Дочь императора

– Вот вам мой ответ, рыцарь, – проговорила Маргарита, протягивая Флориану свою дрожащую руку, которую он покрыл поцелуями.

Баронесса Гейерсберг овладела другой рукой молодой девушки и прижала ее к своему сердцу, с чувством, выражавшим все счастье бедной вдовы.

Сидя в большом кресле, приготовленном для него, граф Мансбург не мог слышать разговора баронессы и двух молодых людей. Но зато он не сводил своих маленьких лукавых черных глаз с лиц разговаривавших.

Видя, что Флориан и его мать сжимали руки Маргариты, и предполагая, вероятно, что цель разговора уже достигнута, он поднялся и подошел к Маргарите. – Сударыня, – произнес он, почтительно склоняясь перед ней. – По воле моего августейшего монарха, его величества государя императора, я должен во всеуслышание прочесть, в присутствии всех жителей замка и окрестностей, императорский указ, которым он вас признает своей дочерью, жалует вам графский титул и права на владение замками Риттмарком и Вейнсбергом. Если вы, графиня и баронесса Гейерсберг, позволите, я немедленно приступлю к исполнению этих формальностей.

Отворили двери, и в продолжение каких-нибудь двух минут зала замка наполнилась любопытными. Сенешаль начал читать императорский указ; чтение это продолжалось около полутора часов.

По окончании, сообразно с данными ему Максимилианом инструкциями, граф Мансбург объявил о браке графини Эдельсгейм с рыцарем Флорианом, прибавив несколько слов, выражавших то высокое уважение, которое его величество питает к благородной фамилии Гейерсбергов.

Среди радостных восклицаний, с которыми принято было это известие, послышался крик, полный горести и отчаяния – как единственный протест против всеобщего удовольствия.

Повинуясь тому странному чувству, свойственному как ненависти, так и любви, взоры Маргариты и сенешаля остановились в одно и то же время на человеке, который, отделяясь от толпы, направлялся к двери с легкой стремительностью кабана, преследуемого сворой гончих.

Несмотря на то, что суконный капюшон покрывал его лицо, и что костюм его не имел ничего выдающегося, Маргарита узнала или, скорее, угадала в нем графа Людвига. Что касается сенешаля, то он также, вероятно, узнал врага, потому что брови его нахмурились, и он поспешно знаком подозвал к себе своего конюшего.

Подошедшему он шепнул наскоро несколько слов и указал на дверь, через которую только что скрылся незнакомец. Конюший, поклонившись, удалился быстрыми шагами.

Через несколько минут он возвратился и приблизился к Мансбургу.

– Ну, что? – спросил граф.

– Ваше сиятельство, я полагаю, что человек этот оставил замок. Он вышел через главные ворота по дороге в Гейльброн.

– Как он был одет?

– На это не обратили внимания. Но, кажется, он был одет по-военному.

– Ты слышал что-нибудь о Фабиане? Фабиан был именно тот курьер, который послан был для уведомления о прибытии сенешаля, и с которым обменялся костюмом граф Людвиг, как было сказано уже ранее).

– Он приехал, ваше сиятельство.

– Что же он говорит?

– Он говорит, что на него напали воры, отняли у него лошадь и даже одежду. Но я так торопился к вашему сиятельству, что не успел расспросить его подробнее.

– Чего бы это ни стоило, но человек, которого я тебе указал, должен быть отыскан. Пошли за ним всех людей, сколько есть у тебя. А Фабиана пришли в мою комнату. Я сильно сомневаюсь в этой истории о ворах и заставлю его сказать мне всю истину.

На третий день, с восходом солнца, сенешаль и его свита оставили замок Гейерсберг.

– Наконец! – вскричал Флориан, когда последний всадник переехал подъемный мост. – Наконец-то мы останемся одни!

Молодая девушка далеко не разделяла радости рыцаря. С беспокойством она помышляла, что теперь ей придется скрывать все, что у нее на сердце, слушать нежные речи Флориана, добрые слова баронессы, слушать и улыбаться в ответ на их мечты о будущем счастье.

