Золотой дождик

– Да хватит уже.

– Ну да.

– Даня, а ты?

– Я даже не знаю.

Мы посидели в тишине. Парень зашуршал.

– А куда эту денем?

– Да куда хотите.

– Почему она тебе не нравится? – спросил я.

– Да это карта старого образца, уже всё давно поменялось.

Никто из нас так до конца и не понял причину, почему М говорила, что карта старая. Кажется, она имела в виду, что округ поменялся и стал меньше, короче ни хрена причина не была понятна. Более того, недавно я набрал ей и спросил почему ей не нравилась карта, она не смогла вспомнить. Короче говоря, М, нашу любимую М, ту самую М, которая терпеть не могла перемены, смущало, что на здоровенной карте на полстены было больше информации чем…чем не понятно где.

– Отдашь её мне тогда? – сказал парень.

– Ну-у.

– Какого хера! Она мне тоже нравится, – заорал я.

Она мне нахер невсралась, но ситуация была следующая: ему чертовски хотелось эту карту, мне – кресло, а М – избавиться от карты, потому что она была в два раза больше чем было нужно.

– Я откажусь от карты, если ты отдашь мне кресло. Ну и конечно, по косарю мы скинемся М, на новую карту.

– Да-а, ладно, не надо… – сказала М.

М ЗАТКНИСЬ!!!

Он сидел и смотрел на меня, он прекрасно понимал, что я не отпущу его яйца.

– Как не надо?! Твоя же карта. Хочешь её за «так» отдать этому спекулянту? Да с него на воду не вытрясешь!

Он сидел и слегка-слегка ухмылялся, смотрел в свой монитор. Мы были в этот момент почти братьями, настолько понимали друг друга, настолько родные.

– Не слушай его, – крикнул он со своего стола. – Так значит с картой ты решила?

– Она мне не нужна.

– М, с-смотри, я расскажу тебе, что будет дальше, – я придвинулся к её лицу, напоминающему форму бокала для вина, – ближайшую неделю, или по крайне мере пока не получит своё, этот человек будет охрененно вежлив с тобой. Не покупайся, помни его жадную натуру. Это просто факт, не думай, что он всегда будет таким.

Они оба смеялись.

– А два косаря? – спросил он потом.

Я указал пальцем на его стол. Он кивнул.

– Нихуя, – сказал я, – но М получит по косарю от нас.

Она едва удержалась, чтобы не сказать, что ей опять ничего не нужно. Она поняла, что лучше не мотать себе нервы с нашими закидонами. Мы были не идиоты, я же говорил, что нам повезло, и ещё мы прекрасно понимали закон замкнутого пространства. Как часто бывает, двигателем истории с мёртвой точки стала женщина, как всегда не понявшая, что она натворила, и как всегда выигравшая от этого меньше всех.

Несколько раз мы возвращались к этому разговору. Он хотел выкрутиться и частенько повторял «как-то это несправедливо» или «попахивает пиздежом», а я очень любил повторять.

– Да как же это может быть несправедливо?! Да я вымениваю на твоё кресло карту М!

И мы все смеялись. На самом деле время и друг наш и враг наш, так что у моего тогдашнего Президента было чему поучиться, например терпению. Терпение – важное дерьмо, но выжидание нужного момента могло тянуться на много дольше, а вот мы – нет. Я получил своё кресло, МОЁКРЕСЛО; М купит карту за свои деньги; а тот парень, довольный, свернёт старую карту домой, а его жена скажет, что он еблан и этому старью делать дома нечего. Через год я получу награду, а в Москве на нашем стенде поставят табличку с выгравированными цитатами из моего эссе «Почему я люблю свою работу». Ах да, ещё там есть моя роспись. Она такая красивая, потому что придумывал я её здесь, потому что у меня было просто уйма свободного времени. Но ни одному своему достижению я не радовался так, как этой вельветовой старой шлюхе, чёрной блядине. Потом я тоже поставил его сзади и изредка пересаживался, чтобы поспать на обеде. Я на вершине, друзья. Этим и удивительна работа в офисе. Она не даёт тебе зачахнуть, сдохнуть. Мы ставим себе маленькие цели, как правило, не наши, и ссымся от счастья, когда получаем похвалу, прям как в настоящей жизни. Ощущение, что работа – это игрушечная жизнь, как маленькая матрёшка в матрёшке, как жизнь в жизни. Вот мы её и обустраиваем. Встречали человека, который оттрахал лет десять на одном месте и не обустроил свой угол? Так что всё здесь приобретает намного больший смысл. Всё, кроме самой жизни.

