Две Лии и Иаков. Книга 2
– Успокойся. Если Лия никогда не плавала, это совсем не значит, что она не умеет этого делать. Ведь любые навыки откладываются в сознании, а именно оно в первое время управляет движениями. Только потом, когда все движения станут привычными, можно не задумываться о знакомых действиях, тело само справится. Вот, например, если тебе нужно перепрыгнуть через канаву, в первый раз ты остановишься, примеряешься и только потом преодолеешь ее. В десятый раз все произойдет само собой, и ты даже не заметишь, как окажешься на другой стороне. Так и в нашем случае, я возьму все на себя. Уверяю тебя, с богиней мы сможем договориться, тем более что я с ней прекрасно знакома, и она меня поддерживает на волнах.
– Тарбит – посланница богов. Как же я, неблагодарная, могла забыть об этом. И с этим божеством ты тоже дружна? Тогда мы можем быть спокойны.
– Дружна-то дружна. Но вседержители не очень любят, когда у них часто и много выпрашивают, не прилагая при этом ни малейших усилий для преодоления затруднений. Поэтому, поддержать меня Нанше не откажется, я уверена, но только в случае, если никто не будет ей мешать. А помешать ей могут два обстоятельства, по крайней мере я так думаю, веревки и платье. Веревки, это если Лию свяжут или привяжут к чему-нибудь. Платье, если оно будет сковывать движения в воде. Оба неприятны, и к появлению обоих следует подготовиться. Помнишь, сколько времени заняла подготовка жертвоприношения? Но ведь получилось, все остались довольны, а мы к тому—же, с более высоким положением и с мясом. С чего начнем?
– Что будет на суде, и как будет, я только из рассказов знаю, а платье это у меня одно целое осталось после того, как у куста богам поклонялись. Мы с матерью вместе покупали в городе два одинаковых платья. Так дешевле было. Жалко будет, если последнее пропадет.
– Постараемся отделаться мелочами, а там, как получится, – Тарбит задумалась, – допустим, веревок нет. Лию бросили в реку и ждут, когда она утонет. Но всегда есть шанс, что обвиняемая спасется. Что делать, чтобы этот шанс стал нулевым. Веревки не рассматриваем, колдунья плавать не умеет. Остается позаботиться, чтобы было побольше помех. И самая очевидная – длинное платье и нижняя рубашка, которые будут мешать двигаться в воде. Что еще? Жрица (или жрец) захотят иметь полоумную, дабы ставить на ней опыты, и придумают нечто, что поможет извлечь утопленницу из воды. От такого счастья тоже нужно будет отбиваться, но об этом потом. На всякий случай, нужно представиться совершенно ущербной и несчастной. – Тарбит даже засмеялась, – многовато получается желающих избавиться от молодого тела. Так и запутаться можно. Вернемся к нашим баранам, к платью, то есть. Что нам от него нужно? Чтобы не мешало. Лучше всего, чтобы этот мешок вообще исчез, но маловероятно, что нам будет позволено остаться без него. Следовательно, нам нужно освободить ноги для плавания, задрать подол до пояса и удерживать его там. И как это сделать? Адат, идеи есть?
– Нужно приделать веревочки по бокам и концы их пришить к подолу. В воде потянуть их наверх и поднять подол. Это то, что ты хотела?
– Именно так, нужно пробовать. А если начнут обыскивать и обнаружат перед испытанием? На всякий случай, нужны еще варианты.
– Еще? Можно порвать от горловины до самого подола, тогда полы всплывут и ноги будут свободны. Но будет мешать нижняя рубаха.
– Тоже вариант. Вместо нижней рубахи оденем те обрывки, что остались после обхаживания пациентов, сделаем надрез…
– Опять платье портить, а в чем потом ходить? Я не всерьез сказала, а ты ухватилась сразу. Чем тебе веревочки не нравятся?
– Найти их можно, вот в чем дело. А если сделаем надрез на поясе и прикроем ее заплаткой или узором каким-нибудь, может пройти. Руки, ноги будут свободны – пол дела сделано. Потом уплывать побыстрей нужно, только куда? Кто может знать место, где это зрелище происходить будет?
– Думаю, Гиваргис. Он знаком со стражниками, может разузнать.
– Прекрасно. Тебе не кажется, что холодает, а настойка остыла. Давай подбросим сучьев в огонь и переберемся под хоть и ненадежную, дырявую, но все же крышу. Там будем договаривать. Все-таки неплохо, что здесь нет никого. Хоть отдохнуть удастся.
