Муж на час. Истории из жизни. Сборник № 7

…Наташка в туалете не унимается, прикрыв дверь спиной:

– Нет, ну ни дура, а?.. Язык отвалится сказать: «Так и так, девчонки, чё-то я не тяну в этом месяце…» А?.. Марин?..

Та зло моет руки, хмуро кивает в зеркало, воинственно готовясь к обеду, негромко рассуждает:

– Она месяц-то работает уже?.. Когда у неё зарплата?..

…Но в обед к Люсико в отдел «пришёл товар», и она теперь сосредоточенно мечется с коробочками, переставляя их с места на место, и девчонки зря поглядывают в её сторону, точно зная – «принять товар» – тоже святое, и все обычно в такие дни обедают «по ходу пьесы».

А на следующий день Люська просто ушла за минуту до перерыва и целый час где-то шлялась, а вернувшись, опять уткнулась в свою газету с кружкой в руке.

– Она эту газету уже третью неделю читает… Не начитается никак…, – неприязненно ворчит Наташка.

– Не хочет по-хорошему, – умная Марина пристально смотрит на Люсико, усмехаясь непримиримо, – я ей по-плохому объясню.

Маринкин характер Наташка знает и уважительно молчит. Та прямолинейная и честная. Сейчас же может запросто подойти к любому напрямую и в лоб спросить, чё ей вздумается. Маринку в магазине меньше всех слышно, но её мнение для всех – закон. И вот девчонки, переглядываясь, ждут сигнала, что бы налететь на Люсико со всех сторон.

Но «налетать» не пришлось.

Неожиданно и непривычно в мерном гуле огромного магазина, среди сотен голосов, музыки, телефонных звонков, цоканья каблуков и разговоров, все вдруг отчётливо услышали голос Люсико. Наташка сначала не поверила и замерла у своей витрины, вопросительно уставившись на Маринку. Да, это действительно Люськин голос!.. И она что-то выкрикивает всё громче и громче:

– Зачем ты пришла?!.. Зачем?!. Уходи, говорю!.. Уходи, пока никто не видит!..

Маринка исподлобья смотрит в Люськину сторону, не шевелясь.

Олька из «нугабэст», проходившая куда-то мимо, засмотрелась в ту же сторону и врезалась в мужика, остановилась.

– … Уходи, я тебе говорю!.. Пошла вон!..

Напротив Люсико через витрину стоит женщина лет пятидесяти. Грязная засаленная болоневая куртка, мужские ватные брюки, на босых ногах огромные мужские кроссовки без шнурков. Пунцовое лицо совершенно опустившегося человека, беззубым шамкающим ртом, с запёкшейся коростой на разбитых губах, виновато уговаривает:

– Ну ни ругайся, доча!.. Ну, чего ты?.. Я сейчас уйду… Вот мандаринчиков тебе принесла.

Женщина протягивает в руке небольшой прозрачный кулёк, полный очищенных (!) мандаринов… С мокрого кулька капает на витрину.

Люсико видит, что девчонки смотрят и задыхается, бледнея, свирепо шепчет искажённым злобой лицом:

– Уходи отсюда!.. Уходи, сука такая!.. Ненавижу тебя!..

Не меняя выражения опухшего лица, видимо давно привыкшая к таким словам, женщина канючит:

– Ну чего ты, доча?.. С днём рождения тебя мама пришла поздравить… Ну чего ты?…

Сквозь поток посетителей девчонки видели, как Люсико с женщиной ушли в сторону эскалатора, и через пять минут Люсико вернулась, и потом с вытаращенными глазами молча швыряла коробки из угла в угол, не находя себе места.

На следующий день она не пришла.

А через пару дней в её отделе появилась «новенькая».

****

Лёха Николаев

…В армии со мной служил Николаев Лёха. Невысокий тихий пацан из мордовской деревни Николаевки. На полтора года меня младше. Я как-то случайно увидел, как он рисует, и был потрясён. Мало того, я был просто раздавлен. Меня всегда считали одарённым в плане рисования, и со школьной скамьи я до сей поры слушаю дифирамбы в свою честь от родных и близких. Мне так и говорили всегда:

– Я, мол, никогда не встречал (ла) человека, который бы так мастерски мог рисовать!..

И мне это иногда льстило. Почему «иногда»? Потому что с возрастом понимаешь, что любое признание твоего успеха напрямую зависит от осознания весовой категории зрителя. Да, это неплохо, когда ваш двухлетний сын восторженно таращит глазки на ромашку, нарисованную вами мелом на асфальте. Но когда взрослый человек, с зачатками явного вкуса, со сложившимся эстетическим и ещё и профессионально закалённым чутьём, вдруг засмотрится вашим рисунком, и без тени фальши протянет:

– Да, старина… Ты мастер!..

