Точка невозврата
– Слушай, это же как в той песне, – улыбнулась Анна, закрывая глаза.
– Ага, только без грусти, – парировала Лена. – Одна сплошная предвкуша.
Наконец, в их паспортах громко щелкнули штампами. Они получили свой багаж и, следуя указателям, вышли в зону прилета. В толпе встречающих они быстро нашли человека с табличкой «Ms. Voronova & Guest».
– Здравствуйте! Мы ваши! – почти пропела Лена, подбегая к нему.
Водитель, улыбчивый темноволосый мужчина, представился Мигелем. Он забрал их чемоданы и повел к своему минивэну.
Дорога из аэропорта в город была отдельным аттракционом. Они прилипли к окнам, как две восторженные мухи.
– Смотри, какая плиточка на домах! Голубая! – пищала Анна, указывая на фасад очередного здания.
– А деревья! Это же апельсиновые деревья прямо на улице! – вторила ей Лена. – И они все в плодах! Можно срывать?
– Não, não, senhoras! – засмеялся Мигель, глядя на них в зеркало заднего вида. – Для красоты. Но запах от них хороший.
Они ехали по мосту, огромному и величественному, а под ним расстилался широкий эстуарий Тежу, сверкающий на солнце, усыпанный белыми лодочками. Воздух был густым и теплым, даже в октябре, и пахло морем, кофе и чем-то незнакомым, но безумно притягательным.
Отель оказался в самом сердце города, в лабиринте узких, крутых улочек, вымощенных брусчаткой. Небольшой, но уютный, с синим фасадом и кованым балкончиком.
Регистрация заняла еще немного времени, но они уже не нервничали. Они сидели на маленьком диванчике в лобби, впитывая атмосферу: запах старого дерева, тихую португальскую музыку и гул голосов на улице.
– Я не могу поверить, – сказала Анна, глядя на свою подругу. – Мы здесь. Мы в Португалии.
– А знаешь, что самое крутое? – Лена подмигнула ей. – Тот придурок сейчас на работе, злой и голодный, а мы… мы пьем портвейн. Ну, почти.
Наконец, им вручили ключи-карты. Номер был на последнем этаже, с тем самым балкончиком. Они влетели в него, бросили вещи и одновременно устремились к распахнутой двери.
И замерли.
С балкона открывался вид на море терракотовых крыш, спускающихся к самой воде. А там, за ними, сиял на осеннем солнце Тихий океан. Бескрайний, мощный, дышащий свободой.
Лена обняла Анну за талию.
– Ну что, юрист Воронова? Готова к новым делам? Первое – исследовать набережную. Второе – съесть всех морепродуктов. Третье – найти того ретривера из твоих фантазий.
Анна глубоко вдохнула. И это был не просто вдох. Это было первое настоящее дыхание.
Воздух, напоенный океаном, ворвался в ее легкие – густой, влажный, щедро соленый. Это была не та резкая, йодистая горечь северных морей, что она помнила из редких детских поездок. Это был мягкий, почти сладковатый вкус свободы и простора. Ветер, теплый и ласковый, даже в октябре, будто обнимал ее, забирая с кожи последнюю пылинку прошлого – запах старого страха, прокуренной квартиры, духоты невысказанных слов. Он трепал ее волосы, нежно касался щек, а на кончике языка оставлял крошечный, тающий кристаллик соли – самый дорогой и желанный десерт в ее жизни.
Она закрыла глаза, позволив этому вкусу и этому ветру смыть все. Звон в ушах от криков, холод в животе от страха, острую боль в боку от столкновения с углом столика – все это растворялось в этой всеобъемлющей, спокойной солености. Здесь не было места той ледяной ярости, что обжигала лицо горячим дыханием. Здесь было только теплое дуновение, обещание новых прикосновений.
Анна открыла глаза и посмотрела вниз, на улицу, вившуюся змейкой между домами. Там, внизу, текла своя, неторопливая жизнь. Люди прогуливались, не глядя на часы. Пожилая пара сидела за столиком кафе, разделяя одну порцию паштейша де ната, и их смех, тихий и радостный, долетал снизу, как журчание ручья. Мужчина с гитарой перебирал струны, и его музыка не требовала внимания, а просто существовала, как шум прибоя. Никто никуда не бежал. Никто не кричал. На лицах были спокойные, легкие улыбки – не для кого-то, а просто потому, что солнце светит, а воздух пахнет морем и кофе. Маньяна – это слово, которое она где-то читала, обретало плоть. Не «завтра», а «когда-нибудь, может быть». И это «может быть» звучало не как угроза невыполненных дел, а как щедрое обещание всей жизни, которая еще впереди.