– Я с удовольствием, – поддержала Адат, – надоели эти дежурства. Все время настороже́. Отключимся до утра.
– Ни на что не осталось ни сил, ни желания. Пару глотков отвара, прилепить на глаза примочки и спать, спать, спать.
Убывающая луна, проплывавшая по небосклону, не стала нарушать покой единственной обитательницы хижины, а лишь мягко освещала мгновенно погрузившуюся в забытье девушку. Небольшой ветерок осторожно отгонял жар нагретых за день стен, боясь помешать долгожданному сну восстанавливать силы молодого организма, истраченные без остатка за последние суматошные дни и ночи. Налюбовавшись в щели крыши на удобно устроившуюся на циновках фигуру, лунный диск уходил по предначертанному пути и постепенно начал бледнеть в свете восходящего солнца.
Первые солнечные лучи, брызнувшие из-за горизонта, с недоумением разглядывали непривычную пустоту загона, присыпанные золой угли в очаге, висящий на колышке в стене почти пустой бурдюк и никого… Никакого шевеления, ни одного звука в пустоте двора. Любопытный лучик, проникший в дыру между старыми шкурами на крыше хижины, радостно забегал по разбросанным по полу циновкам и замер, наткнувшись на мирно посапывающую во сне Лию. Непорядок. Пора, пора уже просыпаться. Осветил закрытые глаза, нежно погладил по прелестной щеке, пощекотал нос и хотел было пригреть посильнее, но передумал. Точеные губы рта растянулись, показывая миру прелестные жемчужины зубов, сильные руки потянулись вверх, гибкое тело изогнулось и голос, которого, казалось, ожидал весь окружающий мир, провозгласил начало нового дня: «Хорошо-то как», – и все сразу о́жило, задвигалось. Захлопали под ветром незакрепленные шкуры, защебетали птицы, далеко—далеко, по дороге на пастбище заблеяли овцы, сотни звуков слились в один невнятный негромкий шум.
– Тарбит, доброе утро, просыпайся. Мне кажется, нам удалось совершить еще одно чудо. – Адат лениво обращалась к волшебным образом обретенной подруге, – нам удалось выспаться.
– Я хочу, чтобы это чудо продолжалось, давай поваляемся немного.
– Никаких возражений с моей стороны, но организм самым настоятельным образом просится на простор. Мы все равно долго не сможем сопротивляться его требованиям, придется выбираться.
– Адат, милая, ты самая решительная, в трудные минуты всегда все брала на себя, – захныкала Тарбит, – позволь мне еще немного понежиться в любимой извилине, ну пожалуйста.
– Ладно, лентяйка, поваляйся еще, – засмеялась Адат, – приведу все в порядок. Знаешь, давно мне не было так спокойно. Только, когда меня, маленькую, мама будила. Я уже успела забыть, когда это было.
Лия еще раз потянулась и выбралась из шатра. Теплый ветер, казалось, только и ожидал подходящего момента, налетел, растрепал распущенные волосы, заиграл подолом платья, закружил вокруг засмеявшейся от удовольствия девушки. Еще раз потянувшись до хруста в плечах, она отправилась со двора. «Что сначала – умыться или размяться, – задумалась на мгновение и решила, – все будем делать по порядку. Начинаем утро с самого необходимого. За ограду, марш!». Было приятно ощущать, как кровь все быстрее струится по каждой жилочке, принося с собой жизнь в просыпающиеся ото сна клетки тела, как все охотнее отзываются на приказы мускулы, как отходят на второй план все заботы и остается только радость от солнечных лучей, от тишины и покоя, от ощущения своей силы. Даже неудобства при умывании не испортили приподнятого настроения.
– Расшевелила ты меня, Адат, – отозвалась Тарбит, – чувствую, понравилась зарядка? Слава богам, подтверждается мое убеждение, что прежняя Лия переродилась, и тебя уже не нужно убеждать в этом. Не мешало бы позавтракать, и можно считать утреннюю программу выполненной. А после завтрака снова отдыхать и отсыпаться.
– Все так, но бездельничать не получится.
– Ада-а-ат, но ведь хорошо-то как. Давай еще поваляемся.
– Тарбит, не капризничай. Мы обещали сегодня вернуться домой, да и мужчин проведать нужно. Достаточно отдохнули, при случае устроим себе день ничего не делания, а сейчас лепешка, финики, вода и собираться.
Так все и происходило. Вскоре двор был убран, угли в очаге засыпаны землей, хотя они уже и не дымились, шкуры на крыше и стенах шатра по возможности подвязаны, ворота прикрыты. Еще раз обозрев временное пристанище, Лия, нагруженная пустым бурдюком и корзинкой с остатками нижней рубашки и мелочами, вышла из загона.
Уже наизусть знакомая тропа привела к черному пятну с вытоптанными вокруг него площадками. Но почему-то его неприглядный вид не отталкивал своей пустотой, а напоминал о необычном действе, разворачивающемся здесь. «Спасибо, куст. Ты еще оживешь и станешь пышнее прежнего, не сомневайся, – Лия глубоко вздохнула, – я знаю, что говорю». Собираясь продолжить путь, подняла голову и заметила бегущую к ней Зилпу. «Адат, куст не хочет нас отпускать, – откликнулась Тарбит, – все значимые события происходят именно здесь. Не торопись, позволь мне переговорить с девчонкой».
И, дождавшись, когда запыхавшаяся служанка добежит до нее, тихо и медленно заговорила, самим своим тоном внушая спокойствие:
– Привет, Зилпа. Молчи. Три раза глубоко вдохни и выдохни. Нет, это только два. Еще раз, вдо-ох, вы-ыдох. Только не тараторь. Мужчин вчера проводила? Молодец. Ничего не растеряли? Умница. Щенки в порядке? Заулыбалась, значит Гила осталась довольна. Успокоилась? Теперь говори.
– Утром приходили мушкенумы, спрашивали тебя. Долго разговаривали с Лаваном, напугали его очень. Он не знал, что делать, бросился в комнату с богами, потом позвал Адину, с ней о чем-то совещался. Потом меня послал за тобой, велел немедленно возвращаться домой, а хозяйка передала, что тебе грозит опасность. Госпожа, а мушкенумы, там еще и жрец был, из—за противного Джераба явились?
– Просила ведь тебя, не тараторь. А что Иаков? Чем он занимается после разговора с отцом и ночной прогулки?
– Иаков после того, как вернулся с Лаваном, все рассказывал ему о каком-то своем боге, называл его Великим и Всемогущим. Говорил, что он командует всеми нашими богами и обещал ему, Иакову, свою защиту и покровительство. Еще говорил, что потомки его заполнят всю землю. Поэтому ему срочно нужно взять в жены Рахель и начинать выполнять заветы своего бога. А Лаван должен ему помогать, тогда ему тоже будет обеспечено благоденствие и счастливая старость в окружении внуков.
– Бери бурдюк на плечо и вперед. Не торопись, малышка, поговорим на ходу. – и мысленно обратилась к напарнице: «Адат, ты еще помнишь походку прежней Лии? Бедная, несчастная Лия идет домой. После встречи не суетись, ничего не проси и не объясняй, с отцом я беседовать буду. С Адиной, когда получится остаться с ней наедине, ты. Мать не должна пока почувствовать перемены. И не торопись, не показывай своего испуга».
– Надеюсь, ты не наболтала лишнего, ну и прекрасно. – Тарбит вновь обратилась к служанке. – А что Лаван, слушал Иакова, отвечал ему?
– Я не знаю, спать очень хотела, – виновато засопела Зилпа.
– Все в порядке, не горюй. Сегодня утром они встречались?
– Думаю нет. Иаков с Рахелью отправились на пастбище еще до того, как за тобой явились. Они всегда вместе держатся. Иаков все рассказывает и рассказывает, а Рахель то краснеет, то бледнеет; то смеется, то слезы вытирает. Прямо смешно становится. Про Рахель у Бильхи, сестры моей, нужно спрашивать. Она все время возле них крутится.
Так две девушки, взрослая, сгорбленная, смотрящая в землю, и совсем еще маленькая, подпрыгивающая от возбуждения, продолжили свой путь. Редкие встречные останавливались и начинали перешептываться, боясь преградить им дорогу. Зилпа помалкивала, боясь нарушить раздумья молодой хозяйки, а возле самых ворот юркнула в сторону.
Глава 3
На сцене подворья, словно очередной акт несыгранного до конца спектакля, повторялась картина трехдневной давности – застывшая в углу двора Адина, любопытные взгляды слуг и стоявший на пороге дома Лаван. Только Лия на этот раз не бросилась к отцу, а, передав корзинку с вещами подоспевшей служанке, прошла в центр двора и остановилась. Напряженная тишина подчеркивала необычность происходящего.
Не произнеся ни слова, Лаван сделал знак дочери следовать за ним и отвернулся, входя в дом. Лия повернулась к матери, поклоном головы поприветствовала ее. «Тарбит, как ее успокоить?» – прозвучал голос в голове. «Просто улыбнись, и спокойно иди за отцом, – ответ не заставил себя ждать, – она все поймет».
Никто не суетился, не падал на колени и не рыдал. Все происходило настолько буднично, что любопытные взгляды исчезали, все возвращались к своим делам, гнетущая тишина сменилась обычным шумом рабочего дня.
Столовая встретила Лию приятной прохладой, Лаван, уже сидевший за обеденным столом, выглядел поникшим и как-то сразу постаревшим. Он уставился в столешницу, и было видно, что даже не знает, с чего начать разговор.
Лия своей обычной походкой подошла к статуэтке Иштар, поклонилась ей и прошептала одними губами какие-то фразы, недоступные даже самому тонкому слуху. Повернувшаяся к Лавану фигура молодой женщины, чем-то напоминала статуэтку богини, а походка дочери стала пружинистой и уверенной.
– Как ты и приказывал, я явилась по первому твоему зову. Мне казалось, что после нашего последнего разговора, между нами больше нет недопонимания. Ты прекрасно знаешь, чем я была занята все время. Или произошло нечто, что мне сейчас неведомо?
– Не прикидывайся несчастной страдалицей. Ты обманула меня, – вскипел Лаван, – все твои слова и выходки ничто после обвинения в колдовстве. И кого обвиняют? Мою дочь, принесшую мне столько горя. Теперь, после всех неприятностей, обрушившихся на мою семью, меня ждет разорение, никто меня не защитит, – голос звучал все громче и начал переходить в крик, – и ты смеешь спокойно спрашивать меня: «Что случилось?» Теперь я даже не могу отдать тебя в услужение жрецам бога Сина.
– Я туда особо и не стремлюсь. И никогда не стремилась, как тебе известно, – перебила брызжущего слюной от ярости отца Лия, усаживаясь напротив него, – мы будем спокойно обсуждать возникшие совершенно внезапно проблемы, или кричать друг на друга? Я долго не сумею, голос сорву.
– Да как ты смеешь так разговаривать с отцом, – задохнулся от возмущения Лаван, вскочивший со своего места, – совсем сошла с ума? Может это и к лучшему. Безумные не могут рассчитывать на наследство, и мне удастся сохранить имущество.
– Я жива. Живее всех живых, таковой и намерена остаться, и полна решимости выполнить свои обязательства, в отличие от беспочвенных обещаний помощи чужих богов. Сядь и успокойся. Если ты предпочитаешь пустые надежды на возможное покровительство бога, которому поклоняются потомки Авраама, скажи, тогда я, преданная слуга великой Иштар, буду действовать одна. Но в таком случае забудь об обещанном и продолжай внимать рассказам Иакова. Но боюсь, что ждать придется долго. Ты ведь убедился, что он весьма отличается от своей матери, твоей сестры Ревеки, и склонен полагаться, как и его отец, на провидение своего господа.
– Как ты могла узнать обо всем этом, находясь в одиночестве далеко отсюда, – оторопел Лаван, безвольно плюхнувшись на стул, – неужели великая богиня и в правду снизошла до тебя, или мои молитвы были услышаны, а благословение семье придет через мою обделенную здоровьем дочь.
После повеления наместника доставить тебя на суд по обвинению в колдовстве, выбор у меня невелик: или молится единому богу Авраама и уповать на его волю, или выслушать тебя и постараться избежать горькой участи, что пророчат мне завистники и недоброжелатели. Что же делать? – на осунувшемся лице отразились терзавшие, этого, по сути дела, пусть и зажиточного, но все же обычного крестьянина, сомнения. – Но одно ведь не исключает другого. А если о заступничестве единого бога Авраама и Исаака будет просить сам Иаков, то это не сможет вызвать ревности и неудовольствия наших покровителей.
«Адат, ну и хитер твой папенька, хочет сидеть на двух стульях сразу, – промелькнуло в голове, – и как это он, при таких-то талантах умудрился оказаться в столь затруднительном положении. Нарвался, по—видимому, на проныру похлеще. Уж не трактирщик ли это, или тут целая компания подобралась? Собственно говоря, сейчас не до этого. Позже разберемся».
– И что ты решил, – Лия прервала его размышления вслух, – или пойдешь советоваться в свою потайную комнату. Спрячешься, как улитка в раковине, и я тебя больше не увижу, или обсудим наши действия? Если первое – я тебя покидаю. Уговаривать и выслушивать твои сомнения и рассуждения нет ни желания, ни возможностей.
– Тебя при мушкенумах, наемных служащих царского представителя, прибывших из Харрана по государственным делам, назвали колдуньей, что равносильно обвинению в колдовстве. В тот же день составленная писцом городского управления жалоба, заверенная печатями обвинителя и двух свидетелей, была готова и вчера подана не рассмотрение городскому судье. С таким делом тянуть не будут. Никто не хочет иметь поблизости от себя столь опасного человека. К тому же вопросы, связанные с причастными к божествам подземного царства, находятся под особым надзором жрецов.
Тебе предписано завтра, не позднее полудня, явиться на центральную площадь и предстать перед судьей. За проведением процесса будут наблюдать наместник и представитель храма Сина.
Кара, предусмотренная за это деяние, кроме решения твоей участи, предусматривает передачу принадлежащего тебе имущества обвинителю. Поскольку имуществом ты не обладаешь, то подразумевается твое приданое.
– Обвинителем является Джераб или его отец? – спросила Лия. – И в чем конкретно меня обвиняют? В чем проявилось колдовство?
– Жалоба подана сыном корчмаря и доказательством правдивости его слов является сломанный палец, к которому ты даже не прикоснулась.
– Как же в таком случае я могла повредить его?
– Джераб утверждает, что хотел лишь отодвинуть тебя с дороги, но экимму, вызванные заклинанием, остановили его руку и искалечили ее.
– Ни удара этого наглеца, ни моего падения в жалобе не упоминается? И мушкенумы не свидетельствовали об этом?
– Нет, они лишь подтвердили, что после встречи с тобой Джераб, прижав руку к груди, с криками побежал в направлении постоялого двора. Больше их ни о чем не спрашивали. Услышав такое обвинение, они немедленно обязаны доложить о случившемся начальнику, так что утаить подобное, даже если двум заинтересованным сторонам удастся договориться без суда, невозможно. Корчмарь Марон с сыном сразу поспешили в город и подали жалобу. Теперь это дело в руках властей и будет расследовано. Всем ясен исход, ни разу не бывало, чтобы уличенная колдунья избежала наказания.
– Меня, твою дочь, ударили при свидетелях, и ты ничего не предпринимаешь, чтобы защитить ее и свое доброе имя?
– Удара не было. Мне не на что жаловаться. Остается лишь принять приговор, как бы строг он ни был.
– С этим понятно. И какие у тебя отношению с этим семейством. Меня до сих пор не очень-то охотно посвящали в дела семьи, точнее будет сказать вообще никогда не обращали внимания на ущербную дочь.
– После суда Джераб получит треть моего имущества. Мой надел и величина стада, которое я смогу выпасать на общинном пастбище уменьшатся, так как в семье останется лишь одна дочь.
– А почему именно треть хозяйства перейдет жалобщику?
– Вас двое, ты и Рахель. В качестве приданого тебе и Рахели положены равные доли. Так написано в законе. Одна доля моя, две ваши.
– Но в таком случае, тебе невыгодно выдавать нас замуж. Ты просто разоришься. Как же тогда отцы отдают дочерей в чужие семьи.
– Я получаю тархатум, выкуп за дочь, а он больше приданого, ведь рабочих рук в хозяйстве становится меньше, а это прямые убытки. Так по закону, но на деле договариваются о сумме выкупа. Но не в нашем случае. Завтра меня просто ограбят, и виной этому будешь ты.
– Значит, меня просто казнят? А разбирательство назначили просто порядка ради. Или это не казнь, а нечто другое. Вдруг Джераб ошибается?
– Будет назначено испытание, но разница с казнью неве…
– Остановись, извини, что перебиваю. Теперь я выскажу свои догадки по поводу судей. Если я ошибусь в чем-то, поправишь.
Наместник появился здесь не так давно, с приходом нового царя. Митаннийцы не особо интересуются хозяйственными делами и стараются не затрагивать интересы храмов. Не хотят ссориться с богами. Так что и судья, и жрецы остались со старых времен. Судебные порядки существуют со времен Хаммурапи. Пока все правильно? Отлично. Продолжаю.
