Принцип бумеранга

– Завтра Григорий и Таисия отправятся домой, а я задержусь в Будапеште на несколько дней. И пока Лена будет наслаждаться дочерью и зятем, у меня будет время зализать раны. Остаточные явления я объясню. Тася получит инструкции, что можно говорить маме.

Тон, не терпящий возражений. Человек, которого невозможно ослушаться. Семья, где существуют определённые правила.

– Я закончил. – Удаляю остатки того, что было рубашкой, и очищаю кожу от следов крови. – Могу помочь дойти в дом.

– Не стоит. Здесь я чувствую себя вполне комфортно. Хотел бы, чтобы меня не беспокоили, оставив в компании старых часов, но у Таисии не хватит терпения до утра. Как только ты выйдешь, она примчится, чтобы посмотреть на моё истерзанное тело.

– Её это вряд ли впечатлит. – Вспоминаю, как она выстояла несколько часов рядом, пока я ковырялся в теле Ярого. – Выдержке вашей дочери можно позавидовать. – Губы Островского трогает едва заметная улыбка.

Собираюсь оставить пациента в одиночестве, подхватываю куртку и подношу руку к выключателю, когда за спиной раздаётся:

– Твой отец мечтал, что когда-нибудь у тебя будет семья. Тебе тридцать семь. Осталось не так много времени. – Дыхание перехватывает, и я так и стою спиной к Островскому. – Неужели не нашлось той, кого бы ты боялся огорчить?

– Нет.

– Или дело в другом? Точнее, в другой. – Он бьёт точно в цель, словно читает меня как открытую книгу. – Алиса?

С силой зажмуриваюсь, много лет не позволяя вслух произносить её имя. Но из уст Константина Сергеевича оно звучит мягко, почти нежно, будто он знает, что любое поползновение в её сторону вызовет мой гнев.

– Я не видел её десять лет. Точнее… видел три года назад. Поехал в город, где она живёт. – По какой-то причине признание вырывается независимо от моего желания.

– Что увидел?

– Приехал в её район. Она гуляла с сыном на детской площадке. Через несколько минут появился её муж. Кажется, его зовут Иван.

– Не подошёл?

– Не решился. Да и зачем? Она казалась такой счастливой и умиротворённой, а я как нежеланное прошлое, которое вдруг решило ворваться в её личный рай. Просто стоял и смотрел.

Два часа, стоившие мне полжизни. Алиса была прекрасна. Рыжие волосы спадали по спине. Я и сейчас помню, какие они мягкие. От неё всегда исходил тонкий аромат жасмина, в котором я тонул, забывая себя и теряя контроль. Мне нравилось засыпать, зарывшись носом в густой водопад, а затем чувствовать на шее робкое прикосновение её губ, свидетельствующих о том, что она засыпает. Удивительно, но именно этого момента мне не хватало больше всего, когда моя Алиса перестала быть моей.

– Ни одна женщина, встретившаяся на твоём пути, не смогла затмить Алису?

– Нет.

Только сейчас понимаю, что так и стою к нему спиной, с занесённой над выключателем рукой.

– Герман, идти по жизни в одиночку возможно, но неинтересно. И пусть даже путь тебе видится осмысленным, но спроси себя: что в конце?

– Мне уже давно кажется, что я еду в автобусе, который мчится без остановок хрен знает куда. В моём случае этого самого конца, возможно, не будет вовсе.

– Тогда у тебя только один вариант – выскочить на ходу. И пусть тебе переломает ноги, но появится шанс сменить маршрут. И автобус.

– Спасибо за совет.

Щёлкаю выключатель и спешу оказаться на улице, чтобы вдохнуть морозный воздух, покалывающий лёгкие и позволяющий прийти в себя. Аллегория, брошенная Островским, имеет больше смысла, чем разговор о моём одиночестве и автобусе. Всё глубже. Всё завязано на Алисе. Спустя десять лет я так и не понял, в какую сторону идти, и пошёл прямо. По накатанной. С головой ушёл в дела клиники и обустройство дома, в котором мне суждено жить одному. В какой-то момент даже задумался о продаже, но Чугунов меня отговорил, надавив на память об отце.

Даже маленькая операционная осталась на своём месте, хотя за ней имеется просторное помещение, в котором отец планировал разместить ещё несколько столов. Меня всегда удивляло, как он горел своим делом, принимая незнакомых людей, выезжая в сомнительные места, и сочувствую тем, кого видит в первый и последний раз. Словно в том, что он делал, был скрытый смысл, понятный лишь ему.

Но его наследие разрушило мою жизнь, отобрав Алису. Я помню её: избитую, раздавленную, не понимающую, по какой причине она стала разменной монетой в играх серьёзных людей. Я рассказал, чему отец посвятил несколько десятилетий и увидел в её глазах презрение, приправленное страхом. Она уехала, а я так и не смог заполнить пустоту, оставленную ею.

