Основание

Постояльцев было немного, и это не удивило Свода. Чаще всего путники останавливались на шумных постоялых дворах, где было тепло, многолюдно, а значит, относительно безопасно.

Но Ласт Пранк не искал шумных мест, а потому, уплатив цену, равную стоимости ночлега в самой Риге, поставил краснолицего усача перед фактом, что трапезничать они будут в снятом ими доме, а утром уйдут когда захотят. Пусть-де хозяин поторопится и как можно скорее соберет им и ужин, и завтрак. Усач, пересчитав деньги, кивнул и лишь попросил, чтобы цена за ночлег осталась в тайне от его соседей.

Изнемогая от голода, Свод отправил своего верного спутника за провиантом, а сам улегся на скрипучую деревянную кровать у печи, надеясь подремать. Нужно сказать, что это ему удалось, хотя навязчивые гастрономические фантазии, превращаясь в кошмары, не раз заставляли его вздрагивать. Однако дом согревался, потрескивали поленья в печи, метались по потолку тени от огня светильника, и в душе усталого путника вдруг наступило такое умиротворение, что спохватился он только в момент, когда груженный провиантом Казик открыл дверь. Свод, поднимаясь с кровати, посмотрел в окно. Наступала ночь.

Младший Шыски был расторопен и исполнителен. Он прекрасно понимал, что теперь его жизнь будет целиком зависеть от пана Свода. Общались они мало. И не только потому, что говорили на разных языках. В случае острой надобности они привычно использовали жесты, мимику и некую гремучую языковую смесь. Общение же не ладилось потому, что пан Рычы, да и сам Казик, так неожиданно оторвавшийся от отцовского дома, все больше уходили в свои мысли.

Младший Шыски ловкими, быстрыми и какими-то по-домашнему привычными движениями разметал по столу нехитрые сельские яства. При этом он очень выразительно молчал, не поднимая глаз на Свода. Короткий сон притупил голод, и Ласт Пранк вдруг почувствовал что-то неопределенное, неосязаемое, то, что накладывало отпечаток на действия Шыского.

Закончив с «сервировкой» стола, тот перебрался к печи. Так же быстро справившись и с этой, привычной для него работой, слуга сунул руки в деревянное ведро с водой, вымыл их и, вытираясь о подол рубахи, торчащей из-под распахнутого зипуна, подошел ближе к свету:

– Што не яси, пане?

– Я, – не сразу ответил Ричи, отмечая на лице Казика плохо скрываемое беспокойство, – прасыль тъебя руским всегда сказать.

– Трэба, …нада, – поправился Казик, гуще чем всегда перемешивая все известные ему языки и наречия, – есцi. …ит, плиз…

– Хэй! – вскрикнул Ласт Пранк. – Шьто не так, Казимежь? Шьтости сделалась? Слючилса?

Шыски решительно шагнул к столу. Было заметно, что он обрадовался вопросу и ждал его.

– Пане Рычы, – переходя на заговорщицкий шепот, стал опасливо озираться по сторонам слуга, – слухай. Калi я хадзiy да вусатага за вячэрай, то суседу яго дапамог каня лавiць. То ён сказаy, што тут бяда.

– Стап, стап, Казы-ык! – поднял руки Свод. – Не бистро! Ты тарапильса. Мне нада понамайет. Руски кажи.

– Бандзiты тут, пан Свод, – без лишних церемоний выдохнул Казик, – разумееш? Хата э-э-э, дом гэты y старане стаiць, а вусаты з тацямi сябруе, друг бандзiтам, ясна? Еслi хто едзе з грашыма, тось, з дзеньгам i без аховы, цi без рэкрутаy альбо проста каго з вайскоyцаy, гэты краснаморды селiць iх тут, а вярхач лiхiх хлапцоy, Кудзеяр, пасля дзелiцца з iм грашыма! О, якiя справы, пане.

– Еxpect, – выпрямился с догадкой на лице англичанин, – жьди, Казимеж. Хатцу, ньет, хатшу ешо спросит: ты сказат, шьто здэс, этот дом потом приходят бандитсы?

– Не проста бандзiты, пане, – не удержался Шыски, – чэрцi! А галава y iх, кажуць, насамрэч асмадзей нейкi![29 - Асмодей – злой дух, дьявол, Сатана, бес.]

– …бандиты, – настаивая на своей версии и не углубляясь в значение нового загадочного слова, продолжил Ласт Пранк, – и раб… грабьят ношью трэвелэз, …путников?

– Хм, грабяць, – хмыкнул Казик и тут же добавил: – Што iм толькi грабiць? Трэ каб нiхто не ведаy пра гэта. Забiваюць яны трэвелаy, пане Свод. Такiх, як мы, i забiваюць, i y лесе закопваюць. А вусаты гэты дык i yсiх суседзяy сваiх тут за горла трымае. Калi хто што раскажа, так ен гразiцца хату спалiць таго i жонку з дзецьмi забiць.