Моя мама как-то сказала, что праздник – это искусственно созданное настроение. Чистая правда. Как-то мой начальник решил съебаться из этого гадюшника, и, как вы понимаете, тут же кормушки снова наполнились. Я к тому моменту своё уже отхватил, был состоявшимся сотрудником с шикарной утварью, где-то даже в хламе нижнего ящика валялся спёртый у кого-то шестигранный кубик с позами из Кама сутры. Это был уже мой пятый или шестой начальник отдела, они особо не подгорали на этой кухне. Приходили и съёбывали через год. Прикол был в том, что они никак не вбивали себе суть работы, как здесь нужно добиваться результатов, как всё функционирует, боялись признать, что всё держится на соплях, правда, подсохших, окрепших. Такая специфическая служба. Самая главная тема была в том, что весь двигатель рабочего процесса основывался на компьютерных программах, которые они напрочь отказывались осваивать, просто НЕТ, забивали хуй и командовали, налепляли, так сказать, собственные сопли на общую кучу. Сперва мы соглашались и исполняли, но потом всё больше вводили свою роль.

– Этого сделать нельзя. Программа такое не вычисляет, – говорили мы надменно и безжизненно.

– Как не вычисляет? А как нам такие цифры присылает головной?

– Так они их получают из администрации и накладывают свои.

– Хорошо, умник, что ты предлагаешь?

– Давайте сделаем так…

И прокатывало, почти всегда прокатывало, особенно у этих новых начальников, потому что программы с каждым годом становились всё мудрёнее и мудрее, наша работа делилась ровно на два, а зарплата нет. Так что никто не понимал всех нюансов этого дерьма, и вся магия строилась на том, что ты блядь будто в курсах, будто знаешь, но объяснить не можешь. Вообще это охулённое чувство, скажу я вам, когда появляется новенький как струночка, надушенный, с помытой головой и инициативой начальник, и спрашивает про мою работу, а я в который раз треплюсь о её узко направленности, важности, уже понимая, что ничего не выгорит. Отчаяние тоже бывает приятным, главное, не быть последним в очереди и попытаться убедить окружающих, что ты знаешь то, чего не знают они.

Зам поджал губу и покивал. Он ещё раз осмотрел мой стол, всё понял правильно, потом ушёл.

– Даня ты решил позлить его для нас напоследок?

– Я ничего не сделал.

– Ты понял о чём я.

Сортир на высоком этаже управления хранил в себе тайну. Я включил оба переключателя и устроился на унитаз. Выход из здания – думал я – самое оно. Надо прочувствовать, так, наверно, что-то начинается. «Не увидимся в понедельник!» или что там ещё говорят, правда, консьержкам внизу вообще поебать. Кто-то зашёл и наверно стал ссать в писсуар. Было слышно ширинку и вздохи. Вообще, служебный толчок охрененно много мог сказать о нашем рабочем, да и не только рабочем бытии. Нет-нет, он не был загажен, обблёван или изничтожен самыми мерзкими людьми этого мира, как например у Уэлша, он был более-менее чист, и я спокойно садился на его кружок голой жопой, а иногда даже забывал его опустить и проваливался вниз. Так что если не считать треснутую раковину и заляпанные, засохшие баночки у трубы, нормальный человек и не понял бы, в чём вся тема, да залётные и не понимали. Но когда наркоман бежит, чтобы ширнуться или опорожнить проколотый кишечник и натыкается на самый уебанский сортир в мире, тут как бы всё понятно, а когда ты сидишь ровно, никого не трогаешь, и тебе выключают свет в комнате без окон, тут ты понимаешь, что точно какое-то хуйцо затаилось. В писсуаре спустили воду и человек хлёстким ударом долбанул по выключателю. У меня свет тоже выключился. Безумие – это не когда парень с убитой женой кидается дерьмом в санитаров, безумие – это когда мир вокруг вроде нормальный, но мелочи в нём изо дня в день убеждают тебя в том, что это всё сон. Лампочка над толчком горела только в том случае, если горела вторая – та, что над писсуаром и раковиной, а не наоборот. Так было всегда. Тем самым, выключая свет над писсуаром, ты отключал его и в малюсенькой туалетной комнатке, и у всех наступала кромешная тьма.

– Све-е-ет!!! – заорал я.

Шаги прекратились. Тишина стояла секунды две. Обычно я молчал, когда кто-то упускал эту херню, но сейчас я уходил и решил, что пора бы уже и поорать.

– Ща-а-ас!!! – ответили мне.

Он вальяжно попятился обратно.

– Нормально нельзя сказать?! А-а?

Целую вечность этот ублюдок не трогал выключатель, потом нажал и недовольно ушёл. Излишняя обидчивость отличительная черта скучной жизни.

Помню, когда со мной это случилось в первый раз, я, и так на нервах, вообще не просёк чё творится. Неужели кто-то настолько туп, что может выключить свет в туалете, не проверив его? Просто выключить и всё. Что вообще происходит? Но потом это стало происходить чаще, и оказалось, что они просто выключали свет над писсуаром, просто после того, как сходили по своим делам. У руководителя и женщин были свои толчки и там не было проблем. В административном отделе отсиживались тётушка лет пятидесяти и та самая крашеная диваха. Понимаете, свет же работал, чё ты им скажешь? Но мы говорили. Расписывать было не очень-то приятно, но мы всё равно пробовали.