Островский всколыхнул давно похороненное под толстым слоем пыли и отчаяния, напомнив, что и у меня был шанс топать по дороге жизни не в одиночку. Отец всегда повторял, что Константин Сергеевич не произносит пустого. Каждое слов несёт некий посыл, который человек осознаёт не сразу. Но последний раз мы контактировали после смерти отца, когда я просил избавить меня от «наследства». Не думаю, что за прошедшие десять лет он хотя бы раз вспоминал о Германе Чайковском.

Вдоволь насытившись прохладой ночи, захожу в дом, чтобы отправиться в свою спальню. За дверью комнаты, где расположились Тася и Ярый тихо, что даёт надежду на спокойную ночь.

Не включая свет, устраиваюсь у окна, чтобы окинуть взглядом высокие хвойные деревья, расположившиеся в округе и всегда приносящие спокойствие. Но не сегодня, когда внутрянку взболтали, подняв на поверхность давно осевший осадок.

Уловив движение, замечаю Тасю, которая крадётся к двери операционной. Прав был Островский – утра не дождётся. Неосознанно улыбаюсь, позволяя себе проникнуться теплом к людям, оказавшимся в моём доме. Проходит минут двадцать, когда девушка идёт обратно, задержавшись ненадолго с Самсоном, радостно принимающим её ласку.

Ещё немного, и дом растворяется в тишине, а я, устроившись на кровати, лежу с открытыми глазами, думая об Алисе.

***

Островский на переднем сиденье лишь закатывает глаза, вслушиваясь в шёпот Таси и Ярого, и шипит, когда последний прикасается к его дочери. Реакция обусловлена тем, чего Константин Сергеевич избежать не смог, точнее, не планировал Григория в качестве зятя. Я лишь искоса посматриваю на того, чьё лицо в данный момент далеко от идеала. Вряд ли будет достаточно недели, чтобы появиться перед женой, но, видимо, этот момент был им продуман.

– Спасибо, Гера. – Ярый тянет руку, которую я, не задумываясь, пожимаю. – И прости за машину.

– Пару царапин я переживу. – Тяжело вздыхаю. – А вот пальто действительно жалко. – Окидываю взглядом свою вещь, которая, нужно признать, сидит на нём идеально. – Уезжаешь налегке? – Перед отъездом отметил, что багаж у Ярого отсутствует, тогда как у Таси большой чемодан.

– Всё, что мне нужно, сейчас в моих руках.

Обнимает Тасю, которая льнёт к нему, прикрыв глаза, тем самым вызвав недовольство Островского.

– Спасибо, Герман. – Блондинка оставляет на моей щеке едва ощутимый поцелуй. – За Гришу и папу.

Парочка покидает машину, оставляя меня в компании Константина Сергеевича, который, убедившись, что нас не слышат, ныряет рукой в карман.

– В случае возникновения проблем свяжись с этим человеком. Просто назови своё имя. Он предупреждён.

Беру визитку, на которой выведено «Фриман Б. Р. Адвокат», а затем перевожу на мужчину вопросительный взгляд.

– А они возникнут?

– Мы немного пошумели, – смотрит через стекло на дочь, которая воркует с Ярым. – Ты подлатал Григория, затем меня. Возможно, к тебе возникнут вопросы касательно моего внезапного, но кратковременного возвращения.

И они возникнут, потому как предупреждение Островского меньше всего походит на предостережение, скорее, на констатацию факта.

– А если масштаб проблем выйдет за рамки возможностей этого человека?

– Тогда позвони мне. – Сканирует оценивающим взглядом, который через пару секунд становится отстранённым. – Спасибо, – протягивает ладонь, которую я не сразу пожимаю. – В расчёте. Но мне кажется, ненадолго.

Осмысливаю последние слова, когда Островский оказывается за пределами машины и, рыкнув на Ярого, торопится в здание аэропорта. И только когда троица исчезает из вида, рассматриваю визитку. Лишь имя и телефон, но, перевернув, вижу координаты точки геолокации, написанные от руки. И если это адрес адвоката, то довольно странный. Кто это написал? Вероятно, тот, кто вручил мне карточку.

Перевожу взгляд на стеклянные двери, словно надеюсь пересечься с Константином Сергеевичем, который всё объяснит. Может быть, визитка у него давно, а надпись была предназначена кому-то иному. Кладу её в подлокотник, где, как правило, хранится необходимое, и покидаю территорию аэропорта.

Меня отвлекает входящий звонок, а когда на экране высвечивается «Тётка», мысленно шлю её к херам, не планируя возобновлять общение с человеком, голос которого не слышал пару лет. Я в курсе, по какой причине она звонит, но вестись на провокации, как когда-то отец, не намерен. Экран темнеет, и я выдыхаю, но она звонит снова. Абонент настойчиво насилует мой телефон, и после шестого звонка нехотя принимаю вызов, чтобы услышать то, к чему в данный момент не готов.

Глава 2