Трилистник Легиона чести
– Да будет тебе, – отмахнулся от меня Юрка. – Нечто мы не товарищи?
На углу Гороховой наши «рысаки» нас с Юркой со своих плеч закономерно сбросили. Ни раньше, дабы не попасть под бойкот, ни позже, чтобы не заслужить насмешек. Демонстративно отряхнув плечи, с брезгливой миной на физиономии, Иоганн яростно сверкнул на нас глазами и зло пообещал:
– Ну, гады, я вам обоим это ещё попомню! Вы за этот позор ответите передо мной по полной программе. И ты, земноводное, (его указательный перст уперся в меня), и ты, ничтожество форменное (на этот раз жеста удостоился Пантелеев). – Я, Иоганн Юргенс, клянусь текущей в моих венах частью королевской крови в том, что семнадцатого августа я выеду от парадной не сидя, а стоя на плечах вас двоих, дабы вы свое место знали!
Услышав подобное, я побагровел и уже готов был высказать нечто такое, после чего дуэли было бы уже не избежать, но меня опередил Юрка, в силу своего происхождения никакого пиетета перед далеким потомком от мезальянса внебрачной связи принца одного из бывших немецких «государств» не испытывавший. Он демонстративно выставил вперед по направлению к лицу Иоганна локоть своей левой руки и похлопал по нему снизу ладонью правой, предложив банально выкусить.
Теперь уже от лица Юргенса можно было зажигать спички. Он даже сделал первый шаг к нам, сжав свои кулаки, но за ним как раз подъехал экипаж, и наш немец-перец-колбаса, сев в него, бросил на нас полный презрения взгляд и вновь предупредил о недалеком будущем на прощание:
– Помните! Семнадцатое станет днём моего триумфа над вами! Хотите вы этого или нет! Готовьтесь!
Экипаж тронулся с места, а мы с Юркой, весело рассмеявшись над этими пустыми отдаленными угрозами, смело зашагали по Гороховой. Нас обоих ждали два очень важных дела, а лично меня ещё и третье. Дело светлое, но тайное. Один из двух узлов, завязанных мною сегодня, необходимо было развязать, чего бы мне это не стоило.
Глава 2
В которой проспект будет разжалован в улицу, выяснятся последствия, наступающие в том случае, если третья собака мешает честной драке двух других, а также всплывёт одна новая, но зловещая городская легенда.
Вдвоём шагать было гораздо веселее, нежели я поднимал бы ногами уличную пыль в полном одиночестве. Даже поговорить было с кем. А уж темы для подобного разговора у нас двоих нашлись сами собой. Коротко обсудив наши успехи и неудачи в прошедшем учебном году, мы перешли на вещи более отвлеченные.
Вот, к примеру, улица, по которой мы шли. Гороховая. Когда Юрка ляпнул, что её, поди, в честь царя Гороха назвали, я со смеху чуть не повалился на мостовую. Он бы ещё мешки с горохом приплёл, которыми купцы торговали, право слово. Хотя, пути наименования улиц бывают подчас неисповедимы. Историю Гороховой я прекрасно знал.
Средняя Проспективная улица (таково было её первоначальное название) появилась на свет из плана благоустройства левобережной части нашего города, родившегося в голове архитектора Еропкина. В те далекие годы он руководил Комиссией о Санкт-Петербургском строении. Петр Михайлович предложил для городской застройки этой части нашей столицы оригинальную для тех лет концепцию «Нептунова трезубца»: трех лучей-проспектов, которые должны были расходиться в разные стороны от здания Главного адмиралтейства. Санкт-Петербург – столица морская, и потому даже планировка городских проспектов должна была соответствовать идеям Петра. Причём наша улица располагалась строго посередине, говоря на языке нашего Василия Васильевича, на биссектрисе угла, образованного Невским и Вознесенским проспектами. За последующие лет двадцать она трижды меняла названия. Она была то Адмиралтейским проспектом, то проспектом Семёновским в честь одноимённого полка, квартировавшего на ней, пока не явился рекомый Горох…
Разумеется, то был не легендарный царь из народных сказок, символизирующий древность до начала письменной истории, а некий купец Гаррах, толи немец, толи ещё кто, короче – нерусь. Родовитым он не был, зато богат был как польский князь, а уж наглостью обладал неимоверной. Чистейший воды выжига! Это он взял и построил первый каменный жилой дом по этой улице. Причем, как выжиге и положено, полностью наплевав на установленный властями план и незаконно отхватив изрядный кусок от городской улицы под него. Нетрудно догадаться, что как только остальные будущие домовладельцы убедились в том, что никаких последствий для Гарраха за его явное преступление не наступило, моментально и единодушно решили не отставать от наглеца, выскочившего буквально из ниоткуда, будто черт из табакерки.
Плачевный результат был налицо. Из сорока столичных проспектов Гороховский стал единственным, кто потерял свой высокий статус и был понижен городскими властями до чина обыкновенной улицы из-за своей узости14, так как, соревнуясь друг с другом, недостойные представители купеческой гильдии начали самоуправствовать все наглее и наглее, захватывая места, предназначенные для проезда повозок и прохода людей по проспекту. Мол, если ему можно, то мы что, лыком шиты или рожами не вышли?
Рассказывают даже, что иные старики в те давние годы так вообще утверждали, будто бы это он, то есть нечистый, и есть, будто бы именно он в своё время служил Бирону в обмен на душу достопамятного злыдня, что он вовсе не умер, а провалился в ад под перезвон колоколов на Пасху. А ещё говорили, правда не понятно, почему это открылось только сейчас, а не, скажем ещё век назад, будто бы в те годы ходила по городу некая юродивая Ксения15. И что она помимо всего прочего сулила многие беды петербургскому дворянству и купечеству, ежели улицу нарекут в честь такого аспида. Но её не послушали, и вот в честь такого ухаря по настоятельной просьбе людей торгового сословия, которую сопроводило внесение некой крупной суммы «пожертвований» в пользу городского чиновничества, проспект вновь переименовали.
С интересом выслушав мой рассказ, Юра в ответ поделился со мной самой настоящей тайной. Да ещё какой! Я с минуту даже замер на одном месте, пытаясь восстановить ритм своего дыхания и унять участившееся биение сердца. Его отец, Александр Петрович, задумал подняться в своем статусе на одну ступень выше, из киноактера стать кинорежиссером и снять свой собственный фильм. И не по какой-нибудь копеечной пьесе, а по самому Герберту Уэллсу. Научно-фантастический! Да-да, по произведению автора «Войны миров» и «Машины времени»!
Правда фильм будет не про инопланетное вторжение марсиан и не про жуткое далекое будущее человечества, но леденящих кровь сцен в нём хватит. Он покажет борьбу мужественных людей всего мира с жутким растением-каннибалом, этим новым Моби Диком грядущих дней. И хотя такого романа Уэллса я не читал и даже не знал о его существовании, но это же написал сам Уэллс! Обязательно должно получиться здорово!
Ну а сам Юрка, в том у меня уже не было сомнений, пойдёт ещё дальше своего отца, выслужа в будущем и классный чин, и потомственное дворянство. Во всяком случае, к началу прошедшего учебного года у него было гораздо больше приключений, чем у меня, а если говорить о сделанном во благо для России, так и вовсе… несопоставимо!
Вот чем мог похвастать на первой учебной неделе в августе прошлого, 1912 года, я? Всего-навсего встречей с волком в лесу близ деревни Неледино Арзамасского уезда Нижегородской губернии, когда целых две недели мы гостили в поместье у двоюродной папиной сестры, вышедшей замуж за флотского офицера по фамилии Заминкидт. Те места были настолько непривычными для нас, столичных жителей, настолько пасторальными, что мы втроём, упиваясь новизной и дурманом лугов, увлеклись и зашли в лес дальше, чем нужно.
Вот там мы и наткнулись на серого бродягу. Хорошо ещё, что я перед той прогулкой начитался романов Жюль Верна, и решил не выходить в лес без подаренного отцом за окончившийся без троек учебный год «Монте-Кристо» и коробки патронов к нему. То, что произошло потом, стало изрядным испытанием для моего мужества. Дело заключалось в том, что шестимиллиметровой пулькой патрона 22-го калибра Флобера почти невозможно убить даже ворону, разве что, метко попав ей прямо в глаз, поскольку в патроне не было пороха, а пулька летела вперед только от воспламенения капсюля. О нанесении серьезной раны волку не могло идти и речи, но за мной стояли и испуганно жались друг к другу мелкие сестра и брат, отчего я встал между ними и волком, крепко прижал к своему плечу приклад и произвел первый выстрел. Всё остальное сделал за меня звериный инстинкт. Волк мог броситься на бегущих от него детей, но увидев перед собой человека, нацелившего на него нечто, напоминавшее ружьё, особенно после того, как ему была нанесена рана «дробинкой» прямо в морду, предпочел поджать хвост и отступить. Тем более, что я успел перезарядить оружие и выстрелить ещё один раз, что послужило серому сигналом для бегства.
