Человек-Черт

Проигрыш жуевской электрогитары подхватил второй соло-гитарист – Юрка Коромыслин, откликающийся на погоняло Коромысло. Если бы не зависимость от легких наркотиков и постоянное лечение заболеваний, передающихся половым путем, Андрей считал бы Коромысло гитарным гением. Он был тощ и длин и пальцы у него были соответствующие.

Во время игры Коромысло отошел к барабанным установкам, за которыми сидел Рикардо (в миру Володя Углов). Барабанщик остервенело наяривал по установкам, он любил свою работу и был преданным членом группы, будучи в составе «Толпе» в самого дня основания. Рикардо был истинным панком, заядлым мотоциклистом (как и Жуй) и фанатом «Рамонес». Волосы он красило исключительно в ярко красный цвет, патологически ненавидел попсу и ЛГБТ.

– Люба-Люба снимает пальто.

– Любу-Любу не видит никто.

– Люба-Люба звонит друзьям

– Люба-Люба слышит обман.

– Люба-Люба не хочет ничё!

– У Любы-Любы в душе горячо!!!

Был в группе «Толпе» и самый настоящий скрипач, который мог исполнять и саксофонные партии. Звали его Таймураз Ярмагаев или проще – Тайм. Длинноволосый красавец с мощными бровями и модной среди современной молодежи бородой. Девки сходили по нему с ума, а он предпочитал чуть ли не круглосуточно слушать советский рок восьмидесятых и девяностых годов.

Но больше всего Андрею Жую нравилась клавишница группы. Милая и очаровательная девочка-эмо – Марина Евсеенкова. Жуй всегда испытывал интерес к людям с нетрадиционным образом мышления, а Марина была как раз из таких. Она любила сочетать несочетаемое, перемешивать стили и цвета, порой изумляя окружающих то временными тату на щеках, то тяжелеными военными ботинками на стройных ножках в полосатых лосинах. Клавишница могла рассказать много познавательного и необычного из разных философских областей. Для нее не составляло труда процитировать Шопенгауэра, Конфуция и Ницше. Любимыми ее книгами являлись «Голубое Сало» Владимира Сорокина и «После Казни» Вадима Бойко. По ее рекомендации Андрей прочитал оба этих романа и был весьма изумлен пристрастиями своей прелестной клавишницы. С Конфуцием он был частично согласен, Шопенгауэр ему был во многом близок, а Ницше он читать не стал. Зато по совету Евсеенковой на одном дыхании проглотил все лекции Зигмунда Фрейда и на какой-то период своей жизни стал смотреть на окружающих другими глазами. Это прошло, когда заумные мысли знаменитого психоаналитика через какое-то время почти без остатка выветирлись из молодой головы, оставив после себя только смутные понятия о бессознательном, предсознательном и надсознательном.

– Люба хочет любви!

Люба хочет любви!

Вновь заорал он, чуть не пропустив аккорд.

– Люба! Люба!! Люба!!! Люба!!!

Финнам нравилось. Бывший портовый склад, переоборудованный в концертный зал и получивший название, переводимое с финского как «Портовый Кран», многоголосно ревел. Что же будет когда после часовой программы «Толпе» уступит место для «Порт Вааса»?

«Нормально, – думал Андрей Жуй, исполняя гитарное соло, – Вроде, греемся. Вроде, не плохо. И у нас скоро будут разогревальщики! Будут!»

После шестой песни, Жуй отошел со сцены промочить горло и обтереться полотенцем. Становилось жарковато, из-за шума в зале приходилось петь все громче. Это хорошо! Так и надо! Но стоило ему откупорить бутылочку ледяной минералки и присосаться к горлышку, как к нему со стороны узкого коридора вышла Олеся Левит в обнимку с каким-то местным рокером в черной бандане и с выкрашенными в такой-же черный цвет губами.

