Точка невозврата
– Ключи от машины и твой паспорт, – протянул он свободную руку. Его пальцы были длинными, ухоженными, но сильными.
– Почему паспорт? – дрогнувшим голосом спросила Анна, передавая ему ключи.
– Чтобы ты не сбежала, пока я не решу, что с тобой делать. – Он сунул ключи и ее паспорт в карман своих темных брюк. Движения его были экономными, лишенными суеты. – Теперь выходи. Медленно.
Она открыла дверь и вышла на прохладный ночной воздух. Он последовал за ней, придерживая рану. Даже раненый, он двигался с грацией крупного хищника – плавно, уверенно, занимая все пространство вокруг себя.
В дом, – кивнул он в сторону темного входа, и его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по окружающей темноте.
Дверь была не заперта. Она скрипнула, открываясь в черную, пахнущую пылью и затхлостью пустоту. Анна замерла на пороге.
– Войди, – его бархатный бас прозвучал у нее за спиной, не оставляя места для неповиновения.
– Там темно. Я боюсь темноты!
– Больше чем меня? – усмехнулся он.
Он протянул ей свой телефон с включенным фонариком.
– Освещай.
Она взяла телефон дрожащей рукой и направила луч внутрь. Они оказались в просторной, пустой гостиной. На полу лежали разбросанные листы бумаги, в углу валялся перевернутый стул.
– Закрой дверь, – приказал он, прислонившись к косяку. Его лицо исказила гримаса боли, но он подавил ее.
Анна закрыла дверь, и тьма снова сгустилась вокруг. Она услышала, как он медленно, с тяжелым вздохом, сполз по стене на пол.
– Ты истекаешь кровью, – снова сказала она, и ее голос прозвучал чуть тверже.
– Молчи, – прошипел он, запрокинув голову на стену. – Просто… сиди.
Анна медленно опустилась на пол в нескольких метрах от него, все еще направляя свет на него.
Имя прозвучало как выстрел в тишине заброшенного дома. Нико. Теперь у этого незнакомца, этого красавца-кошмара, было имя. И это знание делало его одновременно более реальным и в тысячу раз более опасным.
Слово «Нико» еще висело в воздухе, когда его глаза закатились, и он рухнул на бок, как подкошенный. Звук его тела, ударившегося о пыльный пол, отозвался в тишине пустого дома глухим стуком.
Анна оцепенела на секунду, сердце замерло. Потом сработал не страх, а холодная, ясная решимость. Она рванулась с места, бережные складки бирюзового платья взметнулись вокруг нее.
– Эй! Держись!
Она наклонилась над ним, тряся за плечо. Никакой реакции. Его лицо было мертвенно-бледным. Шелк ее платья коснулся окровавленной рубашки.
«Шок. Потеря крови. Счет на минуты».
Ее действия стали точными и выверенными. Взгляд упал на пистолет, все еще зажатый в его ослабевшей руке. Без тени сомнения ее пальцы обхватили рукоять. Она привычным движением сняла оружие с предохранителя, проверила патрон в патроннике и, убедившись в его исправности, плавно передернула затвор. Стрельбу ей когда-то ставил отец, отставной военный, и эти уроки она не забыла. Пистолет лег в ее руку как родной, став не угрозой, а инструментом выживания. Она заткнула его за пояс на спине.
Потом ее пальцы быстро обыскали его карманы. Ключи от «Мустанга», ее паспорт. Сунула их в карман платья.
Осторожно, стараясь не причинить больше боли, она приподняла его окровавленную рубашку. Под ней зияла небольшая, но глубокая рана. Пулевое. «Нужен хирург, а у меня только аптечка из супермаркета».
Она осмотрелась. В углу валялось старое, пыльное одеяло. Она расстелила его на полу и, собрав все силы, перекатила бесчувственное тело Нико на импровизированные носилки. Он был тяжелым, мускулистым.
«Аптечка!» – вспомнила она. В машине. Выскочив на улицу, она рывком открыла багажник «Мустанга». Там лежала ее спортивная сумка и зеленая армейская аптечка, купленная когда-то «на всякий случай». Этот случай настал.
Вернувшись в дом, она действовала на автомате: антисептик, марлевые салфетки, давящая повязка. Кровь удалось немного остановить, но он был холодным и липким. Края ее красивого платья были испачканы пылью и алыми пятнами.
И тут ее накрыло. Что делать? Вызвать полицию? Скорую? Его люди? Его враги?
Она посмотрела на его лицо, теперь безмятежное и беззащитное. Бросить его? Уехать? И его смерть легла бы на ее совесть.
«Черт. Черт, черт, черт».
Решение пришло не от разума, а от чего-то глубокого внутри. Она не могла уйти.
Она сходила к машине, открыла багажник и быстро переоделась в практичные шорты, майку и кеды, скинув испачканное платье. Пистолет надежно упрятала за пояс. Холодный металл был не угрозой, а гарантией.
В машине нашлась бутылка воды, пачка орехов и шоколадный батончик. С собой в сумке было яблоко. Негусто. Она принесла все в дом.
Уже светало. Первые лучи солнца пробивались через пыльные окна. Анна села на пол в паре метров от Нико, прислонившись спиной к стене. Она не сводила с него глаз, следя за медленным подъемом и опусканием его груди. Вес пистолета за спиной был не обузой, а напоминанием о том, что контроль теперь в ее руках.
Она сидела и ждала. Ждала, когда этот красавец-кошмар откроет глаза. И гадала, что он сделает первым делом, когда это произойдет. Скажет «спасибо»? Или попытается наброситься? Но теперь у нее был козырь. И она была готова его разыграть.
Глава 10. Ангел-хранитель с пистолетом
Сознание возвращалось к Нико медленно, сквозь густой тупой боли в животе и оглушительную слабость. Первым, что он увидел, разлепив веки, был луч пыльного солнца из окна. Вторым – ее.
Она сидела на полу неподалеку, прислонившись к стене, и смотрела на него. Ее каштановые волосы были собраны в небрежный пучок, на лице – следы усталости, но взгляд… взгляд был спокоен и неотрывно следил за ним.
Он попытался пошевелиться, и жгучий спазм в животе заставил его тихо застонать. Голос был хриплым, едва слышным.
– Ты… мой ангел? Я умер?
Уголки ее губ дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. Но в глазах не было ни ангельской нежности, ни страха.
– Ангелы редко носят «Глоки» за поясом и меняют окровавленные повязки. А ты, судя по тому, как ты стонешь, – живее всех живых. К сожалению.
Она поднялась и подошла к нему, присев на корточки. Взяла бутылку с водой, приоткрыла ему рот и осторожно дала сделать несколько глотков. Движения ее были профессиональными, без лишней суеты.
– Пей медленно.
Потом она взяла аптечку и принялась за работу: сняла старую, пропитанную сукровицей повязку. Лицо ее стало сосредоточенным. Он смотрел, как ее пальцы, уверенные и аккуратные, очищают края раны, наносят новую мазь.
– Что последнее ты помнишь? – спросила она, не отрываясь от дела.
Нико закрыл глаза, пытаясь собрать мысли в кучу. В голове всплыли обрывки: погоня, выстрелы, темные переулки, жгучая боль и отчаянная мысль, что нужно куда-то деться…
– Погоня… – прохрипел он. – Двое в черном… Я вел их от города… Потом… удар, как будто меня пнули. Я увидел твою машину… Она была… очень кстати.
Он открыл глаза и посмотрел на нее с новым интересом.
– А что ты помнишь? Как ты оказалась здесь, в этом… раю?
– О, знаешь, – ее голос зазвучал сладко-ядовито, – стандартный вечер: пляжная вечеринка, музыка, а потом ко мне в бок утыкается ствол с предложением прокатиться. Я не смогла отказать такому галантному приглашению.
Он хмыкнул, и это вызвало новый приступ боли. Он скривился.
– Извини. Мой этикет… хромает в последнее время.
– Ничего, – парировала она, закрепляя свежую повязку. – У меня тоже не сахар. Я могла бы просто уехать и оставить тебя истекать кровью на полу. Но, видимо, у меня неправильно настроена интуиция выживания. Она включает странную потребность спасать тех, кто меня похищает.
– Героический комплекс? – предположил он, и в его темных глазах мелькнула искорка.
– Скорее, боязнь призраков, – ответила она, убирая аптечку. – Мне показалось, что твой призрак будет очень назойливым. И уж точно не таким молчаливым, как ты сейчас.
Она снова села рядом, на пол, подтянув колени к груди. Тишина повисла между ними, но теперь она была другой – не враждебной, а насыщенной невысказанным. Он изучал ее лицо, а она позволяла это делать.
– Спасибо, – наконец произнес он тихо. И в этом слове не было ни бархатного обаяния, ни угрозы. Только усталая, неприкрытая искренность.
Анна кивнула, принимая благодарность как должное.
– Не стоит. Просто в следующий раз, когда захочешь познакомиться с девушкой, попробуй просто предложить ей выпить. Срабатывает лучше, чем пистолет.
Уголок его рта дрогнул.
– Запомню. А пока… что нам делать с этим? – он кивнул в сторону запертой двери и всего мира за ее пределами.
– Пока – ничего, – сказала Анна, и ее взгляд снова стал твердым и решительным. – Ты никуда не годен. А я….я еще не решила, что делать с тобой. Так что лежи и копи силы. Нам еще предстоит серьезный разговор, Нико.
Он смотрел на нее, эту незнакомку, которая спасла ему жизнь, держала его в плену и говорила с ним так, будто они старые знакомые, встретившиеся в странных обстоятельствах. И впервые за долгое время он почувствовал не контроль над ситуацией, а странное, тревожное облегчение от того, что контроль находится в таких уверенных руках.
– Как прикажешь, – тихо сказал он, закрывая глаза, и на его лице застыла тень улыбки.
Он снова отключился, его дыхание выровнялось, но оставалось тяжелым. Анна наблюдала за ним несколько минут. Аптечка была почти пуста. Решение пришло быстро.
Она села в «Мустанг» и рванула в ближайший поселок. Ее визит в магазин был молниеносным: вода, еда, бинты, антибиотики и… она сглотнула, глядя на витрину… стерильный шовный материал. Иглы, нитки. «Господи, во что я ввязалась».
Сердце бешено колотилось, когда она возвращалась. Припарковавшись, она вошла в дом с пакетами в одной руке, другой придерживая пистолет за поясом.
Тишина. Его не было на одеяле.
– Нико? – ее голос прозвучал громко. Никакого ответа. – Нико! – она уже кричала, бросая пакеты и выхватывая пистолет. Она металась по пустым комнатам, ледяной страх сжимая горло.
И тут сзади раздался тихий бас:
– А ты бесстрашная. Вернулась.
Анна резко развернулась. Пистолет был уже в ее вытянутой руке, мушка направлена прямо в него. Он стоял, прислонившись к косяку, бледный, но с ухмылкой.
Он медленно поднял руки.
– Вот это реакция. Да ты не ангел, а чертовка. Мне нравится.
– Я могла бы выстрелить, – холодно сказала она.
– Но не выстрелила же, – он покачал головой. – Ты не из тех, кто стреляет в безоружного раненого.
Они смотрели друг на друга через несколько метров коридора – она с оружием, он, едва стоящий на ногах.
– Я купила нитки и иголку, – наконец сказала она, опуская пистолет. – Похоже, тебе нужно зашивать рану.
Его ухмылка мгновенно сменилась гримасой ужаса.
– Ты шутишь? Ты? Будешь меня шить?
– А у тебя есть варианты? – парировала она, подбирая пакеты. – Может, позвать твоих друзей в черном? Или местного парикмахера?
Он провел рукой по лицу.
– Ты с ума сошла.
– Нет, – ее голос звучал устало, но твердо. – Я практична. Твое пулевое ранение не заживет само. Инфекция убьет тебя медленно и мучительно. Так что выбирай: быстрая процедура от «чертовки» или медленная смерть в одиночестве. Решай.
Она повернулась к нему спиной, демонстративно показывая, что разговор окончен. Но каждый нерв в ее теле был натянут. Она слышала его тяжелое дыхание. Он решал. Ее судьбу. И свою.
– Начинаю, – сказала Анна, и в ее голосе не было ни капли сочувствия, только сосредоточенная решимость. В руках она держала импровизированный хирургический набор: продезинфицированную иглу и прочную нить из той самой аптечки, а также небольшой аэрозольный баллончик с местным анестетиком, купленный когда-то для походов. – Это не лидокаин в чистом виде, но должно немного притупить.
Нико, лежа на расстеленном на полу одеяле, лишь кивнул, стиснув зубы. Его взгляд был прикован к потолку, по которому ползла трещина, похожая на реку на старинной карте.
– Прекрасный вид для последних мгновений, – процедил он сквозь зубы.
Анна распылила аэрозоль на края раны. Он вздрогнул от холода, но не издал ни звука.
– Хладнокровно, – заметила она, готовя иглу.
– Учусь у лучших, – парировал он.
Первый прокол заставил его все тело напрячься, как тетиву лука. Мышцы на животе вздулись каменными буграми. Анна работала быстро, точно, ее движения были выверенными, будто она делала это не впервые. Возможно, сказывались годы собственного шитья и бесчисленные уроки от отца по обращению с «разным железом», как он говорил.
– Ты… умеешь это делать, – скрипящим голосом констатировал Нико, не глядя на нее.
– Я умею много чего, – ответила она, завязывая узел. – Например, не задавать лишних вопросов, когда мне угрожают пистолетом.
– Справедливо.
Он попытался шутить, но голос срывался. После четвертого стежка его дыхание стало прерывистым, а веки тяжелыми. Анестетик, смешиваясь с шоком и потерей крови, делал свое дело.
– Знаешь, Анна… – его голос стал тише, слова слипались. – Ты рисуешь… на мне… самый уродливый шрам… в моей жизни…
– Потерпи, Пикассо, – бросила она, не отрываясь от работы. – Еще пара штрихов, и готов твой личный шедевр под названием «Не суйся под пули».
Ответа не последовало. Она взглянула на его лицо. Он был без сознания, его черты наконец-то расслабились, утратив хищную напряженность. В этом невольном покое он снова выглядел просто невероятно красивым мужчиной, а не угрозой. Анна закончила работу, наложила свежую повязку и откинулась на пятки, вытирая лоб тыльной стороной ладони. Адреналин отступил, оставив после себя пустоту и оглушающее осознание абсурда: она, Анна Воронова, юрист из Москвы, только что зашила пулевую рану похитителю в заброшенном доме в Португалии.
Ей нужно было отвлечься. Она осторожно поднялась и, бросив последний взгляд на спящего Нико, вышла из комнаты, решив исследовать свое временное убежище.
Дом был небольшим, но когда-то, должно быть, полным очарования и уюта. В главной комнате еще сохранились следы былой жизни: след от большой картины на выцветших обоях, пыльное место на полу, где когда-то стоял диван. Она поднялась по узкой лестнице на второй этаж. Там было три комнаты. Две пустые, а в третьей… Анна замерла на пороге.
В лучах солнца, пробивавшихся сквозь пыльные ставни, стоял мольберт. Рядом – стопка холстов, прислоненных к стене, тюбики с красками, баночки с кистями, некоторые совершенно новые, другие – с пожелтевшими, засохшими на концах ворсинками. Сердце Анны екнуло. Она подошла ближе, смахнула белую ткань, накрывавшую верхний холст.
И ахнула.
Под тканью открылся мир цвета и света. Это был вид на тот самый дом, но в его лучшие дни. Ярко-синие ставни, ослепительно белые стены, бугенвиллии, взрывающиеся фейерверком фуксии и оранжевого вокруг крыльца. Солнце на картине было почти осязаемым, теплым. Это была не фотография, а чувство. Чувство дома, покоя, счастья. На других холстах были пейзажи окрестностей: оливковая роща в серебристом свете, тот самый пустой бассейн во дворе, наполненный в картине бирюзовой водой, в которой отражалось небо. Кто-то очень талантливый и влюбленный в это место когда-то здесь творил.
Что-то щелкнуло внутри Анны. Годами она подавляла это желание – взять в руки кисть. В детстве она обожала рисовать, но прагматичные родители, а затем и Сергей, убедили ее, что это «несерьезно». Краски и мольберт были похоронены под грузом «настоящей» жизни.
Теперь же, в этом абсурдном плену, запрет рухнул. Она взяла чистый холст, несколько тюбиков с еще пригодными красками, горсть кистей и спустилась вниз.
Она вышла на задний двор, и ее снова ждало открытие. Заросший, но все еще прекрасный сад. Дикие, но от этого еще более пышные розы карабкались по каменным стенам, лаванда и шалфей образовали фиолетово-синие островки, а в центре, как заброшенная жемчужина, лежал пустой бассейн из голубой плитки. Ржавые, но все еще элегантные шезлонги стояли под раскидистым оливковым деревом.
Анна установила мольберт в тени дерева, рядом с одним из шезлонгов. И начала рисовать. Сначала неуверенно, потом все смелее. Она писала то, что видела: дикую красоту заброшенного сада, игру света и тени на стене дома, одинокий, величественный кипарис на горизонте. Она не думала о Нико, о прошлом, о будущем. Существовали только солнце на коже, запах нагретой хвои и краски, и волшебное превращение белого холста в кусочек мира.
Нико пришел в себя от тишины. Непривычной, глубокой тишины, без привычного шороха ее шагов или стука посуды. Инстинкт сжал его – сбежала. Но нет, его пистолет все еще лежал на видном месте, где она его оставила после перевязки. Значит, здесь.
Он поднялся, опираясь на стены, и начал искать. На кухне пусто. В гостиной тоже. И тогда он услышал едва уловимый скрежет – звук кисти по зернистой поверхности холста. Он подошел к окну, выходящему во внутренний двор, и замер.
Анна сидела в тени оливкового дерева, полностью погруженная в процесс. Солнечные зайчики играли в ее рассыпавшихся по плечам волосах, одна непокорная прядь спадала на лицо, и она время от времени отбрасывала ее назад движением кисти, оставляя на щеке легкий мазок ультрамарина. Ее лицо, обычно собранное и настороженное, было расслабленным, одухотворенным. Она что-то бормотала себе под нос, смеялась тихо, когда мазок ложился именно так, как надо. Она была не пленницей и не спасительницей. Она была художницей. И в этом была такая уязвимая, такая мощная красота, что у него перехватило дыхание.
Он наблюдал, как ее рука движется уверенными, широкими мазками, заполняя холст цветом, который она вылавливала из тюбиков и смешивала на импровизированной палитре – крышке от старой кастрюли. Она писала его заброшенный рай таким, каким он когда-то был, или каким она его сейчас видела. Он не знал. Но знал, что не видел ничего прекраснее за долгие годы.
Нико стоял у окна, не в силах пошевелиться. Вид Анны, полностью погруженной в рисование, вызвал в его памяти давно забытый образ, такой ясный, что у него защемило в груди.
Перед его внутренним взором возникла солнечная комната, залитая светом, совсем не такая, как сейчас. Там, у этого самого большого окна (тогда оно было чистым и открывалось в сад), сидела его мать. Её темные волосы были собраны в небрежный узел, на лбу – такая же сосредоточенная складка, как сейчас у Анны. Она рисовала. Часами. А он, маленький Нико, сидел на полу, поджав ноги, и просто наблюдал. Он наблюдал, как белый холст под её кистью оживает, как рождаются горы и море, как на стене дома в её картинах всегда горел уютный свет в окнах. В те моменты в доме царил покой. Пахло красками, кофе и счастьем. Он был счастлив. Это была его тихая, личная вселенная, где не было места громким голосам, страхам и теням, которые приходили позже, забрав с собой и свет, и краски, и её.
И вот теперь, спустя многие годы, в этом же доме, в этом же саду, свет вернулся. Не в окнах, а в женщине у мольберта. Та же сосредоточенная грация, тот же волшебный жест, когда кисть касается холста, словно высвобождая цвет, спрятанный внутри. Та же непокорная прядь волос. Его сердце, привыкшее к холодному расчету и постоянной опасности, сжалось от боли, острой и сладкой одновременно. Это было похоже на удар прикладом по старым ранам.
Анна увидела его отражение в большом, пыльном стекле заброшенной летней кухни, превращенной когда-то в оранжерею. Она не обернулась, не изменила ритма. Лишь голос ее прозвучал четко, ровно, без тени испуга, но с фирменной дерзостью:
– Надеюсь, ты оцениваешь не только мой талант импровизированного хирурга, но и соблюдаешь дистанцию, предписанную для созерцания шедевров. Вход для критиков и незваных гостей – строго по билетам. А билеты, – она на мгновение оторвалась от холста, чтобы встретиться с его отражением в стекле, – продаются за хорошее поведение и полное отсутствие пистолетов в радиусе десяти метров.
Её слова вернули его в настоящее. Он медленно вышел из тени комнаты на порог, опираясь на косяк. Солнце ударило ему в глаза. Он молчал несколько секунд, его взгляд блуждал между её фигурой и холстом, где уже угадывался образ запущенного, но всё ещё прекрасного сада.
– Билет, – наконец сказал он, и его бархатный голос был тише обычного, лишенным привычной насмешливой нотки. – У меня, кажется, только один подходящий товар для обмена. И он не очень хорош.
– Что же это? – спросила Анна, всё ещё не оборачиваясь, но её плечи слегка напряглись.
– Тишина, – произнес он. – Я могу предложить тишину. Чтобы не мешать. И… – он сделал паузу, подбирая слова. – Чтобы запомнить этот вид. Он стоит того.
Анна на мгновение замерла с кистью в воздухе. Его тон был странным. Не таким, как всегда. В нём звучала какая-то неподдельная, сырая нота. Она рискнула бросить быстрый взгляд через плечо. Он стоял, подставив лицо солнцу, и смотрел не на неё, а куда-то сквозь неё, в прошлое, которое она не знала. И в этот момент он не выглядел опасным. Он выглядел… потерянным.
– Тишина принимается, – наконец сказала она, возвращаясь к холсту. – Но только если она не зловещая. И без подтекстов.
– Без подтекстов, – тихо согласился он. – Обещаю.
Он остался стоять там, на пороге, прислонившись к стене, и просто смотрел. Смотрел, как её кисть танцует, как солнце золотит её кожу, как сад на холсте оживает под её пальцами. И в его душе, закованной в броню из стали и цинизма, что-то давно замершее и похороненное сделало тихий, тревожный вздох. Это было опаснее любой пули. Потому что напоминало о доме. О том, каким он мог бы быть. И о том, что эта женщина с кистью, случайно ворвавшаяся в его ад, принесла с собой обрывки того самого, давно утраченного света.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: