хотите, только, пожалуйста, чтобы он не лез ко мне со своей рожей целоваться и все там прочее-Генеральша вернулась в столовую и, взяв Николая Николаевича под руку, повела к себе.

Сонечка осталась стоять у окна, глядя перед собой пустыми глазами.

«Боже, что-то будет?»

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

– Вот мое скромное убежище, – сказала Степанида Ивановна, введя Смолькова в спальню. – Здесь я вспоминаю друзей, гляжу на их портреты, думаю о прошлом…

Она полулегла на канапе, прикрыв платьем ноги. Николай Николаевич оглянул комнату.

На стенах висело множество портретов и миниатюр, среди которых он многих узнал. На шифоньерках и бюро стояли всевозможные шкатулочки и безделушки, трогательные воспоминания. Столы, кресла и диваны были старые, с потемневшей бронзой, хранящие за обивкой засунутое когда-то письмо или платок.

– Все это напоминает кабинет моей покойной матушки, – сказал Николай Николаевич, моргнув ресницами, и склонился к руке генеральши.

– Рассказывайте, рассказывайте, – томно прошептала она, – что вам передала Лиза? Как вы надумали сюда приехать?..

– Я не посмел ослушаться ваших приказаний.

– Значит, вы читали письмо?

– Да.

Генеральша помолчала.

– Это мой друг и собеседник, – вдруг сказала она, показывая на попугая. – Попочка, скажи «здравствуйте». Он спит, бедный… Я очень рада, Николай Николаевич, что здесь вам нравится, я боялась – вы будете скучать. Как вы нашли Sophie?..

– Она очаровательна…

– Правда? Милое дитя и совсем наивна. Ее отец, Илья Леонтьевич, прекрасный воспитатель, и хотя не богат, но дает за дочерью имение по банковской описи в тридцать тысяч.

При этих словах Степанида Ивановна искоса поглядела на Смолькова; он же, заметив ее взгляд, сделал слегка оскорбленное лицо. Генеральша продолжала:

– Я люблю ясность, мой друг. Любовь в шалаше – это для греков, но мы привыкли пользоваться комфортом… Что?

Смольков сделал жест, говорящий: «Увы, мы не греки!» Генеральша приподнялась немного и, положив кончики пальцев на руку Николая Николаевича, взглянула проницательно.

– Мы старые друзья, не правда ли? Будьте со мной откровенны…

– Степанида Ивановна, – воскликнул Смольков глухим голосом, – я приехал просить руки Софьи Ильиничны, но я не уверен…

Генеральша облегченно вздохнула.

– Я так за нее боюсь, она молода, но я люблю вас, милый друг, и верю. Ах, ах! – Она подняла к глазам платочек. – Любите ее, она ангел! Вы не поверите, как женщина чувствительна к ласке, семья – вот ее жизнь, а Соня…

Генеральша уже нюхала соль. Николай Николаевич, тоже растроганный, объяснял, как страстно жаждет он домашнего очага…

В это время Люба принесла кофе и, нагнувшись, прошептала что-то Степаниде Ивановне. Генеральша улыбнулась:

– Я хочу показать вам замечательную женщину… Люба, велите ей войти… О том, что мы говорили, пока ни слова, постарайтесь увлечь девушку, а ваше сердце, я уверена, тотчас же будет в плену. Теперь об этой женщине… Ее послал ко мне бог, внезапно, когда я сомневалась во всем… Она появилась ночью, вошла ко мне, поклонилась в ноги и сказала: «Мать, купи Свиные Овражки…» (Я вас посвящу в мое дело…) И представьте, на следующий день приезжает игуменья и предлагает Овражки за десять тысяч. Я немедленно совершила купчую… – В это время дверь поскребли ногтем. – Вот и она. Здравствуй, Павлина. Как ты спала?

Николай Николаевич был крайне изумлен, глядя на просунувшееся в дверь рябое, ухмыляющееся, похожее на спелую тыкву, курносое лицо; затем появилась и вся баба, в теплом платке и в ряске, перепоясанной фартуком. Губы у бабы были такие толстые, словно только что она поела киселя с молоком. Павлина прокралась вдоль стены к Степаниде Ивановне, поцеловала ее ножку и села на ковер.

– Спала я, кормилица моя, как в раю ангелы спят: на одно крылышко лягут, другим покроются, а голову в перышки спрячут, – так и я спала.

После этих слов Павлина уставилась совершенно круглыми глазами на Николая Николаевича.

– Здравствуйте, – сказал он и поглядел на генеральшу, которая, касаясь плеча бабы, спросила:

– Знаешь, кто приехал?