– На случай, если у меня возникнут вопросы, а готовить кофе мне будет лень, – он замолкает, видя мое разочарование. – Так что там у нашего Глеба, Шахерезада?
Он кладет свою ладонь возле моей так близко, что возникает желание спрятать руки под столом. Но я не делаю этого.
– У нашего Глеба огромные проблемы, Граф.
– Глеб опустился на пуфик и, дрожа то ли от недавнего ледяного душа, то ли от переживаний, прислушался к звукам в ванной. Вот щелкнула дверца шкафчика. Вот Ксения что-то пробормотала сама себе. Вот в коридоре раздались ее легкие шаги – босиком по паркету… Каждый звук, связанный с ней, сейчас причинял физическую боль – настолько сильную, что проступали слезы. Глеб обхватил голову руками. Наверное, он и в самом деле сходил с ума.
– Убери ладони, – ласково попросила Ксения, стоя у него за спиной.
Он подчинился.
И в следующее мгновение почувствовал прикосновение пальцев к своим волосам. Едва ощутимое, почти невесомое, но его сердце резко сжалось. Глеб застонал.
– Больно?! – Ксения отдернула руку.
– Нет. Продолжай.
– Точно?
– Конечно, точно, – Глеб криво улыбнулся.
И вот ее пальцы, пересилившие страх прикосновения, порхают по его волосам, перебирают пряди – и все внутри у него поет и переливается светом. Это восторг, экстаз. Это перерождение.
– Ай! – Глеб вскочил – и наваждение как рукой сняло.
В голове прояснилось, дышать стало проще. Что же такое происходило с ним? Последствия удара?
– Я просто прижгла йодом! Хочешь, подую? – рассмеялась она, и Глеб тотчас отозвался улыбкой. – Какие же вы, мужчины, ранимые!.. Ну что, сможешь вести машину?
– А то!
Дорога назад пролетела незаметно, весело и спокойно. Ксения мало болтала, больше задавала вопросы – о его детстве, увлечениях, машинах. В последнем она совсем не разбиралась. Когда, забывая об этом, Глеб срывался на термины, Ксения одаривала его таким смешным изумленным взглядом, что к концу поездки от хохота у него разболелся живот.
Ксения попросила оставить машину у Глеба, а дальше провести ее пешком. Он согласился, вопросов не задавал.
Прощались долго. Фразы все цеплялись друг за друга, разговор не заканчивался.
– Скоро рассвет, иди-ка ты спать, – первой прервала прощание Ксения.
– Мое детское время закончилось? – улыбаясь, спросил Глеб, пожевывая травинку.
Он опирался плечом на створку ворот, руки держал в карманах. Ксения стояла в полушаге, обнимая себя за плечи – было свежо. А у него – ни куртки, ни пледа, чтобы предложить своей спутнице. Он мог бы ее обнять – просто, чтобы согреть. Но, вероятно, уже в другой раз, когда она перестанет бояться прикосновений. Ведь дотрагивалась же Ксения сегодня до его волос.
– Сладких снов, Стрелок, – произнесла она тепло и нежно.
– Сладких снов, Ксюша, – ответил Глеб.
И между ними возникла терпкая, волнующая, совсем не дружеская пауза. А потом вдруг щелкнула щеколда калитки, и на улицу вывалился Ксюшин муж, взлохмаченный, злой, смердящий перегаром. Похоже, давно подслушивал их разговор.
– Здра… – попытался поздороваться Глеб, но его прервал тяжелый удар ладонью в плечо.
– Она тебе не Ксюша! Молокосос! – брызжа слюной проорал мужик. – Она для тебя – Ксения Ивановна!
– Езжай уже, – поникнув, попросила Ксения.
Глеб скорее прочитал это по ее губам, чем расслышал из-за пьяных выкриков.
Кивнул, глядя сквозь ее мужа, и исчез в черноте ночи.
Домой он не поехал – едва свернул на перекрестке, как бросился к Лане.
К ее коттеджу, обвитому плющом, Глеба толкала вовсе не влюбленность, а коктейль чувств – одно темнее другого. Сейчас тот, другой, мужчина, живущий в нем, злой, жестокий, ядовитый, взял верх. Это он бросал камешки в Ланино окно, он жестами требовал, чтобы та спустилась, хотя знал, как сильно ей попадет от отца.
Лана выскользнула из дома в джинсах и байке с капюшоном, из-под которого выглядывал кончик косички, заплетенной на ночь. Источающая нежное сонное тепло. Все еще тихая, спокойная, лишь с отблеском тревоги во взгляде. Протянула к нему руки – доверчиво, почти по-детски. Но Глеба это не тронуло, он впился в нее поцелуем – таким, что дух перехватило. А потом за руку потащил Лану за собой.
– Глебушек, что с тобой? Почему не отвечал на звонки?
Как же ему теперь не нравился этот «Глебушек», похожий на «хлебушек»! Другими словами – мякиш. Пресный, безвольный, привыкший все эмоции держать при себе. Сейчас Глеб хотел одного – брать. Даже в глубь леса не пошел – остановился за ближайшими елями, благо еще только начинало светать. Рывком притянул Лану к себе, ладонь положил ей на затылок, чтоб не увернулась. Целовал страстно, жадно – так, что дыхания не хватало. Остановился только, когда услышал вскрик и одновременно почувствовал во рту солоноватый привкус – до крови прикусил ей губу.