Деревянные пушки Китая. Что русские делали в Китае?

«Зелёнознамённые» солдаты сводились в пехотные «ины» (батальоны) численностью в 500 человек и кавалерийские «ины» (эскадроны) в 250 человек. Из нескольких «инов» составлялись «чжэнь-пяо», бригады, а все войска провинции подчинялись провинциальному главнокомандующему «ти-ду». Чёткая система организации и действенный контроль со стороны центрального правительства практически отсутствовали. «Войска зелёного знамени» представляли собой конгломерат разрозненных полков, отрядов и гарнизонов. Уровень подготовки и условия службы очень разнились в зависимости от степени коррумпированности чиновников разных провинций.

«Тигровый» воин из пекинского гарнизона.

Гравюра XIX века

Здесь необходимо добавить, что китайцы представляются монолитным народом только стороннему наблюдателю, в действительности это конгломерат родственных этносов, зачастую не понимающих друг друга – например, провинциальные диалекты Северного Пекина и Южного Гауандуна отличаются больше, чем русский и польский языки. Так что в ту эпоху для многих китайцев перманентная вражда с маньчжурскими властями или соседними кланами была актуальнее любых стычек с далёкими «варварами». В XIX веке все воевавшие с Цинской империей, по сути, ни разу и не столкнулись с единым Китаем…

Китайский солдат из «войск зелёного знамени» с фитильным ружьём. Фотография XIX века

Личный состав «восьмизнамённой» гвардии получал достаточно высокое содержание: рядовые столичных частей по 4 ляна серебра в месяц, артиллеристы – 3 ляна, рядовые – 1,5 ляна. Кроме того, каждый «восьмизнамённый» солдат и унтер-офицер получали по 22 мешка риса в год. Офицерский состав «восьмизнамённых» войск получал в зависимости от чина от 45 до 80 лян серебра в месяц и соответствующее немалое количество мешков риса. Китайские солдаты «зелёного знамени» обходились значительно дешевле – от 1 до 1,5 лян в месяц и всего 3,5 мешка риса в год.

Серебряный лян в то время примерно равнялся 2 российским рублям серебром. Таким образом, жалованье солдат и офицеров Цинской империи (особенно «восьмизнамённых») заметно превышало служебные доходы офицеров, не говоря уже о солдатах, Российской империи. Но в условиях казнокрадства и коррупции китайские солдаты «войск зелёного знамени», по многочисленным свидетельствам современников, вели вполне нищенское существование.

Военный бюджет Китая в 1812 году составил 51 миллион рублей серебром (25?200?275 лян серебра), плюс такая неопределяемая ныне сумма, как 5?608?676 мешков риса. Даже без этих мешков данная сумма соответствует прямым военным расходам Российской империи в том году, когда французы сожгли Москву.

Таким образом, с цифрами у Китая было всё в порядке. Хуже было другое – его огромная армия оставалась абсолютно средневековой. Уровень военной техники и тактики соответствовал в лучшем случае европейской Тридцатилетней войне (1618–1648).

«Но вот приближается к ним от запада сосед…»

Один из первых русских китаеведов, Захар Леонтьевский, в 1824 году наблюдал ежегодный смотр и стрельбы «восьмизнамённой» гвардии в окрестностях Пекина. По описанию виден типичный для европейской тактики XVI–XVII веков «караколь»: последовательные залпы сменяющихся рядов в глубоком построении стрелков. Описанные ружья – типичная фитильная аркебуза XVI столетия, употреблявшаяся в Европе ещё до появления тяжёлых мушкетов. Ствол короткий, «в аршин», то есть более чем на 40 см короче русского пехотного ружья эпохи войны с Наполеоном. Калибр так же мельче европейского тех лет (15 и 18 мм соответственно).