– Мальчик мой, – сказала она Андрею и тот выплюнул воду, так как ненавидел такое к себе обращение, – ты чего сегодня как барышня?

– Не понял? – вытер губы Андрей.

– Чего тут непонятного? Соберись! Поешь как на детском утреннике! Мало того, что эта простодушная песня про Любу гроша ломаного не стоит, так еще ты тут рассопливился! Ты себя хорошо чувствуешь? Бодун? Эй, Рансу, доставай-ка свой «Китин Киркас», сейчас мы подлечим этого суслика!

Сопровождающий ее финн, оказывается, знал русский язык. Громко поржав, он извлек из-за пазухи черной косухи фляжку и протянул ее Андрею, но тот сурово отказался, и, послав и Левит и ее Рансу подальше, возразил, что своим выступлением он вполне доволен, и ребята из группы зажигают как надо.

– Оле, эт-то хорош концерт! – черногубый Рансу встал на сторону Жуя. – Что теб-бе не нравит-тса, Оле?

– Да ну! – махнула рукой Олеся Левит. – «Толпе» может и покруче! Андрей, давай, покажи, на что ты способен!

– Я показываю!

– Не вижу!

Андрей сдержался от того, чтобы не высказать Левит парочку непечатных слов. Поправив гитарный ремень, он вернулся на сцену и под бурный рев зала заиграл незапланированную песню. Она была сурова и тяжела, как кусок чугуна, но это было именно то, что, по мнению Левит, не хватало их выступлению. Услышав первые аккорды, остальные участники группы переглянулись, пожали плечами и тяжелая хардроковая композиция сотрясла стены «Ностури». «Она права! – зло думал Жуй, насилуя гитару. – Я не собран. Это все из-за Надьки!»

Конечно тот зудящий червь в его душе, не позволяющий испытывать совершенное наслаждение от выступления грыз его из-за его девушки, о которой он думал уже сутки напролет, которая осталась в Санкт-Петербурге и которая не звонила ему с тех пор, как он не очень красиво поговорил с ней на берегу Онежского озера в кафе «Парадное». Пару раз он пробовал дозвониться до нее сам, но она не брала трубку. И это не нравилось Андрею.

Так и быть, сразу после выступления он снизойдет и позвонит в Питер еще раз, хотя сомнительно, что и в этот раз Надя Грикова ответит. Похоже на то, что она обиделась. Всерьез обиделась. Думая об этом, Андрей чуть не забыл слова песни, а когда закричал текст, голос его был не похож на его голос. Он кожей почувствовал, как услышав такое, Олеся Левит поморщилась и даже, может быть, отвернулась.

Исполняя одну песню за другой и доводя финнов до психофизической кондиции ко встречи с «Порт Вааса», Андрей Яковлевич Вставкин, взявший себе творческий псевдоним «Жуй», думал только об одной песне. Как это ни странно, но в голове его слышался «Наутилус Помпилиус». На телефонном звонке под именем «Надя» звучала песня «Колеса Любви» и именно эту песню молодой и дерзкий рокер хотел услышать сейчас больше всего.

Глава 2

Любовь

Санкт-Петербург

20 июня 2017 г.

Наконец он вернулся.

Родной Санкт-Петербург встретил его равнодушным влажным вечером. Благодаря белым ночам было светло почти как днем, разве что солнца не было. Вызвав такси, он, уставший как плантационный раб, выдохнул адрес. Его никто не встречал, кремовый лимузин не подавал, он хотел в туалет и настроение было гнусное как эта мокрая белая ночь северной столицы. Да еще поезд задержался на границе на несколько часов из-за какой-то дурочки с пакетом чего-то запрещенного. Но самое главное – прошло уже двое суток, а от Нади ни слуху, ни духу. Андрей уже давно плюнул на мужскую гордость и названивал ей беспрерывно, но Грикова не отвечала. Сама она тоже не звонила, жуевский телефон «Самсунг» ни разу не заиграл «Колеса Любви». Другие мелодии – постоянно, но только не «Наутилус». Андрей ехал в купе и даже не пил водку со всеми вместе, он грустил и сонно смотрел в окно на проносившиеся пейзажи. Олеся Левит всю дорогу курила и не уставала глумиться над лидером «Толпе», но тот лишь отворачивался к стенке или к окну. Он молчал и сжимал челюсти, когда Левит прилюдно называла его подкаблучником. Молчал и… ну не то, чтобы соглашался… но не оспаривал. Наконец после нудной дороги в Россию, участники группы вывалились из поезда и разъехались в разные стороны. Музыкальное оборудование приедет из Хельсинки позже отдельным транспортом.

