Святая ведьма

– Может, вы подождете в машине? Я всего на пару часов. За простой я оплачу, – Людмила делает попытку удержать водителя демонстрацией краешка крупной купюры.

Очень не хочется переться по грязи, а если потом ещё и попутку ловить…

Водитель хмуро смотрит перед собой, словно его интересует только одна асфальтированная дорога. На панели машины в ряд приклеены иконки. Преобладает Святой Семен, покровитель автомобилистов. Все святые взирают на Людмилу с тем же настроением, что и водитель. Они тоже ненавидели ведьм. Людмила вздыхает и выходит из машины.

– Добирайся сама, сучка! – кричит водитель в открытое окно и резко срывается с места.

Что же, это не самое плохое прощание для ведьмы. Людмила с легкой улыбкой следит за тем, как машина разворачивается и проносится мимо неё. Водитель пытается харкнуть, но слюну сносит ветром. Да уж, вот они, последствия клейма на щеке. И пожаловаться некому.

Кстати, о клейме. Надо совершить ритуал, который облегчит задачу с поимкой Пояса Ларинджины.

Людмила отходит в густой ивняк и навостряет уши – чтобы никто не проехал, и никто не увидел с дороги. Из сумочки вылезает маска. Резиновая маска, вроде тех, которые надевают актеры для киносъемок. Маска привычно ложится на лицо, клей-гель прижимает её плотно, будто вторую кожу. Из-под блузки вылезает подрясник, клобук садится как влитой, сверху мирской вид закрывает ряса. Небольшой треугольник, в два раза меньше, чем у Павла Геннадьевича, ложится на черную ткань.

Людмила готова! Из кустов на разбитую дорогу выбирается абатисса, женщина с полномочиями карать и миловать. Средний состав, но статуса должно хватить, чтобы забрать у колхозника бесценный артефакт. Вперед! По грязи и сырой траве!

На её счастье с дороги слышится шум и на проселок сворачивает огромный лесовоз. Необъятная морда железного зверя замирает в нескольких шагах от женщины, словно демон из преисподней застывает перед броском. Людмила воздевает руку в благословляющем жесте и подходит к машине. Дверь открывается и на неё смотрят две пары глаз.

– Залезайте, ваше… святейшество, – говорит один из мужчин, толстяк с большими залысинами. – Нечего зря ноги по нашим колдоёбинам ломать.

«Ваше святейшество». Он не знает, как к Людмиле обращаться. Видно, что ни разу не сталкивался. Женские чины настолько редки, что их объединили одним названием – «мать». Только эти «матери» в своем святом рвении нередко переплевывают по жестокости «отцов».

– Да пребудет с вами Благословение Божие, да не отвернется от вас Святой Семен. Во имя отца и сына, – торопливой скороговоркой выплевываются жгучие слова. – Спасибо, добрые люди, за заботу. Вы не в «Нижние угли» едете?

– Дык там дальше и не уедешь, – хохочет тот, что за рулем, худосочный мужчина с бегающими глазками. – Там шахты натыканы, а за ними лес непролазный. Тупик.

– Вот туда-то мне и нужно. Подвезете, мужчины? – Людмила хватается за протянутую ладонь и влезает в кабину.

В нагретой на солнце кабине пахнет бензином, старыми носками и мужским потом. На полу валяются окурки, на панели красуется фотография обнаженной девицы, которая бесстыдно раскинула ноги. Груди огромные, такие спокойно можно назвать выменем. И на щеке буква… Фотографию тут же прячет водитель, виновато косится на монашку.

– Конечно же подвезем, ваше святейшество. Мы завсегда рады помочь Святой инквизиции, – пытается отвлечь внимание от своего коллеги второй водитель. – Надо в «Нижние угли»? Будут «Нижние угли»! Надо в «Михайловку»? Будет «Михайловка». Только скажите. Вы, небось, к Миколе Силантьичу направляетесь?