Свод вздохнул:

– Казимеж, – нравоучительно произнес он, и тут же добавил, но уже значительно мягче: – Казык, холэра йасна. Я просит тебья – сказал руски. Мне хард, э-э тяжько, трудно ушить сразу и руски, и мужитски. Ты, зобака, ешо и польски било говарит с руски и беларуски! Мой лоб трескальса. Холэра! Буду ругальса.

– Не ругайся, пане, – почесал макушку Шыски, в очередной раз принимая к сведению просьбу и стараясь говорить более понятно, – надо лучше думать, як …как удрать, сбежать отсюда, адсюль. Пан Рычы, давай хуценька, быстренько кушать, ам, – Казик тут же наглядно показал Своду, как им следует быстро хватать все со стола, есть и… – уцякаць, пане! Понимаешь? Надо убегать!

– Не-ет, – нараспев ответил англичанин, до которого, наконец, в полной мере дошла степень опасности, которой они подвергались в этом доме, – нет, Казимеж.

– Ну, раз так, – не стал спорить слуга, понимая по-своему, – калi так, то можна i не есцi. Я набяру з сабой, во y торбу…

– Есци, – придержал его за руку Свод, – не-не, давай есци.

– А бандзiты? – напрягся Шыски. – Гэта ж не млiлко[30 - Млилко – дух, который привиделся в пустом, опасном месте.], што проста напужае, пан Рычы! Гэта ж злыя дзядзькi i са зброяй! Дзе нам з iмi цягацца? Гля, у мяне ж са зброi толькi гаснiк[31 - Гасник – шнур от штанов.] у штанах.

Ласт Пранк оценивающе посмотрел на предлагаемые ему для осмотра ушитые на польский манер льняные шаровары и, не разобрав и половины услышанных слов, снисходительно улыбнулся:

– Ты баитса, шьто нагадит штаны? Так? Я тебья не понимает, прасил, руски гавари. Не баитса, мой друг, …сябра! Знай, пан Рычы решиль: буду ушить бандита жить ласково к людьям. Ты у менья, мой, и не папортятса твой шьтаны. Пака у меня есть Sword, – англичанин постучал себя по боку, – и ешо, – Ласт Пранк заговорщицки подмигнул Казику, – как у руски солдат, у меня тьепер в сапоге ешо два ножа. Пришлос забират у Якуба. Судья гаварил, шьто оружий побитых руски в арсенал мистера Войны атдавает. Там шмат, много аставалса, я взял только это…

– Манiш, пане! – хитро прищурился Шыски, – а y мяхах? У вас i там яшчэ нешта есць? А? Што ж там такое цяжкае? Мабыць, пiсталеты?

– Оу, – согласился Свод, – ес! Хо-го, ешо и два пистальет. Я забывацца. Ты прав, халэра Казик. Все видишь, забака…

– Нi завi мяне сабакай, пане, – обиделся Шыски. – І гэта …дай мне адзiн засапожнiк i пiсталет.

– О-ноy, – урезонил его Ласт Пранк, – тьебе тольки ножь. Даставай писталет, ты их нашоль. Жги курки и давай йэст. Ошень хателса йэст.

За столом сели так, как сказал англичанин: Свод лицом к двери и в стороне от окна, а Казик ко входу боком.

Ужинали быстро. Дымились курки на пистолетах, поблескивали на лавках у стола ножи и сабля Ласт Пранка, а Шыски вздрагивал от каждого звука, коих было достаточно в темном старом доме. Трещали в печи поленья, шипело масло в ночнике, скрипели сами по себе балки, завывал ветер в худом, маленьком окошке, скреблись мыши в дальнем углу, и даже сапоги Свода и те гремели по половицам так, будто под столом с ноги на ногу переступал невидимый конь. Казик заметно нервничал.

То из съестного, что было отмеряно на утро, трогать не стали. Хотя, убирая со стола, Казик сильно сомневался в том, что их завтраку суждено состояться. А что же Свод?

То ли после плотного ужина, то ли от осознания близкой опасности, но англичанин, сродни разогревшейся наконец печи, просто гудел от бушующего внутри него огня. Скованный переживаниями Казик с ужасом смотрел в его сторону. Вскоре пан и вовсе предложил пойти с ним за компанию «да ветру». И вот тут тщательно скрывающий до сего момента свой страх Шыски отрицательно замахал руками. По его разумению, лучше уж пусть у него лопнет живот, чем самому лезть в зубы к черту. Ласт Пранк только хмыкнул, глядя на это, вбросил в петлю саблю и, изнывая от нетерпения, выскочил во двор.

