Простите меня, птицы

На момент смерти Анны село представляло собой солидное поселение. Двести домов. Шестьсот жителей. Правление колхоза. Почта. Телеграф. Магазин. Семь ферм. Поля, засеянные картофелем, горохом, кукурузой, пшеницей. Стадо – голов пятьсот. Комбайны. Тракторы. Машины. Автобусы. Рабочих человек двести. Всё кипело, и, казалось, так будет всегда.

Незаметно в течение пяти-семи лет всё изменилось. Что-то с погодой стало. То засуха, то поля зальёт. Урожаи не удались. С деньгами обманули. Сократили стадо. Потом фермы. Потом люди уезжать стали. Дома продавать. Закрыли почту, телеграф, магазин. Да ещё люди помирать стали. Старые-то понятно. А вот не старые. Тут Тоня списочек Анны и открыла. Поняла отчего.

Первым погиб внук у тракториста. Приехал на выходные. Для него дед из брёвен домик построил. Мальчик стал играть с ребятами. Хотел показать местным ребятам сценку из фильма, как вешают пиратов. Только сценка превратилась в жизнь. Поскользнулся мальчик и повис. Пока взрослых позвали – поздно было.

Бухгалтерша через год собралась пристройку к дому из брёвен делать, везла крупную сумму денег. Видно кто-то узнал. Деньги отобрали. А её убили.

На следующий год у лесника жена умерла. А летом дочка председателя пошла на болото за клюквой и не вернулась. Прочесали весь лес – только поясок и нашли. Поясок вместо тела и похоронили.

Через полгода охотник сосиской насмерть подавился.

Шли годы. Людишки из списка Тони вычёркивались. Двое палёной водкой отравились, трое грибами. Так потихоньку все девятнадцать по разным причинам, не достигнув пенсионного возраста и ушли. Последняя ушла сестра бухгалтерши. Баню из брёвен построила. Пошла мыться в дождь. Ударила молния. Сгорела и баня, сгорела и сестра.

В доме бухгалтерши оставалась жить Мария – её дочка. Денег от матери осталось достаточно, и Мария нигде не работала, пила. Как выходные, у неё в доме тусовка любителей выпить. Два дня музыка на всю деревню. Потом все разъезжаются, а у Маши отходняк трезвости. Вот в один из таких трезвых дней Мария и зашла к Тоне. В селе все друг другу родственники. И Маша была дальняя родственница Тоне. Тоня усадила Машу за стол. Накормила и стала отпаивать травяным чаем. Потом дала ей поспать часа два и опять чаем. За чайком Тоня вдруг ни с того ни с сего стала рассказывать про Анну, церковь, список. Маша внимательно слушала, даже про чай забыла. А в конце Тоня сказала: «К чему я тебе это всё рассказала. Хоть тебя в списке и нет, но ты, наверно, тоже скоро умрёшь от пьянок». Мария тихо ответила: «У меня эти брёвна в сарае лежат, целёхонькие. Мать их больше всех набрала, да так и не успела использовать. А я думаю, чего это у нас в семье всё наперекосяк пошло. Сначала отец ушёл, потом мать убили, я институт бросила, пить начала. Так всё из-за брёвен. И чего мне теперь делать?». Тоня ответила: «Брёвна церковные, езжай к церковному начальству, у них и спроси». – «Поеду завтра, пока пить снова не захотела. Может, пока я по-трезвому, узнаю, куда их пристроить».

На следующий день Маша на автобус и в город. Приехала вечером на последнем автобусе и сразу к Тоне. «Церковь, церковь деревянную будут строить на месте старой. Добрый человек нашёлся, денег дал, да и люди наши скинулись. Брёвна мои пригодятся. Таких толстых уже в нашей округе нет. Их на основной венец возьмут. Через три дня за ними приедут. Я, Тонь, у тебя пока поживу. А то боюсь, сорвусь в одиночку. Приедут, а я пьяная. Нехорошо это».

Через три дня за брёвнами приехал молодой батюшка с рабочими – будущий настоятель строящейся церкви. Записал Марию в список благодетелей и жертвователей на дела церковные. И сказал, что теперь за неё каждый день молится, будет. «А что это даст?» – тихо спросила Маша Тоню. – «Может живой останешься, дурёха, может, вымолит тебя батюшка», – ответила Тоня.

Церковь построили через год. На установку Креста съехалась вся округа и местное церковное начальство. Отслужили молебен. Освятили и установили с помощью крана Крест. Народ радовался, окружив рядами новую церковь. В первом ряду в общей куче народа стояли Мария с молодым человеком и с детской коляской. Позади стояла Тоня.

– Это кто рядом с тобой с красивым парнем и детской коляской? – шептали ей знакомые тётки.

– Неужели Машка – пьяница?! Ну и дела! Пить бросила! С чего это она вдруг?