Но подобное происшествие не шло ни в какое сравнение с прошлогодними приключениями, выпавшими на долю нашего Пантелеева. Как вам участие нашего Юрки-гимназиста в качестве десятилетнего юнги в составе экипажа яхты под русским флагом в Международной парусной регате на… Олимпиаде в Стокгольме16? Вдумайтесь в эти слова, будто сошедшие со страниц приключенческих книг: «парусная яхта», «регата» и, особенно, «Олимпиада»! Это просто несопоставимо с каким-то «волком»! Именно после такого приключения, как только что признался мне Юра, он и загорелся желанием стать спортсменом, морским офицером или хотя бы тем судостроителем, который будет строить яхты для наших будущих рекордсменов-победителей.
Так, то дурачась, то делясь друг с другом своими большими и малыми «тайнами», ибо раскрывать свою настоящую Тайну я не был намерен, мы и достигли бывшего Семёновского плаца, расположенного в самом центре Гороховой улицы перед Семёновским же раздвижным мостом через Мойку. Места донельзя примечательного, места на котором вот уже лет семьдесят в последний день учебного года велись ежегодные споры чести между гимназистами о числах и статусах. Споры, оканчивавшиеся всегда одинаково: традиционной уличной забавой, сродни забаве на Прощеное воскресение. Хорошей, но при этом честной дракой друг с другом. Мы, гимназисты Второй гимназии, против гимназистов из гимназии Первой.
И повод для подобного веселья не менялся почти восемь десятков лет, так далеко уходили корни нашего противостояния с учащимися Первой гимназии. Почти как у семейств Монтекки и Капулетти, правда причина нашей вражды была проста, логична и понятна даже первокласснику. К нам в прошлом веке была проявлена страшная несправедливость и главной причиной стало само существование нынешней Первой Гимназии. Ведь именно мы, Вторая гимназия должны были по праву именоваться Первой…
Да-да, мы, а не эти щеглы с Кабинетной улицы! Это наша гимназия была создана первой в 1805 году по указу Александра Первого. А вот «первая» мало того что была построена десятилетием позже, так она ещё и открылась в 1817 году лишь в статусе Благородного Пансиона, но никак не классической гимназии. Всё изменил изданный Николаем 1 в 1830 году указ, согласно которому нумерация гимназий производилась не по дате открытия, а согласно статусу учащихся, вернее чинам их родителей. И потому воспитанники Благородного пансиона для дворянских детей, чьи отцы выслужили полковничьи чины до рождения своих первенцев, и которые могли заплатить неподъёмные для моего отца 1000 рублей за год обучения, стали именоваться гимназистами Первой гимназии, а мы, соответственно, только Второй. Исключительно по своему сословному положению, который приобрел первостепенное значение, хотя, для меня это представлялось весьма странным. Вот взять хотя бы и сравнить Юрку и того же Юргенса. Пантелеев, хотя и вырос в семье разночинцев, по складу характера и своим поступкам по моему личному мнению больше соответствовал статусу дворянина, чем именитый, но при этом нагловатый Иоганн…
От этой несправедливости и пошло исконное противостояние наших гимназий, наш извечный спор друг с другом. Именно оттого, как «Отче наш», а то и лучше него, каждый гимназист Второй гимназии прежде всего заучивал наш девиз – «Вторые – всегда первые!», оттого…
– Аллярм! – забил я тревогу на флотском языке, разглядев происходящее на месте нашего предстоящего поединка. – Наших бьют!
