Основание

– Параскева Климовна, – стараясь привести в порядок свои мысли, осторожно спросил Якуб, – вы ж ходзiце да касцелу? Што нi iмша, то i вы з людзьмi. Якi стары Бог?[14 - Параскева Климовна, вы же ходите в костел? Что ни служба, то и вы с людьми. Какой старый Бог?! (бел.).] Бог же един!

– Едзiн, мой хлопча, – спокойно ответила старуха, – але ж нельга яго разбiваць на Хрыста, Каляду ды й Пяруна Вялiкага. І ты, i я, i Хрыстос, i Сварог Нябесны, мы yсе адное – Бог, а ён – гэта мы. Вось твая рука, – Климиха дотронулась до больной руки молодого пана. – Балiць жа табе, а не ёй, праyда? Хаця рука – гэта яшчэ не yвесь ты, пане, так? Але яна гэта таксама i ты – частка цябе. Так i yсе мы – толькi часткi Бога[15 - Един, мой мальчик, но ведь нельзя его делить на Христа, Коляду да Перуна Великого. И ты, и я, и Христос, и Сварог Небесный, мы все одно – Бог, а он – это мы. Вот твоя рука. Больно ведь тебе, а не только ей, правда? Хотя рука – это еще не весь ты, пан, так? Но она – это также и ты, только не весь, твоя часть. Так и мы все – только части Бога (бел.).].

– Клiмаyна, – предостерегающе остановил ее Война, – не приведи господь, нас кто-нибудь услышит. Вы столько сделали для моего рода, но и я не смогу вас защитить, если ксендзы с епископом или дьякон Никон дознаются про ваши речи.

– А ты не кажы iм пра мяне, пане.

– Я-то не скажу, – заверил Якуб, – но ведь… как вы тогда ходите в костел? Это же я даже не знаю, как назвать?

– А то, мой пане, я не ведаю, на якiм месцы той касцел стаiць? – прижимая к груди пруток, сдвинула брови старуха. – Як падлогу там мянялi, то было вiдно, што y зямлi каменне велькае пад iм ляжыць з такiмi ж старымi знакамi, як на гэтым прутку. Там нашыя продкi малiлiся яшчэ с пачатку Свету, таму няма нiчога дрэннага, калi i я ад чыстага сэрца памалюся. Каб застацца, каб жыць на зямлi продкаy, не то крыж са Зраiля на выю сабе накiнеш i зорку Сатанаiла а пяцi канцах на лоб зладзiш. Але ж выя i лоб – гэта не сэрца, а да сэрца людскага нi Нiкану, нi ксяндзам не дабрацца. У iм ёсць толькi Бог. Дзiyна мне, што гэтаму чорту далi прут з пiсьмом. Вiдаць, пане, трэ гэтага бязбожнiка з божыiм прутом вясцi да ведакоy. Яму тут не месца, калi сам Бог яму адкрыy шлях[16 - А то я не знаю, на каком месте тот костел стоит? Когда там пол меняли, то видно было, что в земле камни огромные под ним лежат с такими же старыми знаками. Там наши Предки молились еще с начала миров, поэтому нет ничего плохого, когда и я от чистого сердца помолюсь. Чтобы остаться, чтобы жить на земле Предков, не то что крест Израиля на шею накинешь, а и звезду Сатанаила о пяти концах на лоб пристроишь. Но ведь шея и лоб – не сердце, до него ни Никону, ни ксендзам не добраться. Там только есть Бог. Удивительно, что этому черту дали пруток с письменами. Видно, пан, нужно этого безбожника с божьим прутом отвести к ведунам. Ему тут нет места, когда ему сам Бог открыл путь (бел.).].

– Так он же… – возмутился сбитый с толку Война. – Куда ему сейчас? Умереть может.

– Нiчога, – отмахнулась Климиха, – раз да таго яшчэ не адкiнуyся, то й надалей яго цяжка будзе злажыць у труну[17 - Ничего, если до сих пор еще не погиб, то и дальше его трудно будет уложить в гроб (бел.).].

Вопреки ожиданиям, известная в округе вещайка[18 - Вещайка (устар.) – знахарка, ведунья, колдунья, предсказательница.] не стала трогать страшные раны иностранца, а, твердо заверив молодого пана в том, что утром англичанину станет значительно легче, забрала дар пастушка и собралась уходить. Война, все еще думая, что Климиха просто забыла дать какие-то рекомендации относительно раненого, провел ее до ворот, но бабушка спокойно попрощалась и, бережно сжимая в руках пруток, побрела на ночь глядя, только почему-то не в сторону Мельника, где находился ее дом, а куда-то к лесу, через панский парк.

Молодой пан еще немного постоял у ворот, а затем, чувствуя, как тяжело накрывает его усталость, мысленно махнул рукой на все происходящее. В конце концов Климихе виднее. Если уж судьба восставшему из мертвых за эту ночь снова отправиться в преисподнюю, вряд ли на этом пути его сможет остановить даже ведунья.

Война вернулся в замок, прихватил по пути за локоток топчущегося в коридоре Казика и, усадив его во всенощный караул возле Свода, который все еще не приходил в себя, отправился отдыхать.

Осенние ночи длинны. Нужно отдать должное бедному Казику: долго, до тех пор, пока не начало светать, мужественно боролся он со сном. Но едва только тронуло серым светом на востоке чистое, слегка подмороженное небо, он всего на миг закрыл глаза и тут же провалился в забытье.

Ему грезились светлые рощи с птичьим многоголосьем, а в них – грибные поляны и такое ласковое и доброе солнце, что хоть ты помирай и оставайся в том раю. Он явно слышал шорох листвы, запах леса, теплое дуновение ветерка, но вдруг над его головой кто-то тихо сказал:

– Спiць малы…

Казик вскочил и, густо краснея, отступил от двери. Перед ним стояла бабка Климиха, а к постели пана Свода за ее спиной прошел какой-то огромный бородатый мужик в сером зипуне. Густая грива чужака была аккуратно расчесана и, спадая до плеч, закрывала вышитый темно-красной нитью ворот.

– Не шумi, хлопча, – тихо прошептала бабка Параскева, – то да заможнага пана лекар. Так трэба. Сядзi тут, калi пасадзiлi, але ж маyчы i не вошкайся[19 - Не шуми, парень, это к заграничному пану лекарь. Так надо. Сиди тут, если уж посадили, но молчи и не суетись… (бел.).].

Казик, не отрывая взгляда от бабки, нащупал спинку тяжелого панского стула и, тихо сползая на него, повернул голову в сторону косматого гостя. Тот стоял у постели Свода и держался так, словно раненый был при памяти и они о чем-то мирно разговоривают. Шыски вопросительно глянул на Параскеву Климовну, но та лишь прижала темный от нелегких крестьянских трудов палец к своим губам и угрожающе сдвинула брови.

Казик перевел взгляд на пана Рычи. Тот продолжал мирно спать, прикрыв ладонью безобразные розовые кляксы на наспех сварганенных челядью полотняных повязках. Казик успокоенно вздохнул.

Но за мирной видимостью сна обезумевшее после смерти сознание Свода снова старательно перемешало его явь с потусторонним миром. Свод спал, но в то же время видел все, что происходило вокруг него: и замершую у двери старую и добрую миссис Климиган, и заспанного, перепуганного Казика, и самое главное то, что даже в безразмерные понятия сна вместить было сложно.

В его комнате стояло огромное старое дерево, пышная крона которого, даже несмотря на глубокую осень, зеленела и поднималась выше уровня замковых стен! «Что за?.. – негодовал удивленный Ричи. Как так может быть?»

– Может, – вдруг ответило ему дерево. Ласт Пранк, всматриваясь в его испещренную вековыми морщинами древнюю кору, начал различать неясный образ огромного человеческого лица. Вместо глаз зияли два черных сучковых отверстия, а над ними – вековые наросты «век». Носом в этом пугающем портрете выступал массивный нарост чаги, под которым чернело небольшое дупло недвижимых древесных уст.

– Дивно тебе? – раздался из этого отверстия ясно различимый вопрос. Свод опешил. И даже не столько от того, что стал слышать голос дерева… Это слово – дивно – было англичанину неизвестно, однако же он прекрасно понимал, о чем его спрашивают.