Тогда вы понимаете, что действительно чего-то стОите. Правда ведь?

Так вот я никогда не встречал более человека, который рисовал бы так замечательно, так быстро, изящно и красиво, как наш Лёха Николаев.

Скромный до застенчивости, малозаметный Лёха, простым карандашом, словно скальпелем, делал несколько точных взмахов, и я замирал, потрясённый. Те линии, которые я оттачивал порою по десятку раз, терзая лист стёркой, Лёха бросал на бумагу небрежной жменью, совершенно не заботясь, получится или нет? Ни одного неверного движения, ни одной зазубрины, Лёха сразу же выдавал миру отполированный до блеска портрет или фотографически точный пейзаж, приводя меня в изумление. Будто в насмешку, он подтирал пару раз пальцем по рисунку, и тот оживал, углубляясь тенью и объёмом. И, совершенно заворожённый, я смотрел, пытаясь предугадать, как будет развиваться картинка в руках её Создателя. Из неряшливых завитушек и линий совершенно волшебным образом на бумаге проявлялось милое женское лицо, плечи плавно переходили в неловкий изгиб руки, обхватывающей кувшин, тяжёлый локон спадал на бархатную щёчку, и вдруг я замечал тревогу во взгляде, и взгляд этот тут же падал в сторону и вниз, и через минуту я уже сопереживал – кувшин с водой тяжёлый, а камни у ручья скользкие… Летний зной бросает густую тень от точёной фигурки, отражаясь в ряби ручейка. Ах!.. Боится упасть красавица кудрявая!.. Смотрит под босые ножки… Ох, и расплескать воду не хочет на цветастое платье… Боже мой, как же хороша!.. И рисовал коварный Лёха скалистый уступ, и корягу на заднем плане, за подол вот-вот зацепится… И кустарник колючий ягодами сочными манит, а попробуй тронь!.. Исцарапает шипами костяными!.. Так и хочется остановить художника: Шо ж ты делаешь, паршивец? Упадёт же, действительно!.. Кувшин-то на полтора ведра!.. А он-змей, хихикает неслышно, и вот сбоку красавицы мгновенно вырастает парень смеющийся, который поддерживает кувшин, и так торопится помочь, что ногами в ручей встал, почти по колена штаны замочил, сапожки не жалеет, с удовольствием на девушку глядит, насмотреться не может. И зарделась уже испуганная прелестница. Глазки чуть потупила, но голову держит гордо. Помощь принимает учтиво, но глазки чуть в сторону косит, над собой смеяться не разрешает. Уф!.. Обошлось…

Так вот рисовал Лёха Николаев.

И писать о нём нужно так.

****

Руски

Историю эту я долго не решался рассказывать. В госпиталь к нам попал пацан лет восьми, из Дагестана. Помню только имя – Руслан. Пацан был здоровый и шустрый. Но девать его было некуда и поэтому участковый, после долгого разговора с главврачом, определил его на время к нам в изолятор госпиталя. «Да выяснени стаятильства…", – объяснял всем Русик, как оказалось уже дважды сбегавший из приёмника-распределителя. Изолятор от остальных палат отличался тем, что находился в полуподвальном помещении с небольшим зарешеченным окошечком под потолком, практически в самом конце длинного коридора. Тишина звенящая. Также странной особенностью было то, что, кроме двери, была ещё в дверном проёме всё время закрытая решётка. Выйти из палаты было можно, только позвав санитара. В туалет сбоку от нашей «палаты» ходили по графику. Кормили прямо в палате. Нас вместе с пацаном стало четверо. Санёк – дезертир, ждал трибунала, но из-за болезни содержался тут. У него был «тубик», и он ел отдельно. Я, и хохол Коля, порезавший себе вены в колонии, так же ожидавший суда. Коля проигрался в карты и «закрылся на больничку».

Руслан быстро освоился. Просидев с час на своей кровати, он, болтая ногами в новых мужских кроссовках размера на четыре больше, чем надо бы, с интересом озирался, закутавшись в большую, размером на толстого мужика, старую потёртую кожаную куртку. Потом стал прохаживаться по палате, проверил краны в умывальнике, потряс тихо решётку, подошёл ко мне:

– Ты давно тут?

С трудом сдерживаю улыбку, глядя в детские глаза:

– Второй месяц.

Пацан понимающе кивнул, посмотрел на бинтованные руки:

– Болит?

– Нет.

Кивает спокойно, проходит дальше, к Коляну:

– А ты давно?

Колян улыбается, садится на кровать:

– А тебя сюда зачем?