Китайский «гингальс». Гравюра 1843 года

Характерно, что китайскими стрелками не употреблялся шомпол, пуля просто опускалась в ствол. Подобные «аркебузы» и тактика их применения позволяли развить достаточно большую скорострельность при малой дальности и никакой меткости. Относительно малый калибр, соответственно малый вес пули и заряда не позволяли эффективно пробивать доспехи, чем и объясняется сохранение средневековых лат на вооружении маньчжурской армии до второй половины XIX века.

Помимо маньчжурских «аркебузиров», Захар Леонтьевский описывает отряды пеших и конных лучников. Наряду с короткими пехотными ружьями воины империи Цин использовали и, наоборот, очень длинные, до 2 метров, и калибром 20–25 мм, обычно стрелявшие сразу несколькими пулями. Столкнувшись с таким оружием в ходе первой «опиумной» войны, англичане, вспомнив европейское Средневековье, именовали его «гингальсом».

При стрельбе такое тяжёлое ружьё обслуживалось двумя бойцами, один клал ствол на плечо и плотно фиксировал его при помощи жгута материи, другой стрелял. По свидетельстам очевидцев, из-за примитивности фитильного устройства и большого количества некачественного пороха, применяемого для выстрела из такого «гингальса», лица многих стрелков носили следы пороховых ожогов.

Не лучше обстояло дело и с артиллерией. Русский дипломат Егор Ковалевский, посетивший Пекин в 1849–1851 гг., оставил любопытное описание ежегодных учений столичных артиллеристов из «восьмизнамённых» войск: «Орудий было до двухсот, но что за орудия! Привезённые на поле пушки увязываются веревками; иные просто к брусьям, положенным плашмя, иные к лафетам, если только можно назвать лафетами эти уродливые одноколки, колёса которых врываются до половины в рыхлую землю, чтобы откат не был очень силён». По описаниям Ковалевского, стреляли китайцы «без диоптра, на глаз, подбивая клинья спереди или сзади, притягивая верёвкой вправо или ослабляя влево».

Как видим, это даже не эпоха Тридцатилетней войны. Нечто подобное было в битве при Павии или у Ивана Грозного во время взятия Казани за четыре века до описываемых событий.

Застою в военном деле способствовала и господствовавшая в Китае неоконфуцианская идеология, искренне считавшая Поднебесную единственным центром мира и отвергавшая любые заимствования у близких или далеких «варваров». Новый XIX век «стали, пара и электричества» Китай, в лице Цинской империи, формально встретил в зените могущества – кроме современной территории, включая Тибет, Синьцзян и Тайвань, его границы охватывали Монголию, Корею, Вьетнам, Бирму, Непал, ныне российскую Туву и российское Приморье. Но накануне столкновения с европейцами Вооруженные силы Китая оставались, по сути, всё той же армией, с которой маньчжурский союз племён покорял империю Мин два века тому.

Неудивительно, что современник Наполеоновских войн русский подданный, американец ирландского происхождения Пётр Добель (Питер Дюбель), посетивший Китай по торгово-дипломатическим делам в 1818 году, оставил первое в России того времени и очень показательное описание цинского войска: «Ничего не может быть презреннее устройства китайской военной силы… Оружие китайской пехоты есть: длинные пики, ружья с фитилями, короткие сабли… Конница их также имеет сабли; но самое лучшее их оружие суть лук и стрелы… В армии богдыхана числится более миллиона воинов. Это может быть и справедливо, но положительно могу уверить всех, что нигде и никогда не существовало войска, при такой многочисленности столь слабого и малоспособного защищать государство и столь совершенно несведущего в воинском искусстве. Я уверен, что всякая европейская держава, если б только решилась вести войну с китайцами, могла бы весьма легко покорить страну сию; и я надеюсь ещё дожить до сей эпохи…»