Но к полному удовольствию Маргариты Флориан довольствовался тем, что окружал молодую девушку безмолвным обожанием, и только одни глаза его говорили о любви. Маргарита очень ценила эту деликатность молодого воина.

Было решено отпраздновать помолвку в следующий четверг. Всю ночь со среды на четверг Маргарита провела в слезах, моля Бога дать ей силы выдержать свое великодушное самопожертвование.

Когда она сошла к завтраку, Флориан был поражен переменой в ее лице.

Пользуясь минутой, когда, по уходу баронессы, они остались вдвоем, он встал на колени перед Маргаритой и нежно взял ее за руку.

– Маргарита, – сказал он ей. – Несмотря на уверения, что чувства ваши ко мне не изменились, я обеспокоен. Вы печальны, страдаете и не хотите открыть причину вашей горести и страдания. Неужели вы не имеете доверия к мне? Если то, что вас огорчает, сколько-нибудь касается меня, то разве следует поэтому скрываться от меня? Я не умею так хорошо выразить любовь мою, Маргарита, но верьте, что любовь эта достойна вас. Я люблю вас настолько, чтобы быть счастливым вашим счастьем, хотя бы мне пришлось за него поплатиться несчастьем всей моей жизни.

– Я вам верю, Флориан! – прошептала молодая девушка, невольно сжимая руку рыцаря. – Вы добры, и я вас люблю, Флориан, – продолжала Маргарита с глубоким волнением. – Я вас люблю, как брата, – прибавила она едва слышно; но Флориан слышал только начало фразы, которое наполнила восторгом его сердце.

Ободренный словами молодой девушки, он хотел, наконец, открыть ей свое сердце, всю любовь, которую заключало оно, и Маргарите приходилось испытать одну из тех пыток, которые ее страшили. Но вошедший слуга объявил Флориану, что его спрашивает какой-то незнакомец.

– Его имя? – спросил с нетерпением Флориан.

– Он не говорит.

– Пускай он придет в другой раз. В настоящую минуту я не могу его принять.

– Он поручил передать вам это, сударь.

Слуга подал Флориану золотое кольцо, на котором были вырезаны три слова: «По первому призыву». Флориан вздрогнул и побледнел.

– Что такое? – спросила Маргарита. – Недобрая новость, Флориан?

– Нет, – проговорил он задыхающимся голосом, – нет… Это друг, приезда которого я не ожидал… Я должен поговорить с ним… До свидания, Маргарита… Помолитесь за меня…

Он поцеловал руку молодой девушки и удалился вслед за слугой.

IX

Человек, ожидавший Флориана, был мужчина лет тридцати, хотя по-видимому ему и можно было дать за сорок, до того лицо его было изборождено глубокими морщинами и носило следы усталости и болезни. Его высокий стан уже горбился, как у старика. Его впалые глаза блистали болезненным блеском от лихорадки, снедавшей тело и мозг незнакомца.

Его и без того уже высокий и широкий лоб казался еще выше от недостатка волос. Довольно большой рот его имел странное выражение сарказма и энергии.

По временам исхудалые руки его судорожно сжимались, как бы стискивая перо или рукоятку меча.

Хотя он и носил одежду дворянина тогдашнего времени, но вместо сапог был обут в толстые, изношенные и запачканные грязью башмаки, облегчавшие долгую ходьбу по дурным дорогам.

Человек этот казался очень усталым.

Он сидел в кресле, руки его безжизненно висели вдоль тела; голова была закинута на спинку кресла – вся поза показывала слабость и истощение.

Но, тем не менее, при входе Флориана незнакомец быстро встал и твердыми шагами подошел к молодому человеку.

– Флориан, – произнес он, – узнаете ли вы меня?

– Да будет благословен приход ваш в этот замок, Ульрих Гуттен, мой благородный учитель! – вскричал рыцарь, сжимая с чувством и почтением руку гостя.

– Благодарю тебя за твое приветствие, – сказал Ульрих. – Но такие гости, как я, редко приносят с собой радость; чаще они бывают причиной горести и слез.

– В замках, может быть, – сказал Флориан, – но в хижинах приход подобных гостей скорее осушает слезы, чем заставляет проливать их.