– За то, что подвезете, я не обращу внимания на срамную фотографию. Но помните, что без печати «одобрено святой комиссией», эта фотография является происками дьявола. Я думаю, что её следует подвергнуть сожжению, – Людмила хмурит брови. Старается не очень сильно хмуриться, а то маска может слезть, и тогда она вместо бабы на фотографии будет лежать с раскинутыми ногами. – И да, я к Миколе Силантьевичу.

– Сейчас, сейчас. Мы же не со зла, а так… взгрустнется в поездке на дальняке. Сейчас сожжем, – водитель передает фотографию напарнику, тот тут же запаливает её зажигалкой.

Голубоватый огонек жадно пожирает фотографию. Бумага темнеет, трескается и уже кажется, что женщина с раскинутыми ногами безмолвно кричит, сгорая в очищающем огне. В пепельнице догорают остатки фотографии, последними темнеют глаза…

– Гриха, походу мы с тобой сами стали инквизиторами, раз ведьму сожгли, – несмело улыбается толстяк.

Второй мужчина прыскает и искоса наблюдает за реакцией абатиссы. Дергают черта за хвост! Надо их одернуть, а то рискнут ещё раз пошутить, и тогда баллончик с перцовкой распылится в кабине.

– Заткнитесь и ведите машину! – цедит Людмила сквозь зубы. – Моя доброта небезграничная, а за крамолу знаете, что бывает?

– Простите, ваше святейшество, – сдавленно выдавливает водитель.

Больше бледные водители не рискуют шутить. Машина переваливается по разбитой дороге и вскоре выныривают серые крыши домов.

Убогая деревенька встречает шикарным постаментом с огромным равносторонним треугольником. За верхний угол зацеплена веревка и в петле висит великий мученик. При взгляде на скульптуру мороз пробегает по коже. Или свет падает так, или это фантазия перевозбужденного разума Людмилы, но она видит, что великий мученик взирает не кротко, не с мукой в глазах, а так, словно готов спрыгнуть с треугольника и каленым железом выжигать скверну по всей земле. Так могли смотреть идолы язычников, которым приносили кровавые жертвы, но никак не символ Церкви… которой тоже приносится кровавая дань. Людмила вздрагивает, когда глаза великого мученика со злостью впиваются в неё.

Нет, это только показалось, это всего лишь игра света и, спустя несколько метров, они проезжают мимо обычного памятника. И глаза уже добрые и приветливые. Такие же, как у Павла Геннадьевича, когда он подписывает приказ на увольнение «не оправдавшего доверие» человека.

Лесовоз встречают два худых пса, которые зло гавкают на широкие колеса. Тявкают с таким остервенением, будто именно колеса виноваты в их нелегкой судьбе, в постоянных тумаках и вечном голодании. Людмила не боится собак, больше опасается людей, но по поведению четвероногих существ можно судить об их хозяевах.

Деревенские домишки походили на сопровождающих псов, такие же худые, перекошенные, облезлые. С первого взгляда и не скажешь, что в этих хибарах живут люди. Временное пристанище последнего бомжа мегаполиса является замком по сравнению с домиком зажиточного крестьянина. Зажиточным считается тот, возле дома которого стоит трактор. Данный динозавр стоял только возле одного более-менее крепкого дома.

Зато церковь поражает великолепием: белоснежные стены, красочные витражи, золоченые треугольники на куполах. Не удивительно, если двери и мебель сделаны из дорогущего сандала. Дом для беседы с великим мучеником выглядит настоящим дворцом, он блестит, как дорогущий самородок посреди навозной кучи.

– Вот тута и обитает Микола Силантьич, – кивает «Гриха» на вместилище святого духа. – Вам к нему. Благословите, ваше святейшество?

Струю перцовки тебе в рожу, а не благословение!

Но нельзя выдавать себя раньше времени. Нельзя. Потому Людмила ещё раз благословляет и брезгливо морщится, когда их слюнявые губы касаются кончиков пальцев.