– Див-но, – будто завороженный, по слогам произнес Ричи и похолодел. Он попросту сходил с ума. Слово ясно прозвучало, он сам его слышал, но ведь губы его оставались сомкнутыми! Более того, сейчас он вдруг почувствовал, что ничто не могло заставить их даже пошевелиться! Ричи осенило: точно так же, не открывая рта, на удивление понятно ему, англичанину, говорил на языке русов с ним мальчик-пастушок Коляда, что встретил его возле кладбища. «Я на самом деле схожу с ума, – заключил Ласт Пранк, вглядываясь в безжизненные провалы глаз могучего дерева. – Растения не разговаривают…»

– Ты не сошел с ума, – снова раздался тихий и мягкий голос, – ты сейчас в стороне от него.

Свод судорожно пытался привести в порядок свои мысли, раз уж их, как оказалось, невозможно скрыть от дерева.

– А это не одно и то же – сойти с ума и находиться в стороне от него? – заставляя себя свыкнуться с подобным общением, спросил Ричи.

– Нет, – ответило дерево, – не одно. Ты ведь спрашиваешь у себя: не проникло ли это дерево в мою голову? Так ведь?

Свод мысленно согласился.

– Ну вот, – как показалось, весело прогудел повсеместно считающийся бездушным предмет, – а это не так. Просто мне понадобилось сторговаться с тобой без лишних ушей.

Ричи насторожился:

– Да уж не душу ли ты собралось, …собрался у меня выторговать?

– Нет, не душу. Продай мне тот пруток, что подарил тебе Чайтанья.

– Кто? – удивился Свод.

– Пастушок, что встретился тебе в поле.

– Бери, – легкомысленно ответил англичанин, – тоже мне ценность!

– Не говори так, – назидательно остановило эту бесшабашность древо, – се есть дар Божий.

– Что-то вроде того, что позволяет говорить, не открывая рта? – попытался решить хоть одну загадку Ласт Пранк.

– Да, – с едва различимым смешком, подтвердил собеседник, – что-то вроде того. Но тебе не следует ничего опасаться, я не ведаю твоих мыслей. Эта способность – молвить, не открывая уст своих, есть у всех людей, только они позабыли о ней за каждодневной пустой болтовней.

Наши мысли есть безсловные, но сущие образы. И ум наш помогает нам растолковать их. Но что есть ум, с которого, уверяю тебя, ты никуда не сошел? Это всего лишь котомка, которую каждый из нас таскает за собой всю жизнь и беспрестанно наполняет.

Когда же котомка уже полна, и человек видит все свои земные пути-дорожки, груз ума начинает ему мешать.      Скажи по правде: трудно было тебе с ним бороться, когда в покоях твоих возвысилось древо, что прошло ветвями сквозь непробиваемую толщу стен и сводов? А когда оно с тобой заговорило? Внутренний голос тебе правильно подсказал выход – надобно было просто сойти с ума. И это не так уж и плохо. Коли ехал ты по делам, а телегу твою стало трясти да подкидывать, разве не лучший выход – слезть с нее? Слезть да посмотреть: что с ней не так?

– Я понял, – догадался Свод, – ты хочешь взамен прутка пастушьего одарить меня умением разговаривать, не открывая рта, и понимать образы мыслей?

– …Так будет не по правде, – ответило древо не сразу, – умение се есть уж у тебя, а теперь, после того, как ты понял, что подобное свойство имеется в мирах и положил память о сем умении в свою котомку, и дара-то, выходит, нет. Но и не одарить тебя я не могу, только ответь сразу: продашь мне пруток?

– Сказки какие-то детские, – непроизвольно вырвалось у Свода.

– Так и есть, – не стал спорить его собеседник, – сказки, но по ним мы все жизни и учимся. Ты мне так и не ответил…

– Продам, – вздохнул англичанин и добавил к сказочной теме: – Не продешевить бы только.

– О том не безпокойся, – заверило древо и, продолжая говорить своими мудреными образами, посоветовало: – Тебе сейчас главное не прихватить с собой лишнего.

– Ты это о чем?

– Скажем, есть у тебя в котомке только гребень, нитки да иголка, а тебе надобно перебраться на другой берег реки. Трудненько будет придумать путь к исходу с эдаким-то скарбом, верно? Тут хорошо бы топор иметь, чтобы плот сладить, а еще веревку…

– Не понимаю, – признался Свод, начинающий находить все более увлекательной эту непростую беседу.

– То-то и оно, что не понимаешь… Хочешь получить дар – разуметь и слышать усопших?