И в самом деле, на плацу уже во всю кипел нешуточный кулачный бой. Дрались яростно, причём дрались нечестно, семеро против двенадцати, и наших в схватке было лишь семеро. Хотя это было не совсем так. Наших «наших», то есть гимназистов Второй гимназии было только двое, а вот остальные пятеро были, похоже, из гимназии Первой. Но сейчас «нашими» для меня с Юрой в одно мгновение стали все те, кто с гордостью носил на своих плечах гимназическую форму.
– Юрка, за мной!
Куда там! Пантелеев, сжав свои кулаки, рванулся в бой с такой скоростью, что я едва поспел за ним, дабы никто не мог бы упрекнуть меня позже в том, что я, сын и внук людей, выслуживших дворянство своей кровью и собственным потом, в драке спраздновал именины Труса.
– Честь и Слава! – предупреждающе выкрикнул я. – Спешим на помощь!
– Знание – сила! – подержал меня общим для всех гимназий лозунгом-призывом Юрка.
На наши крики обернулись сразу трое чужаков. Пошла у нас потеха! С первым из подлетевшим ко мне недругом я справился достаточно легко. Он в запале сам наткнулся на любезно подставленную мною ему на ход ногу, а серия правой-левой-правой по корпусу довершила начатое мною веселье закономерным падением противника на землю. Полежи чуток и не скучай!
Скучать тому и правда долго не пришлось. Пантелеев в совершенно артистической манере купил своего противника на самую примитивную обманку, заставил своего визави дернуться вправо, сам ушёл влево и со всей злости приложил к спине дурачка хороший пинок правой пяткой. Минус два.
– В круг, в круг! – отдал приказ малознакомый мне гимназист, старший меня года на два, и, повинуясь этому распоряжению, мы все разом разорвали дистанцию со своими противниками и образовали самый примитивный боевой порядок, построившись так, чтобы знакомые оказались рядом друг с другом. – Вы кто такие?
– А это – Антоний, – ответил за нас Виктор Иванов, учащийся Первой гимназии, самолично вызвавший меня на поединок неделю назад и умудрившийся приобрести к текущей минуте красивый фонарь под своим левым глазом. – У нас тут с ним вопрос о первородстве возник на днях, вот он и пришёл его со мной разрешать. А второй – это Пантелеев, он тоже к нам ходит, он, скорее всего, должен был стать нашим секундантом…
– Факт! – подтвердил сказанное Илья Филин, тоже ученик Первой гимназии. – Они по субботам модели кораблей с нами выстругивают, стало быть, свои ребята, правильные.
Всё произошло ровно так, как происходило на страницах знаменитого романа Александра Дюма. На место назначенной дуэли, вернее трех дуэлей между мушкетерами и Д'Артантяном, то есть между учащимися Первой гимназии и нами (мы, учащиеся гимназии – как раз выступали в роли последнего, ибо наше дело – правое) заявились «гвардейцы кардинала» – обыкновенная ватажка люмпенов, промышлявшая всем, что можно было бы украсть, прихватить и зажулить. Обычно такие стайки нас старались первыми не задирать, но сегодня отчего-то выходило иначе. А эти же… толи они изрядно обнаглели за год, толи были вообще пришлыми. Скорее всего, мы наблюдали последнее, уж больно те бились простовато для выходцев из столичных трущоб.
– Константин, – коротко представился нам любитель задавать вопросы, встав справа от меня, прямо по центру. – Вижу, вы и в самом деле свои. Как дальше думать будем?
– Предлагаем перемирие! – озвучил своё предложение Ксенафонт Ставриков, чемпион всей нашей гимназии по английскому боксу. – Сроком до 16 августа. Встречаемся семнадцатого тем же составом на этом же месте и в это же время.
– Идёт! – моментально принял его предложение Константин. – Слушайте все: братству верны!
– Всегда и везде! – хором отозвались на подобный призыв не только мы с Юркой, но и все присутствовавшие гимназисты. – Все как один!
Бытует среди нас, гимназистов, свод железных правил, которых необходимо придерживаться в любой ситуации. Например, порядок соблюдения вопросов чести. Честь гимназии всегда дороже личной обиды. А честь звания гимназиста дороже любой вражды между гимназиями. Сколь бы яростной она не была. И тот, кто хотя бы за год обучения не понял этой истины, тот по жизни либо дурак необучаемый, либо хуже самого Иуды. Короче, полный изгой в нашей гимназической среде.
