Компонент

– Ну ты даешь! – говорит она. – Прям как тот уличный музыкант возле «Маркс энд Спенсер» – значения всех вещей сыплются к твоим ногам мелкими монетками.

– Крах смысла, – говорю я. – Крах понимания. И вот здесь – посмотри в конце, где говорится, что даже сами разваливаясь на части мы можем достичь идеала, в общем, это слово «идеал» означает что-то вроде конца или смерти как таковой. Но взгляни, за этим распадом – сюрприз: солнце.

Она качает головой.

– А потом слово «да», – говорю я. – С восклицательным знаком.

– Значит, весь этот позитив… В смерти? – говорит она.

– Смерть задом наперед, – говорю я. – «Смерть наоборот», если процитировать тебя.

– Ртемс, – говорит она. – Он ведет с нами игру.

– Игру с большими ставками, – говорю я.

Я пишу на листке рядом со стихотворением – Р Т Е М С.

– И я считаю, он правильно поменял местами Т и Р в самом начале, чтобы помочь нам с игрой, – говорю я. – Иначе мы бы зрительно могли прочитать… «срем» вместо «смерть».

– Угу, типа как я до усрачки ненавижу это стихотворение, – говорит она.

– Ты до сих пор его ненавидишь? – говорю я.

Но она меня не слышит: берет листок со стихотворением и вертит его в руках.

– Он пишет, что смерть – это игра, – говорит она. – Хотя на самом деле это не так.

– Или пишет, что можно оставаться игривым даже во времена самых страшных сомнений? – говорю я.

– А, – говорит она. – Мне это нравится.

– Даже когда днем темно, а небосвод рушится, и вещи, слова и все, что они означают, разваливается вокруг тебя на куски.

– Разваливается на куски, – говорит она. – Оставаться игривым.

Она протягивает руку, берет с моего стола ручку и пишет на тыльной стороне своей ладони.

ИГРИВЫЙ СОМНЕНИЕ КУСКИ

– А в конце этого процесса – смотри, – говорю я.

И тычу пальцем в последнюю часть стихотворения.

– Солнце, – говорю я. – Ввысь. Рассвет. Весь этот процесс падения – никакое не падение, а… не знаю… подъем. Вознесение.

– Да, – говорит она. – Типа это очень религиозное стихотворение?

– Ты могла бы обосновать такое прочтение, я считаю, – говорю я.

– Правда? – говорит она.

Кажется, она довольна.

– Спасибо, – говорю я. – Я бы никогда не увидела всех этих мыслей, если б у нас не случилось этого разговора.

Она встает.

– Говорили же мне, что ты вундеркинд, – произносит она.

– Кто говорил?

– А еще советовали не ходить и не просить тебя, а то ты начнешь ко мне подкатывать, – говорит она.

– Не парься. Я сплю только с теми, кого нахожу привлекательным и кто находит привлекательной меня, – говорю я.

– Но ты здорово в этом шаришь, – говорит она. – Это даже почти что круто. Хотя и просто дико не круто.

– Еще раз спасибо, – говорю я.

– Не хочется этого говорить, но нам прямо классно вместе, – говорит она.

– Я бы не стала так далеко заходить, – говорю я.

– Теперь мне гораздо лучше, – говорит она. – Как такое вообще возможно?

– Это же мыслительная игра ума. Всегда так или иначе окупается.

– Ну и, раз уж мы подружились, – говорит она, – когда ты все это запишешь… дашь списать?

– Не-а, – говорю я.

– Нет? – говорит она. – Даже после того, как ты сказала, что никогда бы ничего этого не увидела, если б не поговорила со мной?

– Запиши все, что запомнила, когда вернешься к себе в комнату, – говорю я. – Остальное додумай сама. Ручаюсь, наши доклады будут совершенно разными. Ведь мы всего лишь скользнули по поверхности этого стихотворения.

– Стихотворение-каток, – говорит она. – Ты же пишешь стихи и все такое? Ты могла бы посвятить мне стихотворение-каток.

– Чего этот вдруг? – говорю я.

– А ты в курсе, что я неслабая фигуристка? – говорит она. – Даже медали есть.

– Не-а, – говорю я.

– Ты, наверно, экстрасенс, – говорит она.

Я бросаю взгляд на свои наручные часы, намекая, что ей пора.

– У тебя все получится, – говорю я. – Кто угодно может выбрать одну-единственную фразу из этого стихотворения и написать о ней пятнадцать разных докладов.