Мгновения отсутствия англичанина показались Казику целой вечностью, но вскоре пан вернулся, и, как показалось младшему Шыскому, он даже был расстроен тем, что на него никто не напал.

Казик зашился в угол и тихо крестился, расположившись на лавке у топки, где ему было отведено место для сна. Казалось бы, тихий закуток, лежи себе и ничего не бойся! Но страх заставлял Казимежа дергаться и ежиться от холода даже у пышущей жаром печи.

Кровать пана Свода стояла прямо напротив входа. Англичанин, ничуть не смущаясь того, что где-то рядом шныряют бандиты, сунул под подушку саблю, сменил «серпантин[32 - «Серпантин» – тлеющий трут или шнур, поджигающий механическим путем порох на полке пистолета.]» на курках пистолетов и, не снимая сапог, растянулся во всю ширь стонущей под ним кровати. «Туши лямпу, Казык! О, холера, тяжки ден!» – пробормотал он и, пока трясущийся от страха слуга гасил свет, тихо и протяжно засопел.

Шыски сел на свою лавку и зажмурил глаза. Он знал, что длинному «серпантину» фитилей даже в лучшем случае тлеть не дольше часа! А что, если бандиты придут позже? Да и не услышит их пан Рычы: спит он крепко.

Оглядевшись, Казик немного успокоился. Сполохи рычавшего в печи пламени плясали на потолке, прорываясь сквозь дырки в задвижке и высвечивая дальнюю часть комнаты. Это гарантировало, что его, впрочем, как и пана Свода, и от двери, и из окна не будет видно.

Шыски беззвучно прилег на лавку и прикрыл ноги зипуном. Вскоре и к нему начала подбираться дрема. Где-то далеко уже запели лесные птицы, шумел лес, и вдруг сквозь сон он ясно услышал глухое, низкое «упф», раздавшееся от входа. Казалось, что огромный дворовой пес вздохнул у двери. Но Казик четко помнил, что и в этом доме, и даже рядом, у соседей, он не видел и не слышал собак. Оно и понятно: любая, даже самая захудалая шавка поднимет шум, стоит только в окрестностях появиться кому-то чужому. Наверняка, и к этому тоже приложили руки бандиты. Но если из лохматой охраны никого в округе нет, кто тогда вздохнул у двери?

Шыски снова взбодрился и принялся бдеть, вспоминая, что подобные «упф!» могут произносить и домовые, коих, разумеется, никто не видел, однако, если судить по деревенским разговорам, многие слышали. Отец когда-то рассказывал, что на самом деле хорошо, что домовой не показывается на глаза: увидеть его – к беде. Даже если услышишь, и то – готовься! «Гэта дамавы!» – выстрелило в голове несчастного парня, и по всему телу забегали противные мурашки.

Привыкшие к темноте глаза Казика вдруг увидели, как от черного проема двери отделилась и поплыла к кровати пана Свода тень, …за ней – вторая. Вдруг и перед ним из-за печки вынырнул черный, страшный силуэт. «Чорт!!!» – рвалось из скованной страхом глотки несчастного слуги, но наружу вырвалось только глухое телячье мычание. «Так табе i трэба, – звенело в мозгах Шыского, – вучыy жа бацька: «не кажы y голас iмя чорта», вось табе! Памянуy жа Млiлку? Зараз ён на мяне навалiцца i пачне душыць…»

Черная округлая тень и в самом деле рухнула на Казика, но, вопреки слухам об удушениях домовыми, дышать ему было не так уж и трудно. Слегка повернувшись на бок, Шыски без особого труда сбросил нечистого на пол.

У лавки стояла темная фигура пана Свода. Вытирая саблю, он, словно только что покончивший с демонами архангел Михаил, пнул ногой бездыханного «Млилко» и победоносно произнес:

– На тры забака менее будет. Казимеж! Ты крепка сонный. Сказай шесно, халэра, будешь бисса с бандзитам тси илы ньет? Зашем мой ножь сальдата прасиль? Взял аружий – бейся! Я на тьебя расчитать хотел, памагай ты, думал. Зейшас придут ешшо, будешь рубисса?

– Я ж, – задрожал всем телом Шыски, – не yмею…

– Ха! – рассмеялся Ласт Пранк. – Казы-ы-ык! Не вмеют эти тры забака, патаму шта они мертвый. А ты живой! Знашит, ты больше их вмеешь! Паднимайса. Зарас буде дурака!

– Драка, пан Рычы, – быстро поправил меняющего «серпантин» на пистолетных курках Свода слуга и поднялся с лавки.

Едва Ласт Пранк раскурил фитили, в дом ввалилась следующая тройка бандитов. Шыски выставил перед собой засапожник и напрягся, как струна, готовый встретить врага во фронт, однако тут же разом грохнули три выстрела, и комнату плотно заволокло пороховым дымом. Где-то у окна зазвенело боевое железо.