Двое в поле
Ах, ветви и волосы так далеки!
Тебя не обнять средь раздолья собою.
Я чую, что душами очень близки
сейчас и бывалой доселе порою.
Семейные травы меж нами лежат.
Не вытащить корни из плотного грунта,
чтоб в ясном порыве к тебе добежать.
Ах, так безуспешны мечтанья о бунте!
Тут любят свободно, вкушая и жмясь,
животные, птицы, цветы и народы,
текущие воды, друг к другу стремясь,
к озёрам, прудам и морям, и болотам.
Я только листочком сумею достичь
подножий твоих или веткой при буре,
иль, молнию выждав, горенье постичь,
и пеплом досыпаться к дальней фигуре.
Я кроною песни вседушно пою,
чтоб помнила в этой невстрече тягучей.
Весною пыльцу тебе нежно пошлю!
Надеюсь, от ветра и пчёлок получишь.
И мне ты цветочную плеву хранишь,
что скоро вся будет наполнена проком.
Но, знаешь, росточек, возросший малыш,
как мы, будет вечно забыт, одиноким.
Любимый фонарь
Дороги-асфальты, как жжёный картон.
Тревожат дожди, убыванье наличных
и пахнущий где-то вдали ацетон
среди изобилия хлынувшей дичи
на русую голову, плечи, в лицо,
в летящую, с мая ожившую, душу
поэта, что рубит пером подлецов
и помнит о деве, какой не стал мужем,
о той, что искал (иль уже не искал)
от пары потерь тёплых уз, завершенья.
А тут под ногой ещё смазался кал
оставленной кучи чужих отложений.
А взор окружают старухи и пни,
и птичьи скелеты, и лаи собачьи,
тычки от чужих, полубрань от родни,
зазывы шалав и бандитов всезлачных.
Но год уж белейший фонарь перед ним -
её замечательный образ сияет,
молчит, улыбаясь, как ласковый мим,
и к лучшему путь, темноту освещает.
И лирик шагает, а в нём тихий знак -
ярчайшее пламя любви к ней без дыма.
И кажутся страсти, невзгоды и мрак
с лучистым попутчиком бренно-пустыми…