Детство Никиты

– А когда?

– Вот пообедаем и пойдем. Матери ничего не говори.

– Мама отпустила, только не велела драться.

– Как – не велела драться? А если на тебя наскочат? Знаешь, кто на тебя наскочит, – Стёпка Карнаушкин. Он тебе даст, ты – брык!

– Ну, со Стёпкой-то я справлюсь, – сказал Никита, – я его на один мизинец пущу. – И он показал Мишке палец.

Коряшонок посмотрел, сплюнул и сказал грубым голосом:

– У Стёпки Карнаушкина кулак заговоренный. На прошлой неделе он в село, в Утевку, ездил с отцом за солью, за рыбой, там ему кулак заговаривали, лопни глаза – не вру.

Никита задумался. Конечно, лучше бы совсем не ходить на деревню, но Мишка скажет – трус.

– А как же ему кулак заговаривали? – спросил он.

Мишка опять сплюнул:

– Пустое дело. Перво-наперво возьми сажи и руки вымажи и три раза скажи: «Тани-бани, что под нами, под железными столбами?» Вот тебе и всё…

Никита с большим уважением глядел на Коряшонка. На дворе в это время со скрипом отворились ворота, и оттуда плотной серой кучей выбежали овцы, – стучали копытцами, как костяшками, трясли хвостами, роняли орешки. У колодца овечье стадо сгрудилось. Блея и теснясь, овцы лезли к колоде, проламывали мордочками тонкий ледок, пили и кашляли. Баран, грязный и длинношерстый, уставился на Мишку белыми, пегими глазами, топнул ножкой. Мишка сказал ему: «Бездельник», – и баран бросился на него, но Мишка успел перескочить через колоду.

Никита и Мишка побежали по двору, смеясь и дразнясь. Баран погнался за ними, но подумал и заблеял: «Саааами безде-е-е-ельни-ки!»

Когда Никиту с черного крыльца стали кричать – идти обедать, Мишка Коряшонок сказал:

– Смотри не обмани, пойдем на деревню-то.

Битва

Никита и Мишка Коряшонок пошли на деревню через сад и пруд короткой дорогой. На пруду, где ветром сдуло снег со льда, Мишка на минутку задержался, вынул перочинный ножик и коробку спичек, присел и, шмыгая носом, стал долбить синий лед в том месте, где в нем был внутри белый пузырь. Эта штука называлась «кошкой», – со дна пруда поднимались болотные газы и вмерзали в лед пузырями. Продолбив лед, Мишка зажег спичку и поднес к скважине, «кошка» вспыхнула, и надо льдом поднялся желтоватый бесшумный язык пламени.

– Смотри, никому про это не говори, – сказал Мишка, – мы на той неделе на нижний пруд пойдем «кошки» поджигать, я там одну знаю – огромаднеющая, целый день будет гореть.

Мальчики побежали по пруду, пробрались через поваленные желтые камыши на тот берег и вошли в деревню.

В эту зиму нанесло большие снега. Там, где ветер продувал вольно между дворами, снега было немного, но между избами поперек улицы намело сугробов выше крыш.

Избенку бобыля[11 - Бобы?ль – бедный, одинокий, не имеющий своей земли крестьянин.], дурачка Савоськи, завалило совсем, одна труба торчала над снегом. Мишка сказал, что третьего дня Савоську всем миром выкапывали лопатами, а он, дурачок, как его завалило за ночь бураном, затопил печь, сварил пустых щей, поел и полез спать на печь. Так его сонного на печке и нашли, разбудили и оттаскали за виски – за глупость.

