Война затишья не любит

Крепость Уллу-Кала, 55 км юго-восточнее

г. Кизил-Арват. 12 мая 1971 г

Посмотри с вершины бархана на пенящийся вдали поток. Посмотри, взывает Дух пустыни, – это не мираж… Глянешь, и прибавляется сил втрое. Чудо: белопенная речушка в пустыне. И рванешь к ней из последних сил, тем более что розовым огнем горят на ее берегах деревья. Но чем ближе белые кружева, тем тревожней на душе…Что-то не так. И только когда глаз различает, что буруны стоят на месте, вдруг со страхом чувствуешь тишину. Узбой – горько-соленая, тяжелая, как ртуть, вода. И не пена на берегах потока, а застывшая горькая соль. Не дай бог сделать глоток или положить щепотку соли на язык – последнюю воду безудержным поносом вытащит из тела. Это ловушка для чужаков. Или для тех, кто еще не покорился Духу пустыни, презирающему саму суть надежды…

Алешка спорым шагом вышел к Узбою на рассвете. Половина пути к цели пройдена. У развалин кошары, нарубив сухой колючки, развел костерок и вскипятил красный отвар из фляги в жестяном чайнике, оставленном пастухами неведомо в какие времена. В кипяток засыпал щепоть зеленого чая и, подождав, пока развернутся листья, добавил соль и комочек бараньего жира. Прихлебывая солоноватый, пахучий чай, известный ему с детства под названием «калмыцкого», Астманов посматривал на полоску рассвета за Копетдагом. Ничего хорошего этот день не обещал: в мутно-красном ореоле всходило солнце. Он пытался припомнить, каким был вчерашний закат… Если грянет «афганец», лучше сейчас поворачивать в батальон. «Солнце красно к вечеру – в море делать нечего. Солнце красно поутру – моряку не по нутру». Морские пословицы-приметы и в песках верны!

Но чай и табак – два демона. И если тебе двадцать лет, то утро, начатое с «калмыцкого» чая и махорочной сигареты, может вскружить голову. Пыльные бури здесь обычно набирали силу к двум часам пополудни, и Алешка решил, что до красной мглы вернется к Узбою. А там, хоть вслепую, дорога одна: по узкой полосе такыра можно выйти к грунтовке в часе ходьбы от городка.

Тихий шорох сзади заставил напрячься, рука скользнула к саперной лопатке. Не вставая, резко, всем корпусом Алешка крутанулся на песке. Рука, поднятая для удара, застыла над головой. Метрах в пяти, опираясь на кривые мощные лапы, угрожающе разинул пасть метровый варан. Новость! Обычно эсдерха – «крокодилы пустыни» – улепетывали от человека. И чем крупнее, тем пугливее, осторожнее они были. А этот сипел и раздувался, прогоняя чужака. Какая хватка у этой крупной рептилии, Алешка уже знал. Месяц назад, изловив такого же «крокодила», солдаты додумались посадить его перед казармой в нишу, накрытую тяжелой железной решеткой для чистки подошв от глины. Естественно, уселись в курилке и катались от смеха, наблюдая за реакцией входящих. Астманов «удачно» наступил на арматуру и, только когда что-то сильно дернуло его за каблук, увидел пленника. Каблук остался в пасти рептилии. Старый способ – метни варана на веревке к соседу во двор, он мертвой хваткой уцепится за первый попавшийся предмет, и тащи добычу. Алешку смутило бесстрашие ящерицы. В чем дело? Он осторожно подтянул к себе имущество, разложенное на простыне, и, не вставая с колен, отодвинулся подальше от костерка. «Крокодил» молнией скользнул к пролому в стене. Все прояснилось позже, когда он, взяв курс на Уллу-кала, обогнул развалины кошары. Варан осторожно наметал ребристым хвостом песок на желтоватые шарики. Самка, – с облегчением рассмеялся Астманов. Теперь понятно, почему на него разозлился варан…

К Уллу-кала он вышел к полудню, когда половина неба была уже затянута желтой пеленой. На гребне бархана сориентировался. Вот этот оплывший вал – восточная стена. Измерив дважды шагами длину стены, Астманов остановился на середине и начал разгребать лопаткой слой наметенного песка. Когда же лезвие зацепило твердый грунт, расстелил простыню и стал ссыпать на нее суглинок из траншейки. Через час белый лоскут был засыпан слоем суглинка, а наградой за труды стали три позеленевшие гильзы от трехлинейки, источенное ржавчиной кольцо и обрывки задубевшей сыромятной кожи. Сущая свалка…

«Стоило ли это прятать перед смертью?» – усмехнулся Алешка, вспоминая вопрос старика. Бежать, бегом бежать отсюда – заметет заживо. По трое суток, бывает, висит красная мгла. Ну, ладно, попробуем поближе к стене. Лопата вошла в грунт и едва слышно царапнула по твердому. Опять гильза? Не врал старик, жаркое здесь было дело. Нет, крупнее… Заинтересованный, Алешка запустил руку в раскоп. Так, перекрестье какое-то… Расширяя пальцами пространство вокруг неведомой находки, он вздрогнул от резкой боли. Выдернул руку и, сдерживая накат тошноты, увидел глубокие порезы на подушечках указательного и безымянного пальцев. Гибельная смесь злости, разочарования и тревоги заполнила все его существо. Все одно к одному! «Афганец», этот чертов варан, кровь, стекающая в песок.

Стряхнув землю с простыни, Алешка оторвал полоску ткани, наскоро перетянул кисть выше сустава. Затем, поеживаясь от боли, помочился на порезы. Не то чтобы отвара янтака было жалко, но своя моча сродни хорошему дезинфицирующему раствору в таких вот случаях. И ведь полегчало! На смену злости и отчаянью пришел безудержный смех. Алешка вспомнил, как в детстве муж его двоюродной бабки, Любови Ивановны, старый еврей Исай Львович, равнодушно-мудро советовал, видя затруднения пацана: «Сходи, поссы…»

А смех был сродни припадку. Это за собой Алешка знал – в самый неподходящий момент открывался ему неведомый другим юмор ситуации. И вот с этим смехом он вцепился в лопатку и яростно стал долбить серую глину Уллу-кала, намереваясь извлечь чертов предмет. После серии ударов что-то вновь скрежетнуло, и Алешка увидел внушительную зазубрину на кромке лопатки. Правую руку в раскоп он запускал уже куда осторожней. Пальцы вновь нащупали перекрестье, и на свет появился странный, пепельного цвета предмет – крест, наподобие того, что носят священники на рясе. Такой, да не совсем! Концы креста были плавно изогнуты. Один конец креста был наполовину обломан. «Свастика? – мелькнула мысль. – Фашистская? Какие фашисты здесь в тридцатых годах. А вот где фюрер взял символ – это точнее… Индия. Циклоида в кольце…»

Астманов осторожно провел по излому ногтем, ощущая его бритвенную остроту. Можно было и без пальцев остаться! Излом посверкивал каплей росы на рассвете. Металл? Сталь не бывает такой теплой и полупрозрачной в тонком слое. Камень? Но крест был явно литой, да еще ромбического сечения. Алешка прижал излом к лопатке и с силой провел им по стали. Поползла тонкая кудряшка металлической стружки…

Дальнейшие действия Астманова можно назвать автоматическими. Он бросил гильзы и ржавое кольцо в раскоп и тщательно замаскировал следы поисков. Саперную лопатку присыпал у стены с обратной стороны. Находку обернул носовым платком и спрятал во внутренний карман гимнастерки…

Все. Можно идти назад. Кто это сказал? Конечно, Дух пустыни. Иди, ходок, уноси неведомую тебе драгоценность. Уноси, если сможешь… Нет для нее стражей. Она сама хранит себя.

Эх, сглупил Астманов – рванул, как беглец, как начинающий щипач от обворованного фраера, прижимая к груди добычу. На вершине бархана, в километре от крепости, попытался сориентироваться. Бесполезно: видимость нулевая, и компас странно заплясал. А сзади, подвывая, накатывалась бурая мгла. Алешка машинально шагнул по направлению к Узбою, как ему казалось, и едва устоял под мощным ударом ветра. Заплясал песок, закрутились песчаные змеи… А в голове только звенящая пустота. Закрой глаза – и увидишь свинцовую рябь и груду белых костей с клочками рыжей шерсти… Вторым накатом шквала Алешку сбросило с гребня… Последнее, что он достоверно видел, – свои следы, ведущие в Уллу-кала. Алешка, пригибаясь, побрел к крепости. Хватило сил добраться до западной стены. А там – простыню на голову, флягу на грудь и стань, как мертвый. Кто ты перед вечностью песка? Каждая крупинка здесь старше всего живого на земле. Пусть засыпает тебя прах тысячелетий. Этого хочет Дух пустыни…

В январе 1972 года Астманов, студент первого курса зоотехнического факультета Дадастанского сельхозинститута, сдавал первую сессию. Отбившись с козырей на «Истории КПСС», он, с чувством выполненного долга, намылился к двоюродному брату. У того собиралась интересная компания, и красного вина было всегда в достатке. На проходной, к своему немалому удивлению, он увидел сущего монгола в новенькой парадной шинели и в погонах лейтенанта. У ног офицера стоял внушительных размеров коричневый «дипломат» с золотистыми застежками и новшеством тех времен – наборным замком.

– Астманов вы будете? – вкрадчиво спросил «Будда» с эмблемами войск связи. – Мы можем где-нибудь поговорить?

Алешка показал на пустынную заснеженную аллею.

– Лейтенант Якубов. Место службы Кизил-Арват, – лейтенант сделал предупреждающий жест. – Не торопитесь. Я выполняю последнюю просьбу известного вам человека. Назовите его имя и место, где вы его увидели впервые. – Черные зрачки впились в Астманова, и тот понял, что лучше выдержать паузу, очевидно, вопрос был проверочным и любое неловкое слово могло все испортить.

– Ширали? Автобусная остановка за полком? – вопросительно промолвил Алешка, намеренно избегая рокового вопроса.

– Он умер два месяца назад, – лейтенант поставил чемоданчик на снег и провел ладонями по лицу, поминая умершего. – Я дал слово доставить вам содержимое этого чемодана. Будете смотреть?

– Зачем? – тоскливо спросил Астманов и уже зло добавил: – Может быть, еще расписка понадобится?

– Зачем? – передразнил «Будда». – Ширали говорил, что ты колючий… Ты и так уже расписался, где надо. Бери целиком, и с дипломатом. Хвала Создателю, что от него избавляюсь. Офицеру неприлично носить в руках такие коробки. Шифр замка ноль шесть ноль. Всего доброго. Даст бог, встретимся в лучшие времена. – Лейтенант протянул ладонь Астманову для рукопожатия, затем поднял руку в воинском приветствии и, намеренно четко сделав поворот кругом, направился к выходу из сада. Алешка автоматически отметил, что непрост связист – сапоги шитые, звездочки шелком вытканы, да и шинель из генеральского сукна, явно из ателье. Щеголь, а «дипломат» ему, видите ли, не к лицу!

В зеленом шелковом платке покоился кальян. Отвинтив чашечку, Астманов осторожно вынул переложенные ватой перстень, серьгу, узорчатый шарик со сквозным отверстием и фигурку крылатой богини. Последним на свет появился патрон. Алешка, как и полгода назад, выдернул пулю и легонько выбил коричневый клочок бумаги. Те же буквы и цифры… Последним он взял копеечный солдатский конверт: «Алиша! Ты нашел то, что стоит спрятать перед смертью. Береги. На хранителе – особая печать. Имя находки – дорджи. Остальное – за афганским Кашгузаром. Две тропы к Сары-тепа. Если зайдешь от Айваджа, правая твоя. Не спеши, сынок. Дорджи сам позовет тебя».