Надменный, но наблюдательный европеец Дюбель оказался хорошим аналитиком и действительно дожил «до сей эпохи», когда наверняка не без удовлетворения читал известия о первой «опиумной» войне. Пока же, за четверть века до столкновения Британской и Китайской империй, он пророчествовал: «Долговременный мир, коим наслаждаются китайцы, много способствовал к растлению нравов и ослаблению духа бодрости и мужества. Может быть, нет в свете народа менее воинственного, как китайцы. И если бы Китай не был окружён морем и слабейшими соседями, то бы давно сделался добычею первого отважного завоевателя. Но вот приближается к ним от запада сосед, которого должны они страшиться и против которого нет никакой обороны. Я разумею британцев в Ост-Индии, владения их придвинулись уже к самим границам Китая…»

Опиум для Китая

По странному совпадению в 1757 году, когда маньчжуры, вырезав джунгар, присоединили к Китаю территорию будущего Синьцзяна, британская Ост-Индийская компания захватила в Бенгалии районы, производящие опиум. Опиум и стал первым товаром европейских торговцев, который нашёл широкий спрос на самодостаточном китайском рынке.

Первые медицинские сведения о свойствах опия в Китае находят в книге рецептов «Средние страны», появившейся в Х веке, в эпоху долгих междоусобных войн и переворотов между падением империи Тан и воцарением династии Сун. Первоначально китайцы позаимствовали от индийских мусульман способ варить мак и из полученного опия делать «хлебцы». Однако им куда больше полюбилось курение опия, которое вызывало иное, более глубокое действие. Уже при первых вдохах дыма человек впадает в сладкую дрёму наркотического опьянения. Как оказалось, именно индийский опиум из Бенгалии обладал особым качеством и приобрёл небывалый спрос в Поднебесной…

Уже к концу XVIII века англичане наладили широкую торговлю этим специфическим «товаром», занимавшим к рубежу веков свыше трети всего объёма английской торговли с Китаем. И если раньше европейцы вынуждены были щедро платить серебром за чай, шёлк, фарфор и прочие популярные у европейской элиты китайские товары, то теперь поток серебра (основной в том мире расчётной валюты) хлынул в обратную сторону.

Масштабы наркоторговли были просто фантастическими. Только в одном 1837 году англичане ввезли в Китай 2535 тонн опия, выручив за него 592 тонны серебра. А ведь кроме англичан в наркоторговле подвизались и американцы, перепродававшие в Китай более дешёвый и менее «качественный» турецкий опиум, и прочие европейские торговцы. Всего же в 1837 году в обмен на опиум из Китая утекло свыше 1200 тонн серебра. Вымывание из страны серебряной монеты перекосило всю экономическую и финансовую систему Китая, вызвав катастрофическое удорожание серебряной монеты и, как следствие, резкий рост налогового бремени и снижение уровня жизни основной массы крестьянского населения, в быту пользовавшегося мелкой медной монетой, но платившего подати серебром.

Помимо экономического удара торговля опиумом при таких гигантских масштабах наносила страшный удар по моральному и физическому состоянию всего китайского народа. В первую очередь наркоманами становились представители элиты, ведь у крестьян просто не было серебра на покупку опия. По оценкам современников, среди пекинских чиновников было 10–20% курильщиков опия, а в приморских провинциях и портовых городах юга Китая таковых было свыше половины. Наркоманами стали даже некоторые маньчжурские принцы. А после того как под влиянием высокого спроса плантации мака появились в континентальном Китае и их менее качественный, но дешёвый опиум стал доступен простолюдинам, к наркоманам-принцам и наркоманам-чиновникам присоединились наркоманы-крестьяне, наркоманы-солдаты и даже наркоманы-монахи.

Как с ужасом писал китайский очевидец, свидетель тех лет: «Днём люди спали, а ночью бодрствовали; ясным светлым днём не слышно было и человеческого голоса, царила тишина, а ночью при свете луны и красных фонарей открывался дьявольский базар…»

Курение опиума на полтора века стало бичом китайской жизни, и даже в первой половине XX века многие видные политики и военные деятели Китая всех противоборствующих лагерей – вроде «Молодого маршала» Джан Сюэляна или главного красного маршала Джу Дэ, бывшего в молодости страстным курильщиком опия, – не были свободны от этой пагубной страсти. И только жёсткая диктатура Коммунистической партии Китая сумела обуздать наркотическую эпидемию.