Вот и сейчас мы позабыли обо всех размолвках личных и гимназических, сплотившись против нового общего врага. Меж тем неожиданной передышкой воспользовались не только мы. Вся стайка в одиннадцать голов тоже сплотилась вокруг здорового бугая. Ан, нет, в десять. Один из чужаков, великодушно одаренный нашим Ксенафонтом подарками в виде ударов, вновь прилег отдохнуть на плац, не в силах стоять на ногах, едва его перестали придерживать за плечи его же товарищи.
Хотя расклад перед боем был все равно не в нашу пользу. Девятеро против одиннадцати, вернее восемь. Девятым из нас был вообще первогодок, мелкий, только что успевший остановить носовым платком кровь, текшую из его носа, но настолько похожий на Константина своим лицом, что только слепой мог не догадаться, что они являлись родными братьями друг другу.
– Чего надо? – надменно бросил чужакам Константин.
– Чтобы вы убрались с нашего места. Сим моментом и в разные стороны, как собаки, которых разлили водой, – процедил атаман пришлых, красноречиво сплюнув в нашу сторону…
– Вот наглость! – едва не задохнулся от охватившего его праведного гнева Пантелеев. – Явились сюда гостями незваными, негаданными, на всё готовое, да ещё на чужой каравай рты крысиные раззявили. Это наше место и наше законное право указать вам дорогу назад. Словами или чем другим. Если коротко, ваш путь отсюда – назад, вплоть до леса, а за ним на пятом повороте будет ваш полустанок.
Вотажный, оглядев смельчака, снова сплюнул сквозь щербину во рту и, презрительно улыбнувшись, нагло спросил моего товарища, явно специально коверкая свою речь:
– А где про то сказано да написано? Кажи гумагу, коли она у тебя есть, а если ответ – гумаги нет, то на твоё нет и суда нет. Мы сюда пришли и заняли это место по праву находки.
– Бумага есть! – моментально нашелся, ответив на вопиющую наглость Юрка, чем удивил всех нас необычайно.
Чтобы у него была какая-то официальная бумага? Да как же это? Долго ждать и гадать нам не пришлось. Всё разрешилось достаточно быстро. Пантелеев смело сделал три быстрых шага к старому вязу, от которого остался один лишь ствол, просунул руку в дупло, достал припрятанную внутри ствола деревянную коробочку, явно самодельную, открыл её и бережно вытащил из последней сложенный вчетверо листок бумаги.
– Грамотные среди вас, болезные, найдутся? Или мне, так и быть, её придётся зачитать самому?
Ватажный потупился, явно растерявшись от заданных вопросов, посмотрел то направо, то налево, а затем жестом поманил к себе мелкого мальчугана с давно нечесаной чернявой головой, чумазого и явно не особо сытого. Похоже, что именно он должен был стать толмачом, то есть переводчиком с русского письменного на русский разговорный.
Мальчуган, вздрогнул, когда осознал, что ему предстоит сделать, и явно хотел бы всеми руками и ногами отбиться от навалившейся на его плечи работы по переводу, но, так как атамана он боялся ещё больше, пару раз икнув, начал разбирать Юркин подчерк, читая написанное по отдельным словам и явно невпопад в силу бывших у него знаний. Если ты не читаешь постоянно, навык со временем неизбежно теряется, даже если ты им обладал раньше. Прав был наш учитель словесности, ох как прав!
– Сей… вязь… крыто или корыто… щи какие-то… след… яхонт вроде как… семена…
– Тьфу! – сгоряча сплюнул Юрка, которому надоело ждать, отчего он начал цитировать на память. – Там написано: «Сей вяз открыт будущим исследователем и яхтсменом Юрием Пантелеевым 8 января 1913 года.» Я специально смотрел, его, вяза, ни на каком городском плане не изображено, значит, право первооткрывателя по закону за мной.
– Говори что хочешь, а когда сила не с тобой – просто помалкивай, – встрял кто-то из стайки. – Вы тут драться собирались? Так давайте, продолжайте, а победитель подерется потом с нами.
Нет, ну, точно – пришлые! Члены любой исконно петербургской стайки прекрасно знали про существующее гимназическое правило, и никогда не стали бы лишний раз напоминать нам о нём.
– А ты знаешь, что случается, когда в спор двух псов вмешивается брехливая приблудная шавка? – ехидно спросил у предложившего простака Константин.