На деревне было пусто и тихо, из труб кое-где курился дымок. Невысоко, над белой равниной, над занесенными омётами[12 - Омёт – сложенная в кучу солома.] и крышами, светило мглистое солнце. Никита и Мишка дошли до избы Артамона Тюрина, страшного мужика, которого боялись все на деревне – до того был силен и сердит, и в окошечке Никита увидел рыжую, как веник, бородищу Артамона, – он сидел у стола и хлебал из деревянной чашки. В другое окошечко, приплюснув к стеклу носы, глядели три конопатых мальчика, Артамоновы сыновья: Сёмка, Лёнька и Артамошка-меньшой. Мишка, подойдя к избе, свистнул, Артамон обернулся, жуя большим ртом, погрозил Мишке ложкой. Трое мальчишек исчезли и сейчас же появились на крыльце, подпоясывая кушаками полушубки.

– Эх вы! – сказал Мишка, сдвигая шапку на ухо. – Эх вы, девчонки!.. Дома сидите – забоялись.

– Ничего мы не боимся, – ответил один из конопатых, Сёмка.

– Тятька не велит валенки трепать, – сказал Лёнька.

– Давеча я ходил, кричал кончанским, они не обижаются, – сказал Артамошка-меньшой.

Мишка двинул шапку на другое ухо, хмыкнул и проговорил решительно:

– Идем дражнить! Мы им покажем.

Конопатые ответили: «Ладно», – и все вместе полезли на большой сугроб, лежавший поперек улицы, – отсюда за Артамоновой избой начинался другой конец деревни.

Никита думал, что на кончанской стороне кишмя кишит мальчишками, но там было пусто и тихо, только две девочки, обмотанные платками, втащили на сугроб салазки, сели на них, протянув перед собой ноги в валенках, ухватились за веревку, завизжали и покатились через улицу мимо амбарушки[13 - Амба?рушка, амба?р – строение для хранения зерна, припасов, различных вещей и т. д.] и дальше, по крутому берегу на речной лед.

Мишка, а за ним конопатые мальчики и Никита начали кричать с сугроба:

– Эй, кончанские!

– Вот мы вас!

– Попрятались, боятся!

– Выходите, мы вас побьем!

– Выходите на одну руку, эй, кончанские! – кричал Мишка, хлопая рукавицами.

На той стороне, на сугробе, появилось четверо кончанских. Похлопывая, поглаживая рукавицами по бокам, поправляя шапки, они тоже начали кричать:

– Очень вас боимся!

– Сейчас испугались!

– Лягушки, лягушата, ква-ква!

С этой стороны на сугроб влезли товарищи – Алёшка, Нил, Ванька Черные Уши, Петрушка – бобылёв племянник и еще совсем маленький мальчик с большим животом, закутанный крест-накрест в материнский платок. С той стороны тоже прибыло мальчиков пять-шесть. Они кричали:

– Эй вы, конопатые, идите сюда, мы вам ототрем веснушки!

– Кузнецы косоглазые, мышь подковали! – кричал с этой стороны Мишка Коряшонок.

– Лягушки, лягушата!

Набралось с обеих сторон до сорока мальчишек. Но начинать не начинали: было боязно. Кидались снегом, показывали носы. С той стороны кричали: «Лягушки, лягушата!» – с этой: «Кузнецы косоглазые!» То и другое было обидно. Вдруг между кончанскими появился небольшого роста, широкий курносый мальчик. Растолкал товарищей, с развальцем спустился с сугроба, подбоченился и крикнул:

– Лягушата, выходи один на один!

Это и был знаменитый Стёпка Карнаушкин с заговоренным кулаком.

Кончанские кидали кверху шапки, свистели пронзительно. На этой стороне мальчишки притихли. Никита оглянулся. Конопатые стояли насупясь. Алёша и Ванька Черные Уши подались назад, маленький мальчик в мамином платке таращил на Карнаушкина круглые глаза, готовился дать рёву, Мишка Коряшонок ворчал, оттягивая кушак под живот:

– Не таких укладывал, тоже – невидаль! Начинать неохота, а то рассержусь, я ему так дам – шапка на две сажени[14 - Са?жень – старая русская единица измерения расстояния, равна 2,16 м.] взовьется.

Стёпка Карнаушкин, видя, что никто не хочет с ним биться, махнул рукавицей своим: