пронизаны пылью, дымами,
ошпарены солнечным днём,
осеяны стружкою вьюги.
Обрюзгли. Причёсок стога
из шифера. Будто бы слуги,
кулачены бурей в бока.
И всклочены слева и справа
пальто их, что тёрты, грязны.
Щетины фундаментов ржавых
наростами мха поросли.
Скрипящие гнутся в поклонах.
И вшами тут крысы снуют.
Сияют нарывы балконов,
капелью разорванно льют.
Дряхлеют, воняя чуть прело,
открывши беззубые рты.
Подтёки слюны плесневелой
впитались в подгубные рвы.
Шнуров-вен вздуваются гроздья
и лампочек гаснут зрачки.
Таблички отплюнули гвозди,
роняют названия, значки.
А раньше румянились щёчно
кирпичною кладкой основ.
Теперь – остареюще-жёлчны.
Мир – дом престарелых домов.
Захоронение
Не надо гвоздей и стучаний,
и рёва в несущем пути,
и криков о боли, скучаньях.
В покое желаю сойти
я в низшие, хладные низи,
откуда когда-то пришёл,
где стану скелетом и слизью,
где будет без зла хорошо,
где будет так тихо-претихо
среди оземлённых корней.
И будет знамением лиха
шуршанье ползущих червей.
Штыкните лопатами вскоре
бесслёзно, ведь к Богу иду.
Жаль только, не видел я моря,
но сверху на синь посмотрю.
И, взявши себе передышку,
насыпьте бугристую твердь,
оставьте чуть сдвинутой крышку,
чтоб душка смогла пролететь…
Врач и он
Ты не родился. Знать, так надо.
Не надо миру вдов, бойцов,