Андрею хотелось спать.

И еще ему хотелось Надю.

Такси привезло его на проспект Обуховской Обороны, где он снимал квартиру на четвертом этаже дома, построенном еще до социалистической революции.

Квартира была пуста.

Жуй уронил у порога свою спортивную сумку с вещами. Никого. И звать не нужно и так понятно, что Надя покинула это место, видимо, сразу после телефонного разговора из Петрозаводска. Не разуваясь, Андрей прошел на кухню, открыл холодильник, осмотрел содержимое и достал сладкий ликер. Действия… Какое должно быть действие с его стороны? Что делать? Как себя вести? Раньше от него никто не уходил, если он расставался с девушкой, то всегда по собственной инициативе, а тут… Тяжело упав на маленький табурет, он пододвинул пепельницу. Закуривая «Парламент», Андрей Жуй уставился в квадратное кухонное окно, на широком подоконнике которого стояла приоткрытая хлебница с высохшей половинкой нарезного батона. Сладкий ликер заставил морщиться от одного своего желтого цвета и Андрюша отставил рюмку в сторону. Небосвод за окном был светло синим, ни намека на черноту. Знаменитые питерские белые ночи, к тому же сегодня день летнего солнцестояния. Под окном дома, в котором он снимал квартиру проходил наполненный автомобилями даже в столь поздний час проспект Обуховской Обороны, за которым был крохотный сад имени Надежды Константиновны Крупской. За садом – Нева. С высоты четвертого этажа Жуй мог прекрасно видеть высокие трубы предприятия, расположившегося на противоположном берегу и названия которому он так и не выяснил. Предприятие подмигивало освещенными оконцами, значит, работы велись в три смены.

«Отец…» – мысленно вздохнул Андрей и глубоко затянулся сигаретой. Его отец Яков Вячеславович Вставкин всю жизнь проработал на ЗИЛе обычным сборщиком, которого за тридцать один год стажа даже не повысили до элементарного бригадира, не говоря уже о начальнике сборочного цеха или еще какой должности. А все потому, что Яков Вячеславович патологически боялся хоть какой-то ответственности. Собирая в три смены кузова для грузовиков, Вставкин-старший не мог представить себе иной заботы как затянуть гайку потуже, да вовремя пропить заначку. На работе же он и помер от инфаркта, после вот такой же ночной смены. Повалился на бок, проходя «вертушку» и больше не встал.

Жуевский телефон пиликнул и Андрей вцепился в него почти мертвой хваткой. Но тут же разочарованно отбросил его на стол, когда узнал, что это всего лишь предупреждение о разряжающемся аккумуляторе.

Дымя сигаретой, он сидел на кухне, слушал тишину и смотрел вниз в окно, где в синеве атмосферы звякнул торопящийся в депо трамвай. Андрей недавно живет на этой улице, еще не привык к району, еще не привык, что под окном гудят машины даже в позднее время. Это мешало спать, но Наде Гриковой нравилось, она говорила, что слушая шум за окном, она ощущает себя живущей именно в городе, а не в глухом захолустье. Но, не смотря на это она ворочалась на кровати до тех пор, пока не затыкала уши берушами.