А пока же чиновники империи Цин упивались опиумными галлюцинациями, а их более корыстные коллеги упивались подсчётом коррупционных барышей, которые приносила нелегальная торговля маковым зельем. Всеобщая коррупция стала третьим – помимо ущерба генофонду и экономике – злом, занесённым в Китай на парусах быстроходных опиумных клиперов, порождённых бурно развивавшимся европейским капитализмом.

Первый императорский указ о запрете торговли опиумом появился ещё в 1729 году, задолго до развития систематического британского трафика из Индии. Начиная с 1796 года указы о запрете опиума следовали регулярно со столь же постоянной безрезультатностью. Зачастую европейские купцы вели торговлю прямо с кораблей, стоявших на якоре у побережья. Многочисленные сампаны и джонки свозили опиум на берег и по многочисленным рекам и каналам распространяли его по всему Китаю.

«Борьба» с опиумоторговлей создала устойчивую коррупционную систему среди маньчжуро-китайского чиновничества. Например, лет за десять до первой «опиумной» войны капитан Хань Чжаоцин, назначенный руководить борьбой с опиумной контрабандой, договорился с иностранными судовладельцами и с каждых пропущенных 10 тысяч ящиков опиума брал процент, несколько сот ящиков, и докладывал о них властям как об успешно захваченных. Дошло до того, что он ввозил опиум на военных судах и получал при этом награды за успешную борьбу с наркоторговлей. В результате высокопоставленный коррупционер получил чин адмирала и право ношения павлиньих перьев на головном уборе, нажил огромное состояние, ну и заодно убил наркотиком множество соотечественников.

Нельзя сказать, что данные проблемы совсем не волновали власть. У высших чинов империи Цин были разные взгляды на проблему опиума. Часть чиновников выступала за тотальный запрет не только торговли, но и хранения и употребления опиума. Другие, наоборот, призывали шире наладить собственное опиумное производство, строго запретив употребление лишь военным и чиновникам, и собственным опиумом вытеснить с китайского рынка опиум английский, чтобы остановить стремительный отток серебра из Поднебесной. Но наиболее многочисленная и, как выяснится, наиболее влиятельная часть элиты вообще ни за что не выступала – этим разложенцам и так неплохо жилось.

Невольным инициатором первой «опиумной» войны станет честный китайский чиновник Линь Цзэсюй. Но именно этот человек сделает для Китая и первое описание царской России, на котором стоит остановиться поподробнее.

Глава 3

Царская Россия глазами Китая. Какой в XIX столетии виделась Российская империя из Китая

Интересующемуся историей российскому читателю давно известны произведения, описывающие взгляд на нашу страну иностранца с Запада, из Европы. Начиная с «Записок о Московии» Сигизмунда фон Герберштейна XVI века до «России в 1839 году» маркиза де Кюстина.

И посол императора «Священной Римской империи» (фактической предшественницы современного Евросоюза) барон фон Герберштейн и, как бы сказали сейчас, «независимый журналист» де Кюстин дали весьма любопытный взгляд на нашу страну извне. Взгляд чужой, зачастую недоброжелательный, но меткий – и оттого очень интересный, полезный. Ведь не зря сказал один русский поэт: «Большое видится на расстоянии».

Споры о таких взглядах иностранцев на Россию – о том, чего там больше, откровенной русофобии или нелицеприятного, но объективного анализа, – ведутся уже как минимум третий век. При любых итогах таких споров бесспорно одно – мнение европейцев, их взгляд на нашу страну с Запада в России всегда вызывали повышенный интерес.