Это был полный антипод той лихорадочной, унизительной спешке в аэропорту, той панике, что сжимала горло и заставляла ноги подкашиваться. Там они были двумя перепуганными мухами в стеклянной банке. Здесь они были частью этого холма, этого неба, этого океана. Здесь не нужно было ни от кого бежать. Можно было просто быть.
Она повернулась к Лене, и улыбка, которая родилась на ее лице, была шире и счастливее, чем все, что она могла себе представить за много-много лет. В ней не было ни тени вчерашних слез, ни тяжести похмелья. Была только чистая, соленая радость.
Анна глубоко вдохнула соленый воздух и улыбнулась такой широкой, счастливой улыбкой, какой не улыбалась много-много лет.
– Готова. По всем пунктам.
– Вот это я понимаю! – засмеялась Лена, отпуская ее. – Тогда что мы тут застыли, как два памятника? Морепродукты сами себя не съедят!
Они еще на мгновение задержались на балконе, в последний раз вдохнув полной грудью этот волшебный, соленый воздух – воздух их первого вздоха свободы. А затем Анна решительно развернулась и шагнула обратно в номер, уже не беглянкой из своей жизни, а путешественницей, готовой завоевать свой новый мир. Первым делом – набережную. Вторым делом – океан.
Глава 6. Город, вышитый солнцем
Воздух был тёплым и густым, как мёд. Они вышли из отеля, и летний бриз с Атлантики обвил их плечи нежным, солёным шёлком. Солнце ласкало кожу, а не палило – идеальный португальский день.
– О боже, смотри! – Анна остановилась как вкопанная, указав на стену дома.
Весь торец здания от земли до крыши был покрыт сине-белой мозаикой – азулежу. На плитках кто-то кропливо вывел сцены из морской жизни: корабли, рыбы, тритоны. Это была не просто облицовка, это была повесть, застывшая в керамике.
– Каждая улица здесь – как галерея, – прошептала она, проводя ладонью по прохладной, рельефной поверхности.
Они пошли дальше, и город разворачивался перед ними как волшебная шкатулка. Рыжие черепичные крыши, будто выгоревшие на солнце, образовывали причудливый, холмистый ковёр. Ярко-розовая бугенвиллия, как нахальный художник, каскадами свешивалась с кованых балконов, отчаянно контрастируя с охристыми стенами. Зелёные виноградные лозы оплетали фонарные столбы, а с ветвей апельсиновых деревьев, растущих прямо на тротуарах, доносился пьянящий, цветочный аромат.
– Природа здесь не просто существует, она танцует с архитектурой, – сказала Лена, запрокинув голову, чтобы рассмотреть фасад старого дворца, где каменные атланты соседствовали с пальмами, проросшими прямо из трещин в камне. – И они идеальные партнёры.
Они заблудились. Сознательно и с наслаждением. Узкие улочки, лестницы, внезапно приводящие к смотровым площадкам, где под ногами расстилался весь город – яркий, пёстрый, как лоскутное одеяло, сшитое из света, керамики и зелени.
– Давай сюда! – Лена потянула её в арку, за которой открылся крошечный дворик. В центре росло раскидистое дерево, а под ним стоял старик, кормящий стайку голубей. Это была готовая картина, живая и дышащая.
Они вышли на просторную площадь, залитую солнцем. И тут Анна снова замерла, её взгляд приковал пол под ногами. Вся площадь была вымощена черно-белой известняковой мозаикой, сложенной в гипнотический волнообразный узор.
– Это же… вода, – выдохнула она. – Они выложили каменные волны.
Она присела на корточки, касаясь пальцами швов между камнями. Это была магия. Грубый камень, а в целом – лёгкое, текучее движение. Сочетание человеческого гения и природной гармонии.
– Знаешь, что я чувствую? – сказала Анна, поднимаясь и глядя на подругу сияющими глазами. – Я не просто вижу красоту. Я чувствую, как эта красота входит в меня и вытесняет всю ту серость, что копилась годами. Каждый этот цветочек на плитке, каждый луч на черепице… он как будто лечит меня.
Лена улыбнулась, её собственное лицо было безмятежным и счастливым.
– Я знаю. Это город-целитель. Он не показывает себя, он им становится. Тебе остаётся только дышать и впитывать.