– С чего, с чего с брёвен, вот с чего! – ответила Тоня.

А сама подумала: «Дошли молитвы батюшки за Машку».

Церемония закончилась. Неожиданно задул ветер, сгустились тучи. Внезапно пошёл дождь. Загремел гром. Сверкнула молния. Тоня пошла на могилку к Анне.

«Село наше и нас простили. Слышишь, Анна, Иоанн Громобой гремит?» – сказала Тоня вслух.

Раскаты грома расходились по все округе. Дождь смывал грехи людей, и верилось, что всё теперь будет по-новому.

Последняя любовь или Камышовый кот

Кошке Муське было уже шестнадцать лет. Весила полтора килограмма, вся больная, доживать её взяли в деревню. Поначалу в основном лежала на солнце да на печке грелась, к еде иногда подходила. Мы её очень любили и кормили изыскано: филе курочки, бедро индейки, рыбка отварная и т.д.

Муська была кошка с большой буквы. Отец – сибиряк, мать – ангора, красавица не писаная. Злющая. Когда есть, хотела, просила не «Мяу, мяу», а сразу за ногу зубами. Но когда кто заболевал – лечила. Если простуда – на груди у тебя будет час сидеть, мужик после пьянки – на живот, где печень, ляжет, а кто плакать начнёт – лижет лицо или ноги.

Дом охраняла – ни одной мыши, крысы. На собак бросалась, не разбирая в породах.

Однажды соседка пришла на участок без спроса со своим бультерьером (мы тогда ещё не запирались), зря пришла. Муська собаке нос разодрала, а когда соседка её ударила, она и ей ногу распорола когтями.

В травмопункте, куда отвезли соседку, не поверили, что это кошка такую рану нанесла. В общем, не кошка, а огонь.

Никогда муськиных котят не топили – всех распределяли, то по знакомым, то на рынок возили – брали с лёта – все красавцы.

Подсчитали, за шестнадцать лет сорок девять котят принесла.

Вот такая героиня приехала на своё последнее лето, как мы думали. Ошиблись.

Рядом, через дом, в помещении медпункта жили рабочие из всей России, помогали лес, заражённый короедами, убирать.

У них был камышовый кот, откуда они его привезли – не знаю.

Дикий, домой не заходил. Они ему конуру построили на улице.

Нашатается весь день по лесу, приходит к конуре поесть и отоспаться и опять его только и видели. Вдруг наша кошка пропала, три дня её не было. Думали, машина сбила или в лесу померла.

Ходили её по дороге, в лесу искали. На четвёртый увидели её на пруду, с этим котярой рядом лежали на солнце грелись. Через день кошка вернулась, целый день пила и ела, да спала.

Лето прошло без эксцессов. Кот – у рабочих, Муська с нами. В город приехали – Муську рвёт, мы к ветеринару.

Кошка вся в метастазах и рожать вздумала.

– Немедленно усыплять! – раскричалась врач.

– Никогда и ни за что, – отвечали мы вра-чу на предложение на усыпление. Купили дорогущее лекарство от кошачьего токсикоза и поехали домой. Рожай милая и помрёшь ты не от укола, а выполняя материнский долг – круто и достойно.

Мы не хотели больше кошек, решив, что Муська последнее наше домашнее животное.

Через неделю она окотилась одним большущим котёнком. Мы решили его оставить, считая это подарком судьбы.

Муська прожила ещё восемь месяцев до следующего лета.

Ни на секунду не выпуская из виду своего сыночка. Он был уже вдвое больше её, а она всё ещё вылизывала его, а он спал возле её живота, свернувшись огромной меховой шапкой.

В деревне она умерла тихо и мирно, греясь на солнце.

Камышовый кот умер зимой.

Соседка мышей отравой накормила, а кот видимо этих мышей и съел. Котёнка мы назвали Мурзик, в честь Муськи. Он весит девять кило, ласковый и спокойный, и никто не верит, что он не кастрирован.

Каждый раз, когда мы делаем ему прививки в лечебнице перед летом, все думают, что это маленькая рысь, и пытаются его у нас купить (цены всё время растут), но мы отвечаем, что любовь и память не продаются.

Простите меня, птицы, или Митя-птаха

Митя не любил птиц. То они у него хлеб съедят, оставленный на столе на веранде, то малину с вишней портят. Чашу Митиного терпения переполнило, когда птицы склевали его любимые красные жигулёвские яблоки прямо на дереве.

Сначала он их просто гонял, пугая и шикая, но когда ему исполнилось одиннадцать лет, он по весне приехал в деревню с рогаткой.

Бабушка с дедушкой напрасно увещевали Митю, что птиц трогать нельзя.

«Птицы – это связь человека с небом.

Как ты к ним относишься на земле, так к тебе отнесутся на небе» – говорила бабушка.