Земля принадлежит государству, храмам и частным владельцам. Для облегчения управления, независимые хозяева сведены в общины, и власти в основном имеют дело только с их представителями. Новые богатеи, владеющие большими наделами, имеют прямой выход к приближенным наместника и могут решать с ними вопросы в свою пользу. Так? Так. – Глаза Лавана по мере того, как Лия излагала существующее положение, все больше округлялись. На каждый новый вопрос он только утвердительно кивал головой, – те деньги, которые раньше доставались суду и храму, теперь проходят мимо них. В их услугах просто исчезает необходимость.
Все решают гражданские власти, если не городской совет, то служащие наместника. Поэтому и судья, и жрецы не будут возражать, если пожелания наместника, подсказанные ему корчмарем, останутся невыполненными. Если, конечно, законы при этом нарушены не будут. Ведь корчмарь частенько общается с его доверенными служащими? Не знаешь? Ладно. Будем считать, что так и есть. Так что особого рвения при обличении колдуньи проявлять не должны. Получится насолить выскочке, не будучи заподозренном в святотатстве – хорошо, не получится – тоже не страшно, невелика потеря. Все верно?
– Все так и есть. Но откуда тебе, ни разу не покидавшей поселка, все это известно?
– Мне нужно побывать в твоей особой комнате, – задумчиво произнесла Лия, даже не обратив внимания на заданный вопрос, – когда я зайду в нее, оставишь меня наедине с богами, а сам подождешь снаружи. Пойдем, не будем терять время на пустое.
– Но тебе вход в нее запрещен. Мой дед, Нахор, строго-настрого запретил входить туда кому-либо, кроме меня и взрослых сыновей.
– Я попрошу, чтобы с ним поговорили, и не сомневаюсь, что разрешение будет получено. Это моя забота. Разожги яркую лампу, советуясь с богами, я должна видеть выражения их лиц.
Вконец сбитому с толку Лавану ничего другого не оставалось, как выполнить указания дочери и последовать за ней. У шторы Лия знаком руки остановила отца, а сама нырнула в домашнее святилище.
«Адат, твой прадед, Терах, был прекрасным, нет, выдающимся мастером. – Тарбит была совершенно потрясена увиденным, – У нас о таких говорят: «наделен божьей искрой». Будь внимательна, другой такой возможности увидеть подобную красоту может не представится. Жаль, что никто из потомков не смог продолжить его дело. Если хоть что-нибудь из этой сокровищницы уцелело до времени, из которого меня прислали, то оно находится или в музее, или у богатого собирателя древностей.
Теперь я понимаю Лавана, почему он не хочет сюда никого допускать и проводит здесь массу времени, – свет фонаря в комнате, освещенной двумя тусклыми светильниками, казался особенно ярким, – я не буду сейчас рассказывать всю историю в деталях, но где-то здесь должны быть сложены менее удачные образцы творчества Тераха. Мы ищем сундучок или нечто в этом роде. Вон, в дальнем углу виднеется подходящий ящик. Да, здесь может оказаться то, что может нам пригодиться».
Не понадобилось и двух минут, чтобы на свет была извлечена небольшая, размером с ладонь, бронзовая статуэтка, изображающая лежащую женщину, у которой вместо ног был рыбий хвост. Под темной патиной угадывались прелестные черты лица, а на изогнутом хвосте можно было прощупать мелкие чешуйки. Осторожно проведя указательным пальцем по изящным изгибам, Лия вздохнула и спрятала свою находку в складках платья. Приведя в порядок темный угол, девушка позвала отца.
– Я услышала и увидела то, что хотела. Теперь твоя очередь. Возьми свой горшок с серебром, или что там у тебя, и возвращайся в столовую. Не кривись, я знаю, что он где-то здесь, но не хочу и не буду лезть в твои секреты. Но не думай, что сможешь скрыть от меня хоть что-то.
– Ты заберешь все? – спросил Лаван, подходя к столу. И столько безнадежности и отчаяния было в его голосе, что Лия невольно усмехнулась.
– Не волнуйся, серебро останется у тебя, еще и приумножится. Мне нужна самая малость.
Девушка вытряхнула на стол небольшие слитки, обрезки проволоки, звенья цепочек, скомканные нити – весь этот лом из драгоценного металла, служивший здесь в качестве денег. «Да уж, даже монет еще чеканить, не додумались, а ведь и подсказать идею нельзя», – подумала, лениво шевеля указательным пальцем эту кучу. Отобрала пять подходящих вещиц и несколько небольших, размером с чешуйку мелкой рыбешки, пластинок. Подняла глаза и, встретив облегченный взгляд отца, по лицу которого стекали крупные капли пота, отодвинула драгоценный мусор.