– Да вы не больно на собак и похожи, так, зверьки непонятной породы, – парировал словесный выпад ватажный. – Цирковые, видать. Вы хоть позабавьте нас, чтоб мы животы надорвать от смеха могли. Дорогих гостей хозяевам уважить надо!
Врагов было больше. Враги были сильнее. Но проиграть мы не имели права. И был только один способ победить. Выехать на городском порядке. Противопоставить типичной деревенской «стенке», аналогу дикой варварской волны, образцовый порядок манипул древнеримских легионов.
А ещё индивидуальное мастерство, приобретенное нами в том числе и на уроках фехтования. Но для этого противника надо было выманить на бой на наших условиях. Так, чтобы они на эмоциях попёрли вперёд, позабыв об осторожности. Именно для этого и была затеяна Константином словесная перепалка, вот только пока завести противника у нас не получалось.
– Цирковые, значит? – взвился Юрик, смело вырвавшись на шаг вперёд. – Цирковые… ну что же, пусть так, вот только слона, умеющего стоять на голове вам показать?
Что? Юрка, не сметь! Я мысленно содрогнулся от осознания того, что затеял мой друг, и уже хотел его затащить в наш строй, но было поздно.
– Покажи, – равнодушно предложил ватажный, которому явно не хватило ума понять того, что должно было произойти далее.
Пантелеев засунул обе руки в карманы своих брюк, напоказ вывернул их наизнанку и важно прокомментировал, нарочно используя мещанский стиль общения:
– Зырьте, несчастные: это – его уши, а слоновий хобот я вам рукой покажу, во-от так!
Пожалуй, только мелкий и то по своему малолетству не понимавший иных вещей первогодок не осознал смысла этой крайне непристойной пантомимы из репертуара Пантелеева. Мы, гимназисты, сразу же дружно загоготали, как и часть членов стайки, а вот ватажный с тремя подручными от злости и гнева побагровели и… сделали именно то, для чего Юрка так опасно играл с огнём. Бросились сломя голову в атаку. Причем бросились только приближенные к вожаку и сам вожак, поскольку вторая половина стайки тоже издавала звуки, похожие одновременно как на лошадиное ржание, так и на поросячье хрюканье. То, что нам было нужно.
Я, Константин, Юрик и Витя, одновременно сделав ровно три шага назад, превратили нашу линию в полумесяц, обращенный своими рогами к противнику. Не зря, ох не зря на уроках древней истории мы внимали рассказам учителей о Каннах и о том хитром приеме, благодаря которому умный, талантливый, но подлый противник Рима по прозвищу Ганнибал одержал свою самую внушительную победу, поставив весь цивилизованный мир того времени на грань катастрофы. Лицо в лицо, удары кулаками и блокировка ответных ударов, увертки и захваты, обыкновенное лягание и подсечки. И всё за какие-то считанные секунды, пока не стало легче. Ксенафонту, стоявшему на фланге слева от меня, потребовались лишь пять ударов, чтобы отправить в нокдаун, а затем и в нокаут двух открывшихся ему охранников вожака. Третьего, стоявшего по другую сторону от своего лидера, попросту смяли двое учащихся из Первой гимназии, использовав свое численное превосходство. Что же касается самого вожака, то я, уйдя на полшага влево, не только увернулся от его прямого правого удара кулаком, но и, перехватив эту руку своими обеими руками, рванул своего визави на себя, подставив физию ватажного под «двоечку» в исполнении Константина.
Ай! По уху мне всё же прилетело левой, но то была необходимая жертва на алтарь победы. Уличная драка всегда относилась к разряду подлых схваток, в которых были допустимы любые приемы и уловки, невозможные в честном боксерском поединке или в фехтовальном состязании. Поэтому никаких чувств, кроме удовлетворения от победы, мы не испытывали.
Пятеро наших противников лежали на земле, а оставшиеся семеро уже дрогнули, сломались морально, и начали озираться по сторонам, явно ища пути к своему позорному отступлению. Ведь если мы, гимназисты, выстояли при их численном превосходстве, то, что произойдет с ними дальше, когда наших активных кулаков стало больше, чем у них. Моя душа ликовала. О, как я ныне понимал истинное значение тех знаменитых строчек поэмы, написанной самим Александром Сергеевичем!