Они дошли до знаменитого жёлтого трамвайчика №28, который, весело позванивая, пробирался в гору, словно игрушечный. Но они не стали в него садиться. Зачем куда-то ехать, когда можно просто идти, и за каждым поворотом тебя ждёт новая картина, новый оттенок счастья? Вместо этого они спустились вниз по крутой лестнице-улочке, направляясь туда, где город должен был расступиться перед самым большим чудом.
И вот наконец, из лабиринта разноцветных фасадов они вышли на простор. Перед ними открылась набережная – широкая, вымощенная светлым камнем, окаймленная пальмами, чьи листья шелестели на ветру под аккомпанемент криков чаек. Это была знаменитая рибейра, дышащая пространством и светом. С одной стороны, дома в пастельных тонах – розовый, желтый, голубой. С другой – сверкающая на солнце бескрайняя гладь реки Тежу, уже почти океана. Вода переливалась всеми оттенками синего: от нежно-бирюзового у берега до глубокого индиго на горизонте, где она сливалась с таким же бескрайним небом. Белоснежные яхты и рыбацкие лодки покачивались на легкой зыби, их мачты рисовали на фоне неба тонкий частокол.
– Вот он… – Анна произнесла тихо, почти благоговейно. Она подошла к парапету и положила ладони на теплый камень. Воздух здесь был еще солонее, ветер – сильнее и свежее. Он раздувал ее волосы и легкую блузку, и Анна снова почувствовала на губах тот самый драгоценный соленый вкус. Она смотрела на мост 25-го Апреля, тянувшийся вдаль тонкой ажурной нитью, на статую Христа на противоположном берегу, раскинувшего руки над городом, и чувствовала, как что-то окончательно отпускает внутри. Здесь не могло быть места мелкому и темному. Здесь была только ширь, солнце и свобода.
Прогуливаясь вдоль воды, они дошли до более широкого песчаного участка пляжа, где берег становился пологим. И тут Анна увидела то, от чего у нее сердце замерло, а потом забилось с бешеной силой.
По кромке воды, где волны набегали и оставляли кружево пены, носилась целая свора собак. Яркие пятна золота, шоколада и белого на фоне песка и синевы. И среди них – больше всего было тех самых, мечтательных, золотистых ретриверов. Их было, наверное, штук пять или шесть. Они с радостным лаем гонялись за мячами, резвились в неглубокой воде, их мокрые шерстки блестели на солнце алмазной россыпью.
А руководила этим собачьим хороводом девушка. Молоденькая, худенькая, в потертом джинсовом комбинезоне на бретелях. Темные, почти черные волосы были собраны в небрежный пучок, из которого выбивались пряди. На лице, усыпанном веснушками, светились смеющиеся серые глаза. В одной руке она держала целый веер поводков, в другой – теннисную ракетку для запуска мячей.
Но больше всего Анну поразила одна собака. Небольшая, крепкая, с короткой шерсткой песочно-коричневого цвета и умными, темными глазами. Она не просто носилась с другими, а деловито плавала в небольшой волне, и когда вышла на песок, Анна разглядела на ее лапах… перепонки. Это была она, настоящая португальская водяная собака, уроженка этих берегов.
Анна замерла на месте, не в силах оторвать взгляд. Ее собственная, выстраданная в мечтах картинка – золотистый ретривер на фоне заката – ожила, размножилась и стала реальностью, наполненной лаем, брызгами и безудержной радостью.
Лена, заметив ее состояние, тихо подтолкнула ее в спину.
– Ну же. Твоя очередь. Это знак.
Анна сделала шаг, потом другой, подошла ближе. Девушка с поводками заметила ее и улыбнулась открытой, дружелюбной улыбкой. Один из ретриверов, молодой и любопытный, с мокрой мордой и палкой в зубах, тут же подбежал к Анне, виляя хвостом так, что с него летели брызги.
– Ой! – рассмеялась Анна, позволяя собаке тыкаться в ее ладонь холодным носом. Сердце готово было выпрыгнуть из груди от восторга.
– Ele é muito amigável! – крикнула девушка и, видя вопрос в глазах Анны, перешла на ломанный, но понятный английский. – Он очень дружелюбный! Не волнуйтесь!
– Я не волнуюсь, – Анна ответила по-английски, наконец отрывая взгляд от собаки и глядя на девушку. – Это… они все такие прекрасные. А эта… – она указала на водяную собаку, которая, вернувшись, энергично отряхивалась рядом. – Португальская?
– Sim! Да! – девушка кивнула с гордостью. – Это Кай. Лучший пловец. А меня зовут Инеш.