Эту квартиру подыскала ему конечно Олеся Левит, кто же еще. Она всегда подыскивает ему квартиры и все время в самых разных районах Питера, так чтобы Жую всегда приходилось начинать приспосабливаться заново. На данный момент времени он жил на пересечении улицы Крупской и проезда Обуховской Обороны. Обуховская оборона… Жуй задумчиво вздохнул. Мог ли в шестнадцатом веке воевода казачьего полка Иван Васильевич Обухов, щедро натирая барсучьим жиром мозоль на правой ступне, подумать, что один из его многочисленных потомков, а именно – Павел Матвеевич Обухов, уже в далеком девятнадцатом веке откроет способ получения высококачественной стали и начнет в России крупное производство литой стали и стальных орудий. А потом уже в начале двадцатого века рабочие Обуховского завода подустанут лить пушки и решат организовать стачку, переросшую в политический бунт. Так родовая фамилия соединиться с родом Крупских и окажется на фасаде дома номер 1/123, на четвертом этаже которого молодая звезда российского рока курит «Парламент» отечественного производства и с беспокойством поглядывает то в окно, то на разряжающийся мобильный телефон, то на рюмку со сладким желтым содержимым.

Андрею Жую становилось все мрачнее и мрачнее. Он был один. Теперь, когда откинув ненужные мысли о литой стали, о недремлющих цехах завода за Невой, об отце, что остался теперь уже в прошлом, Андрей в полной мере осознал, что сидит совершенно один.

И ляжет спать совершенно один. И когда проснется, его одиночество останется с ним наедине и никуда не пропадет, даже когда вечером он придет на репетицию их группы. Да, в студии, разумеется, будут люди, многие из которых являются если не друзьями Андрея, то, по крайней мере, знакомыми. Но потом он так или иначе вернется домой, сюда, в эту съемную квартиру, где полбатона в хлебнице окончательно зачерствеют. И так же сядет перед окном или уставиться в планшет. Так же закурит сигарету, не думая о том, что его Нади не нравится табачный дым, потому что его Нади с ним не будет и завтра.

А ведь в Петрозаводск его провожала Надька. ЕГО Надька. Она не поехала с ним на вокзал, потому, что за ним прямо к подъезду приехал микроавтобус. Грикова осталась в квартире, готовясь навести уборку в прихожей, а потом она хотела пересадить свой декабрист в широкий горшок. По возвращении Андрея из Финляндии, она обещала изжарить для него индейку, как он любит. С хрустящей кожицей, натертой чесноком. Жуй опять открыл холодильник, припоминая, что когда он доставал ликер там почти ничего не изменилось с того раза, как он заглядывал сюда четыре дня назад перед отъездом в Карелию и Финляндию. Так и было. Значит, Надя еще не ходила в продуктовый. Значит, его индейка скучает в магазинном холодильнике и даже не подразумевает, что могла бы быть сейчас съедена под желтый ликер или красное вино на кухне в доме номер 1/123 на пересечении проспекта Обуховской Обороны и улицы имени боевой подруги Ульянова-Ленина (Надежда Константиновна Крупская была не полной тезкой Гриковой, у Нади отчество было другое, сложно-неславянское).

Андрей тряхнул головой и грубо затушил окурок. Он быстро прошел в спальню и распахнул шкаф. Ни одной женской шмотки. Ну ладно, шмотки еще можно забросать в сумку, чего не сделаешь с горяча. Но вот ванная!

Ванная! Андрей побежал в ванную и раскрыл дверцу. Едва различимый запах канализационной трубы и… из всяческих туалетных принадлежностей остались только мужские: крем для бритья и после бритья, шампунь, зубная щетка и еще какая-то мелочь, которой Андрей мало пользовался. Женского – разве что пара обмылков.

Декабрист! В зале на подоконнике там, где стоял горшочек с цветком, остался лишь круглый след. Даже декабрист забрала! Это уже серьезно! Это уже повод бить в рельсу!