При этом взгляд на Россию с противоположной стороны света, с Востока, в нашей стране, как правило, никому не известен, за исключением единиц узких специалистов-востоковедов. Парадоксально, но мнение о России ничем не прославленного, кроме, собственно, «Записок» о нашей стране, француза де Кюстина обсуждается уже не первый век. При этом почти никто не знает, что одновременно с де Кюстином о Российской империи писал ещё один очень внимательный (и в чём-то столь же недоброжелательный) иностранный наблюдатель.

Только был этот посторонний исследователь нашей страны одним из первых лиц своего огромного государства, самого населённого на планете. И вот об этом взгляде со стороны – со стороны Востока, вроде бы дальнего, но плотно примыкающего к нашим границам, – Россия не знает почти ничего. Попробуем исправить эту ошибку.

«Серебряный журавль» против европейского опиума

В 1839 году, том самом, когда французский маркиз Астольф Луи Леонор де Кюстин катился в карете из Петербурга в Москву, на 8 тысяч вёрст юго-восточнее столицы Российской империи из Пекина в самый большой порт на юге Китая ехал новый начальник. Карету ему заменял паланкин, который на своих плечах несли десятки слуг.

54-летний Линь Цзэсюй был отмечен титулом «чжитай», в соответствии с которым ему полагался серебряный журавль, вышитый на груди чиновничьего халата. Титул «чжитай» в России переводили как «наместник», а в Англии – как «Viceroy», вице-король.

Действительно, наместник Линь уже два года возглавлял две самые населённые провинции в центре Китайской империи – Хубэй и Хунань, а в самом конце 1838 года император Сяньфэн фактически присоединил к его наместничеству и самую южную провинцию страны, Гуандун. Тогда на территории этих трёх провинций Китая, подвластных Линь Цзэсюю, проживало около 70 миллионов человек – столько же в том году населяло всю территорию Российской империи.

Императорский наместник Линь Цзэсюй

Пекинское правительство поручило наместнику Линю искоренить торговлю опиумом на юге страны, для чего ему подчинили не только третью провинцию, но и морской флот, охранявший южные берега Китайской империи Цин. К тому времени нелегальный ввоз опиума английскими купцами обеспокоил даже надменных и костных царедворцев Пекина.

По оценкам Линь Цзэсюя, который уже несколько лет с тревогой изучал проблемы опиумоторговли, в 1835 году китайцы заплатили англичанам за этот наркотик почти 3 тысячи тонн серебра в монетах и слитках – это в десять раз превышало стоимость всего легального импорта за тот год из Британии в Китай. Всего за два следующих года объём опиумной торговли удвоился – в 1837 году англичане ввезли в Китай 2535 тонн опия, выручив за него 592 тонны серебра.

Объём нелегальной торговли опиумом был таков, что буквально вымывал серебряную монету из южных провинций Китая, повышая стоимость серебра и задевая экономику всей империи Цин. К тому же курение опиума активно разлагало управляющий аппарат империи, ведь первым наркотик распространялся среди зажиточных городских слоёв и чиновников. По оценкам наместника Линя, опиумными наркоманами было до трети всех чиновников в южных, приморских, провинциях Китая.

Поэтому, прибыв в Гуанчжоу, самый крупный порт на юге страны, через который велась основная торговля Поднебесной с иностранцами, наместник Линь Цзэсюй решительно взялся за дело. С марта по май 1839 года его солдаты арестовали почти две тысячи китайских торговцев, специализировавшихся на опиумной торговле с англичанами. Одних лишь трубок для курения опиума в самом крупном порту Китая изъяли более 70 тысяч.

Первоначально наместник Линь старался избегать насилия в отношении иностранных купцов, он предложил им сдать весь опиум в обмен на чай. Результат оказался неутешительным – британские торговцы, главные поставщики опиума, шедшего из захваченной англичанами Индии, жаждали серебра и не спешили сдавать зелье в обмен на чай. Тогда в конце апреля 1839 года наместник Линь начал силой обыскивать склады и корабли англичан, обнаруженный опиум подлежал конфискации.