и, обернувшись до рёбер в алоэ,
ждать излеченья нарывов души!
Хочется с веком быть цельным и ценным,
литься строками, стоять под дождём,
быть откровенным, живым, не бездельным,
и наслаждаться собой и житьём!
Хочется истинно быть между истин,
лжи не творить, ей вовек не служить,
и бытовать созерцателем, чистым,
из родников, губ любимейших пить!
Хочется ровно дышать и свободно,
для обновленья – приёмным, сквозным,
нужным быть миру и чем-то пригодным,
мудрым и чувственным, и не больным!
Хочется здравствовать, нюхать и слушать,
видеть животных, цветы и листву,
но их не трогать, чтоб вдруг не нарушить
их чистоту, шерстяную волну!
Хочется петь, разузнать о вселенной,
о построении жизненных цен,
быть постоянным, пустым, переменным,
странником, гостем, хозяином – всем!
Хочется счастья, слиянья с природой,
с ветром и речкой попутными плыть,
и продолжать с обретённою род свой,
главное – нужным, любимым век быть!
Настоящий
Хлопает, чавкает грязь под идущим.
В сумерках луж невысокий прибой.
Я настроением малоимущий,
топаю медленно в тёмность, домой.
Спицы столбов из огней сеть сплетают.
Ноги, подошвы подобны граблям.
Только к «Ромашке» любовь согревает.
Вечер, предночье, тоска ноября.
Жжёт на ладони чужое пожатье,
что обмануло полсуток назад.
Это коробит моё восприятье.
Злоба надумала вновь подползать.
Это не важно по меркам вселенной.
Брызги легко заселяют пальто.
Мир я считаю по-прежнему бренным.
Не убеждает в обратном ничто.
Я никому не дарую прощенья.
Грех расширяет лихой ареал.
Гадки народы, авто, помещенья.
Город листаю, как ветхий журнал.
Внутренне бит, исцарапан, изранен,
хоть я и не был в походах, боях.
Явно всегранный, и всё же без граней.