Дар Папаясса

«Продадим все!» – под таким девизом «Тетаконс» успешно просуществовал десять лет. Неприметное, одно из тысяч московских ЗАО, это «общество» официально оказывало всевозможные услуги посреднического характера по принципу: разрешено то, что не запрещено. А за все остальное в «Тетаконсе» отвечал Яков Семенович Самко – начальник планово-экономического управления, за глаза именуемый подчиненными – Папаясс (в соответствии с рангом и инициалами).

Управление Самко обосновалось в промзоне за Павелецким вокзалом, на изрядном удалении от центрального офиса, не участвовало в общих собраниях и корпоративных вечеринках и все расчеты производило самостоятельно. Порядки в нем были чуть ли не военные. С учетом феноменальных структурных преобразований и «работы с персоналом» по схеме «создать-набрать-уволить-разогнать», непрерывно идущих в «Тетаконсе», никто и не вникал, почему вся система электронного документооборота замыкалась на этот отдел. Был, конечно, у добродушного Якова Семеновича просторный кабинет рядом с апартаментами генерального директора, но сиживал он в нем редко, разве что в дни, когда генеральный принимал особо важных посетителей.

Благообразный, с копной седых волос над высоким смуглым лбом, Яков Семенович при первом же знакомстве с новыми сотрудниками доверительно сообщал, что у него половина родственников лежит под крестами, а другая под звездой Давида. Но глубоко ошибались те, кто так же откровенно говорил о своих семитских корнях. Упаси бог, «Тетаконс» не был скопищем тупых и злобных антисемитов! Просто Папаясс, являясь, ко всему, директором «Тетаконса» по персоналу, не терпел соплеменников рядом с собой. И к тому у отставного полковника КГБ-ФСБ были не только личные основания. Еще на первом году существования «Тетаконса» он представил генеральному красноречивый документ, где вполне научно излагалось, что все «полукровки» на порядок чаще оказываются бунтарями, психами и предателями. Что же касается смеси еврейской крови с любой другой, то Папаясс назвал ее «сущим купоросом» и положил на стол шефу два тома тогда еще малоизвестного в Москве автора Г. Климова. Когда через три дня шеф задумчиво спросил его, указывая на томики, ощетинившиеся закладками: – Яков Семенович, это – правда? – Самко, вперив в него темно-карие очи, поднял руку к потолку:

– Половина правды, ваша честь! Не по злому умыслу. Климов-то, он тоже жить хочет и живет неплохо. Правду знает только «шинбет». Да кто ж ее нам скажет?

Была у Самко особая заслуга. Он вытравил из «Тетаконса» аналитиков – племя, размножающееся в офисах со скоростью сине-зеленых водорослей. Заказы на пророчества и прогнозы направлялись в планово-экономический отдел и… исправно выполнялись, несмотря на то, что аналитики здесь не числились.

– Через год работы по нашим заказам самый тупой предсказатель поймет, что нам нужно, и будет водить нас за нос, – говорил Самко. – А потом еще спрыгнет. Есть другой путь: заказываем первичную информацию, в том числе и отвлекающую, в других конторах. На первых порах через фирму, потом – «через магазин». Это намного дешевле и безопасней. Да ведь столько зубров без дела по домам сидят… Отсев делают мои люди. Выводы – за мной.

Глава «Тетаконса» с этой схемой согласился.

Аналитическую пасеку Папаясс присмотрел поблизости от Павелецкого. Это было отделение медиа-холдинга «Росс», подминающего под себя легендарные советские информационные агентства. Первичную информацию по широчайшему спектру вопросов в «Россе» собирали по ночам студенты за приличную для них плату: десять ночных смен – двести долларов. Самко за свежую информацию по своим заданиям платил по сто баксов, выдавая гонорар незамедлительно. Встречи происходили в кафешках и закусочных на Павелецком. Для каждого информатора было обозначено свое место и время. Дискета, флешка, реже листки, попадали в папку Самко, чья рука делала встречное скользящее движение с неизменным визитным конвертиком. Несколько слов о новом задании, и информатор уходил первым. А Папаясс рассеянно посматривал по сторонам, допивая «Туборг». Кофе или чай на Павелецком он не употреблял.

Сегодняшний улов можно было отметить не только пивом. Новый подопечный оказался толковым малым и к выполненному заданию пристегнул черновики интересного проекта «Росса» – этакой шпаргалки для высших чиновников госаппарата: концентрат мнений зарубежных СМИ об участии отечественных олигархов в решении военно-политических вопросов. Самко тепло оглядел прыщавого рыхлого юношу и подвинул к нему второй конвертик со словами:

– Не делайте копий. Только на память. Готовьте отдельно, дома, что ли… Интересная тема… Для дипломной работы.

Ловя боковым зрением вихляющий зад уходящего студента, Папаясс упустил момент, когда у столика появился загорелый мужик с клетчатой сумкой на колесиках, по обличью явно дачник. Занял место студента, выставил на мраморную столешницу тарелочку с вокзальными бутербродами. Вот тут-то и пробило Самко: какой на хрен дачник, если этот сандвич пятнадцать рублей стоит! Но по-настоящему екнуло сердце, когда на столе возник очень знакомый термос. Уже без церемоний Самко уставился на пришельца и, стараясь быть спокойным, спросил:

– Ходок? Здравствуй, что ли? Если ты, Алеша, решил удивить и напугать своим маскарадом, то считай, что цели достиг.

– Модникова ты готовил? – не поднимая головы, угрюмо спросил Астманов. – Твой кадр?

Папаясс сокрушенно кивнул, стараясь не упускать из вида две позиции: термос, на крышке которого покоилась правая рука Ходока, и его левую руку, наполовину скрытую столом.

– Мой. Надеюсь, крышку не рванешь? Алеша? И пулю не влепишь. Моя ошибка. Ну, не было другого кандидата. Я же его проверял на деле. Деньги-то он привез?

– Не части. Все ты знаешь. Только одно скажи – это случайность или вы решили со мной поиграть в подкидного дурака? Прощупать?

– Пугаешь. Это плохо, – обозлился Самко. – Я тебя подводил? По моей линии были проблемы? То-то же. Ошибку признаю. В следующий раз нормального человека пришлю.

– Следующего раза не будет. Без комментариев, – предупреждающе поднял руку Астманов. – Чайник свой бери. Как открывать – знаешь. Этот, Модников, не оставил за собой чего?

– Если у тебя без проблем, – Самко осторожно подвинул к себе термос, – то у нас все чисто. Был след, домик в Серпухове. Сгорел… Никаких привязок, ручаюсь.

Астманов опустил руку в сумку, что заставило Папаясса слегка напрячься…

– Расслабься, проехали… Держи, вот его ксивы, хотя паспорт, похоже, натуральный, да и «льготное» – тоже. Оно ему теперь не нужно.

Самко облегченно выдохнул:

– Спасибо, Алексей. Я тут голову ломал. Говорили мне, дерзкий парень… Значит, царствие небесное!

– Это не нам судить, какое ему царствие, – поморщился Астманов. – А насчет дерзости… Отморозок он был, это точно. Все, откат нормальный. Уходи первым, Семеныч.

– Постой. Услуга за услугу. Прости, не то хотел сказать, но ты же знаешь закон подлости в таких делах, за одного идиота троих приходится подставлять. Ты с меня такое позорище снял… Вот, слушай. Помнишь, тогда, в восемьдесят первом, в редакции, ты рассказывал о Шамбале, о ваджрах, ну этих, громобоях. Помнишь, ты говорил – Шамбала рядом, рисовал эти палицы?

– Помню, – с досадой отозвался Ходок. – Если ты решил вечер воспоминаний устроить, так я вспомню, как ты меня, за малым, не сдал своим кровососам в Ташкенте…