– Спасибо, что подвезли. Постарайтесь больше не грешить. Помните, что Он постоянно следит за нами! – Людмила вылезает и показывает на небо.

Водители истово творят знак треугольника и обещают стать чуть ли не святыми. Лесовоз медленно отъезжает и вскоре исчезает за поворотом. Людмила поворачивается и нос к носу сталкивается с мрачным мордоворотом. По-другому нельзя назвать это огромное существо. Первым впечатлением Людмилы была мысль, что горилла сбежала из зоопарка и напала на местного священника. Мало того, что напала и убила, так ещё нарядилась в его рясу и нацепила сверху треугольник. «Горилла» открывает пасть и рычит:

– Здравствуйте, мать-абатесса. Во имя отца и сына рад приветствовать вас.

– Здравствуйте, Микола Силантьевич. Я тоже приветствую вас во имя отца и сына. Так было, так есть и так будет, – Людмила смиренно опускает глаза, всё же она женщина, хотя и выше его по церковной иерархии.

– Благословенны будем. Что привело вас в наш отдаленный уголок?

Нет, всё-таки священник очень похож на гориллу. Похож маленькими злыми глазками, челюстью, которая напоминает утюг, длинными ручищами на массивном торсе. По фигуре видно, что священник не гнушается тяжелым крестьянским трудом и мало похож на тех благообразных прыщей, которые осядут на хлебном местечке и обрастают жирком, просвещая паству относительно заветов из Сводов Небесной Благодати.

– Я к вам прибыла по поручению верховного инквизитора. Из «Нижних углей» пришло письмо о том, что вы что-то обнаружили, – Людмила говорит бесстрастным голосом, старается ни жестом, ни взглядом не выдать своих истинных намерений.

Священник странно смотрит на неё, слишком внимательно, словно старается вспомнить лицо Людмилы. Она его первый раз видит, но он не отводит взгляда. Приходится даже кашлянуть, чтобы прервать затянувшуюся паузу. Слишком уж повышенное внимание, так может смотреть дворовый пес, который усиленно думает – вцепиться вам в ляжку или повилять хвостом.

– Ой, простите, что томлю вас на пороге. Прошу проследовать в мою скромную обитель. Вы как раз успели к ужину, – священник отступает и делает приглашающий жест в сторону «скромной обители». – Меня в миру называют отец Николай, так что можете так обращаться.

– Абатесса Варвара. Приятно познакомиться.

Людмила заходит в церковь. Двери и взаправду из дорогого дерева, не сандал, но пламенная береза. Из такого же массива сделаны и скамьи для прихожан. Сам алтарь и аналой из красного дерева. Золотой переплет Сводов Небесной Благодати, который лежит на аналое, ослепляет с порога. Золоченые рамы, золоченые люстры, золоченые подсвечники. Внутри храма всё заставляет испытывать трепет и восторг. С икон взирают хмурые лица, на расписных стенах картины адских мучений.

Людмила осеняет себя треугольником и шепчет слова молитвы. Это всё россказни, что ведьма не может заходить в церковь. Может… может и чины в инквизиции занимать. Предупредительный священник ведет Людмилу в сторону малоприметной двери.

Людмила входит в его келью. Женщины не должны заходить в обитель мужчины. Но Людмила сейчас не женщина, а духовное лицо. Тем более, что по рангу она выше деревенского священника.

Узкая кровать, стол и табуретки. Шкаф со священными книгами. Особенно умиляет умывальник с соском, над обязательным тазиком на невысокой тумбочке в углу. Людмила такие видела только на картинках.

– Присаживайтесь, абатесса. Доставите мне радость и разделите трапезу? – священник сама любезность.

– Отец Николай, я вообще-то тороплюсь…

– А после и вещицу эту пойдем смотреть. Дорога-то, чай, была не близкой.

Ох и не идет этой горилле подобная мягкость. Ему бы на боксерском ринге морды разбивать, а не кисточкой помазания творить. Людмила соглашается и присаживается на одну из табуреток. Священник выходит из кельи.