Анна наклонилась, чтобы погладить Кая, и тот благосклонно принял ласку, тычась влажной головой в ее колени. Окружающие ретриверы, почувствовав новую источник внимания, начали подтягиваться, образуя вокруг Анны мягкое, пушистое, пахнущее морем и счастьем кольцо.
– Меня зовут… – Анна начала было, но тут ее взгляд встретился с понимающими глазами Лены, которая стояла поодаль, с улыбкой наблюдая за сценой. И Анна выпрямилась. Соленый ветер обдувал ее лицо. Она улыбнулась Инеш той самой, широкой, свободной улыбкой, которая теперь появлялась все чаще. – Для друзей я – Миша.
– Миша? – переспросила Инеш, весело сморщив нос. – Интересно. Рада познакомиться, Миша! Хочешь бросить им мяч? Они сойдут с ума от счастья.
– О да! – ответила Миша (да, теперь точно Миша) без тени сомнения.
Инеш протянула ей ракетку с воткнутым в нее ярко-оранжевым мячом. Миша взяла ее, почувствовав вес в руке, и сделала несколько неуверенных взмахов. Псы замерли в предвкушении, уставившись на мяч горящими глазами, хвосты работали как пропеллеры.
– Сильнее! – подбадривала Инеш. – В море!
Миша замахнулась и бросила. Мяч описал дугу и с глухим «бульком» плюхнулся в воду в паре метров от берега. То, что случилось дальше, было похоже на взрыв золотистого торнадо. С радостным лаем вся свора ринулась в воду, поднимая фонтаны брызг. Они плыли, наперегонки, счастливые и целеустремленные. А Миша стояла, сжав в руке ракетку, и смотрела на них, и смеялась. Смеялась так искренне и беззаботно, как не смеялась, наверное, с самого детства. Она почувствовала легкий толчок в ногу – это Кай, португалец, принес первый мяч, опередив всех золотистых гигантов. Его умные глаза сверкали от победы.
– Молодец! – воскликнула Миша, наклоняясь, чтобы забрать мяч. Пес, не отпуская игрушку, начал легкую перетягивание каната, весело рыча.
Лена сняла это все на телефон, улыбаясь до слез. Это была не просто забавная сцена. Это было торжество. Торжество Миши над Анной, мечты над реальностью, жизни над страхом.
Они провели на пляже еще добрый час. Миша бросала мячи, бегала по песку, обнимала мокрых, доверчивых псов, а Инеш, сидя на песке, рассказывала о каждом из своих подопечных. Оказалось, она студентка-биолог, подрабатывает догситтером, и обожает свою работу.
– Они лечат душу, – сказала Инеш просто, глядя, как Миша трет за ухом огромного ретривера по кличке Дюк. – Лучше любой таблетки.
– Я верю, – тихо ответила Миша. – Я чувствую.
Когда солнце начало клониться к воде, окрашивая все в золото и розовый, они попрощались с Инеш и ее пушистой компанией. Миша в последний раз погладила Кая и самого ласкового ретривера, пообещав себе, что это – не последняя их встреча.
Они шли обратно по набережной, теперь уже в мягких лучах заката. Город зажигал огни, и в окнах домов на холмах загорались теплые желтые точки. Миша была тиха, но это была тишина глубокого, переполненного счастья.
– Ну что, – сказала Лена, обнимая ее за плечи. – Нашла своего ретривера?
Миша улыбнулась, глядя на темнеющий океан.
– Я нашла целую стаю. И знаешь что? Моя мечта оказалась даже лучше, чем я рисовала в голове. Она мокрая, пахнет морем, линяет на джинсы и приносит мячик обратно.
Они засмеялись и пошли ужинать, унося с собой на одежде песок, собачью шерсть и непередаваемое ощущение, что сегодняшний день – этот город, вышитый солнцем, набережная и случайная встреча – навсегда вышил золотой нитью что-то новое и прочное в самой ткани ее души.
Они пошли вдоль набережной, где в сумерках зажигались огни – не яркие и кричащие, а мягкие, теплые, как свет старинных фонарей. Воздух, все еще тёплый, теперь принёс с собой новые ароматы – жареных каштанов, свежеиспечённых паштейш де ната и чего-то невероятно аппетитного, что вело их за собой, как незримая нить.
Ресторан, который они выбрали (или он выбрал их), располагался прямо на краю каменной набережной. Это была не просто терраса – столики стояли на самой границе, где плитка под ногами встречалась с тёмным, уже ночным песком. От океана веяло свежестью и тайной. Их провели к столику у самого парапета, под рыжеватым тёплым светом большого бра, и перед ними открылась полная картина: бескрайняя, бархатная чернота Атлантики, прошитая серебряной лунной дорожкой, и тёмный силуэт далёкого мыса с мигающим огоньком маяка.
Атмосфера была волшебной. Негромко, как фон, звучала живая музыка – где-то внутри играли на португальской гитаре и акустической гитаре. Меланхоличные, немного ностальгические фаду не давили, а обволакивали, переплетаясь с шепотом волн и смехом гостей. Это был не концерт, а часть вечера, его дыхание.
– Боже, – прошептала Анна, опускаясь на стул и глядя на горизонт. – Кажется, я попала внутрь открытки. Той самой, которую когда-то хотела отправить себе из будущего.
– А я чувствую себя героиней какого-то невероятно красивого фильма, – ответила Лена, её глаза блестели в свете пламени свечи на столе. – Только здесь нет режиссёра. Всё по-настоящему.
Официант, элегантный мужчина с седыми висками и внимательными глазами, принёс меню и винный лист, порекомендовав на сегодня свежего морского черта, только что привезённого с утреннего улова, и осьминога на гриле. Они заказали оба блюда, а к ним – бутылку местного белого вина Vinho Verde, лёгкого и слегка игристого.
Пока ждали заказ, они просто сидели и молчали, глядя на океан. Это молчание не было неловким. Оно было насыщенным, наполненным пережитым днём – красками азулежу, солёным ветром, радостным лаем собак и собственным, новым, лёгким дыханием. Музыка нарастала, голос певицы, исполнявшей фаду, зазвучал сильнее – страстно, с надрывом, но в этой страсти была не боль, а сила.
– Ты знаешь, – сказала Анна, наливая вино в бокалы. – Когда-то я думала, что счастье – это когда всё спокойно, предсказуемо, тихо. Как в аквариуме. А оказалось…
– …что счастье – это когда тебя обнимает ветер с океана, пахнущий свободой, а под ногами скрипит песок, принесённый волной из неизвестных мест, – закончила за неё Лена, чокаясь с ней. – За наш непредсказуемый, шумный и самый лучший побег.
Блюда, которые им принесли, были произведением искусства. Морской чёрт лежал на тарелке в облаке лёгкого соуса из белого вина и зелени, а осьминог, нежный и ароматный, был подан с тушёной молодой картошкой и паприкой. Они ели медленно, смакуя каждый кусочек, и еда казалась продолжением этого дня – такой же свежей, яркой, щедрой.
В какой-то момент музыканты вышли на небольшую площадку прямо рядом с террасой. Певец с гитарой запел что-то на португальском, его голос был тёплым и хрипловатым. Он пел о море, о любви, о saudade – той самой светлой грусти по чему-то, чего, возможно, и не было. И Анна, не понимая слов, понимала всё. Эта грусть больше не пугала её. Она была частью этой красоты, её глубиной.
– Давай потанцуем? – вдруг предложила Лена, чьи глаза блестели от вина и музыки.
– Здесь? – удивилась Анна.
– А почему нет? Мы же на краю света.
И они встали, отошли немного в сторону, на свободное пространство у стены, залитое лунным светом. И просто начали медленно кружиться под грустную-счастливую музыку фаду, не зная шагов, просто следуя за ритмом волн и гитары. Песок скрипел под их сандалиями, солёный ветер трепал подолы платьев. Они смеялись, как две девочки, чувствуя на себе взгляды других гостей – не осуждающие, а скорее, понимающие и одобрительные. В этом месте, казалось, все были немного влюблены – в жизнь, в этот вечер, в океан.
Когда они вернулись за столик, десерт – та самая паштейш де ната с корицей – казался уже не просто сладостью, а точкой в идеальном предложении, которым стал этот день. Они пили кофе, и Анна снова смотрела на лунную дорожку, ведущую в темноту.
– Знаешь, о чём я думаю? – тихо сказала она. – О том, что, наверное, нельзя убежать от проблем. Их можно только оставить далеко позади, на другом берегу. А здесь… здесь можно начать новую главу. С чистого, солёного листа.
– И написать её так, как ты хочешь, – кивнула Лена. – Даже если в ней будут собаки, забрызганные морской водой, и нелепые танцы под фаду.
Они заплатили счёт и вышли на набережную, теперь уже пустынную и освещённую только луной и редкими фонарями. Музыка из ресторана доносилась сзади, всё тише, превращаясь в эхо. Они шли медленно, не торопясь возвращаться, впитывая последние капли этой волшебной ночи.
И в тот момент, когда они уже сворачивали в сторону отеля, на горизонте, над тёмной гладью океана, вспыхнула далёкая молния – беззвучная, лишь на миг озарившая край неба призрачным светом. Как обещание. Как намёк на то, что за горизонтом, куда ведёт лунная дорожка, ждёт ещё столько же неизведанного, прекрасного и свободного.
– Завтра, – сказала Анна, глядя на эту вспышку, – мы проснёмся и снова пойдём открывать этот город. И океан.
– Завтра, – согласилась Лена, беря её под руку. – И послезавтра. И все дни, которые будут. Потому что наша история только началась.
И под аккомпанемент далёких гитар и шепота прибоя они шагнули в тёплую, бархатную лиссабонскую ночь, унося с собой вкус соли на губах, музыку в сердце и непоколебимую уверенность в том, что этот первый день свободы был самым правильным решением в их жизни.
Глава 7. Ключи от свободы
Миша проснулась рано, еще до того, как первые лучи солнца позолотили верхушки терракотовых крыш. Рядом, свернувшись калачиком, сладко спала Лена. Тишина была густой и благодатной, нарушаемой лишь редким криком чайки. Миша осторожно выбралась из постели, накинула на плечи мягкий плед и вышла на балкон.
Утро было прохладным и кристально чистым. Воздух, еще не нагревшийся, пах ночной сыростью, морем и цветущим жасмином. Город внизу только начинал просыпаться: где-то хлопнула дверь, чирикнула ранняя птица. На востоке, над темной гладью Атлантики, небо медленно переливалось из индиго в нежно-персиковый, а затем в пламенеющий золотой. Она сидела, укутавшись в плед, пила этот рассвет глазами и чувствовала, как тишина наполняет ее изнутри – не пустотой, а спокойной, уверенной силой. Это был ее рассвет. Ее тишина. Никто не мог отнять его или нарушить.
Когда солнце уже стояло над горизонтом, раздался сонный голос:
– Ты что, монашка-отшельница? Или завела роман с этим балконом? – Лена, помятая и сонная, стояла в дверях, зевая.
– Роман, – улыбнулась Миша, не оборачиваясь. – Самый искренний. Иди сюда, посмотри.
Они постояли молча, плечом к плечу, пока город окончательно не ожил под солнечными лучами. Затем, полные свежей энергии, отправились исследовать утренний Лиссабон.
Они шли неспешно, вдыхая ароматы пробуждающегося города. Их внимание привлекло одно неприметное снаружи, но невероятно уютное место: маленькая кофейня-пекарня. Сквозь запотевшее от пара окно были видны полки, ломящиеся от свежих булок, кренделей и воздушных бриошей. Дверь, открыв которую, их окутал волшебный, сбивающий с ног запах – горячего масла, ванили, свежемолотого кофе и теплого теста.
Внутри за прилавком стояли двое: пожилая пара. Женщина с добрыми глазами цвета темного меда и серебристой косой, ловко управлялась с кофемашиной. Мужчина, худощавый, с морщинками у глаз, похожими на лучики, доставал из печи новый противень с румяными паштейш де ната.
– Bom dia! – хором поздоровались они, и их улыбки были такими же теплыми, как воздух в пекарне.
– Bom dia, – ответила Миша, чувствуя, как это место обволакивает ее, как объятие бабушки. Кофейня была их домом в прямом смысле: старые семейные фото на стенах, вышитые салфетки, кот, мурлыкающий на подоконнике.
– Туристки? – спросил мужчина, Жуан, на ломаном английском.
– Беглянки, – не задумываясь, ответила Лена, и все рассмеялись.
Жуан кивнул, как будто понял всё без слов.
– Лучшее лекарство – солнце, море и наш кофе. И паштейш, конечно. Только что из печи.
Они взяли две чашечки ароматного биса (крепкого кофе) и по две еще теплых, тающих во рту паштейш. Пока ели, болтали с Марией и Жуаном о погоде, о городе, о том, как они вот уже сорок лет вместе держат эту пекарню. Это была не просто беседа – это был урок тихой, прочной, ежедневной любви, выпекаемой, как хлеб. Прощаясь, Мария сунула им в руки еще по одной булочке «про запас».
– Спасибо, – сказала Миша, и слова были наполнены искренней теплотой. – Вы делаете мир добрее.