Кое-что из жизни воронов и не только…

Позже, как уже и говорил, я понял, что всё это фуфло. Парня, успешно сдавшего тест Купера, то есть пробежавшего два с половиной километра за десять минут примут даже, если у него в мозгу не крутится ни одна шестерёнка, а вместо головы дупло. Не уложившимся же в десять минут умникам укажут на дверь.

Мы бежали группой в пятьдесят человек. Не указали на дверь только мне и парню с Украины Остапу, погибшему впоследствии в Кот-д-Дивуаре.

Остап погиб, став жертвой очередной кровавой заварушки в Западной Африке. А тогда, после кросса Купера нас с ним отправили на ферму «Бель Эр», расположенную в пятнадцати километрах от города Кастельнодари, где принялись обучать солдатскому ремеслу без всякой жалости и снисхождения.

Обучение включало в себя навыки обращения с оружием (преимущественно сборка и разборка штурмовой винтовки «FAMAS»), физическую подготовку, ориентирование по компасу и по звёздам, основные полевые навыки (средства маскировки, целеуказание, порядок управления огнём, первая медицинская помощь, патрулирование, засады, разбивка лагеря для отдыха), отработку приёмов с оружием и без, и, конечно, строевую подготовку. Нам не давали высыпаться, держа в постоянном напряжении, граничащем со стрессом. Чего бы мы ни делали, на нас кричали и требовали делать всё в два раза быстрее. Причём, кричали по-французски и, если слышали не тот ответ или ответ, прозвучавший недостаточно быстро, били по лицу. Это бесило меня больше всего, ибо, по моему глубокому убеждения, французский язык – это не язык войны. Знаете, к примеру, как надо ответить, услышав приказ: «Вольно»! (Ме-туа о-репо!) – «Же ме мет о-репо а воз ордре капораль!» (Есть, вольно, капрал!). А фразе – «Тю пью диспозе!» (Ты свободен, иди!) – соответствует: «Же пью диспозе репо а воз ордре капораль!» (Есть, идти, капрал!). При этом вышеприведённые текстовые экзерсисы сопровождаются экзерсисами процедурными, типа, отдал честь, снял берет, выждал паузу, надел берет, снова отдал честь, развернулся, щёлкнув каблуками безупречно чистых ботинок.

Не бил по лицу лишь капрал-шеф Жак Дорньер, награждая волонтёров подзатыльниками и ободряющими фразами с наиболее часто встречающимся звукосочетанием «мерд» (дерьмо). Дерьмом он называл все, что попадалось ему на глаза, сетуя на жизнь, в которой всё хорошее – либо противозаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению.

Что касается ожирения, то новобранцам оно явно не грозило. При запредельных нагрузках и непрекращающейся ни днём, ни ночью проверке на выносливость, еды выдавали крайне мало. Так что ко времени последнего испытания под названием «ле ре» (рейд) мы были так изнурены, что еле таскали ноги. Ноги же нам были нужны для того, чтобы пройти за три дня порядка ста пятидесяти километров. Маршрут пролегал через горы. Туда людей доставляли на вертолётах, а потом фактически бросали на произвол судьбы. Типа, у вас цель – в кратчайшие сроки вернуться в казармы, а как вы это сделаете – ваше дело. Только учтите, марш носит боевой тактический характер, поэтому необходимо быстро перемещаться на открытых пространствах, лишая потенциального противника возможности прицелиться. Рекомендуется использовать приём «один продвигается – второй прикрывает» и преодолевать преграды в виде деревень и частных владений так, как это принято в боевых условиях, страхуясь от всевозможных засад и ловушек. Кроме того, «ле ре» – это проверка навыков владения радиосвязью, оказания первой медицинской помощи и обращения с оружием, и это не шутки!

В том, что это не шутки, мы убедились в первый же день рейда, когда один наш товарищ упал с обрыва и серьёзно покалечился, а двое других, напившись воды из непомеченного на карте лесного ручья, чуть не отдали богу душу. Впрочем, богу душу чуть не отдали мы все, и только грандиозный пир, который нам устроили в последнюю ночь перед возвращением в лагерь, помог немного расслабиться и снова почувствовать себя людьми.

Но, как выяснилось, расслабляться было рано. В лагере, куда мы вошли утром, как победители, нас ожидало последнее и самое, пожалуй, тяжёлое испытание – чистка вооружения и снаряжения перед сдачей на склад. Во двор вынесли столы, и мы принялись скрести и полировать чёртовы железяки, не подозревая, что этот процесс продлится двадцать четыре часа без перерыва! Что руки будет саднить от спирта, а ноги отекут и поспорят со слоновьими, что мы будем бредить от усталости, но не сможем отдохнуть, пока не закончим работу.

После того, как чёртова работа всё-таки была закончена, нам вручили «кепи блан» (белые кепи) и поздравили со вступлением в Легион. Жак Дорньер не остался в стороне, сообщив, что на днях нас распределят по полкам в соответствии с желанием и количеством мест. Это было что-то новенькое, поскольку до этого нам постоянно внушали – единственная подлинная свобода – это свобода от необходимости делать выбор. А возможность выбора, оказывается, всё-таки существовала.

Я и Остап, с которым мы к тому времени успели подружиться, решили распределиться в тринадцатую полубригаду, базирующуюся на северо-востоке Африки. А если точнее, – в Джибути, расположенном на берегу Аденского пролива у выхода из Красного моря в Индийский океан, если кто не знает.

На прощанье Дорньер посоветовал держаться от политики подальше, сказав:

– О чём бы они ни толковали, они толкуют о деньгах. Вот и вы, парни, думайте только о своих прибылях.

Насчёт прибылей капрал-шеф явно погорячился. Ведь жалованье легионера первого года службы составляет всего 1033 евро в месяц, включая проживание и питание. Надбавка за службу в заморском департаменте варьируется в зависимости от места дислокации, климатических условий и интенсивности боевых действий. В нашем случае коэффициент от базовой ставки был максимальным и соответствовал цифре 1,7. Что тянуло на 1756 евро. Тоже не густо. Впрочем, никто при поступлении в Легион больших денег и не обещал. Там обещают другое – возможность начать новую жизнь под новым именем, вписанным в новый паспорт, который, спустя три года, обретёт статус полноценного официального документа, удостоверяющего вашу личность. Как говаривал Жак Дорньер: «Если против тебя факты – оспаривай закон, если против тебя закон – оспаривай факты, если против тебя и факты и закон – вступай в Иностранный Легион». Так как это был именно мой случай, я поменял имя, данное мне при рождении, и аналогичным образом поступают до восьмидесяти процентов волонтёров. Есть среди них, конечно, и мальчишки-романтики, начитавшиеся историй о «солдатах удачи», «диких гусях» и «зелёных беретах», но, в основном, это мужчины, желающие порвать с прошлым, – забыть обо всём и быть забытыми. И это право – быть забытыми, им гарантирует Легион. На практике это означает, что, если вас разыщут родственники (мать, жена, брат, не важно), а вы не захотите их видеть, им ответят: «Такого человека здесь нет». И пронырливых журналистов пошлют куда подальше, и сероглазых представителей спецслужб. Таких, как товарищ Сикол, что всё-таки сумел меня выследить.

Ну что ж, ему же будет хуже. Верно, Зорро? Я толкнул волка локтем в бок, и он ответил мне сдержанным рычанием, обнажив в ухмылке мощные клыки. Вот с такой волчьей ухмылкой я при встрече врежу Сиколу прямой правой, выставив фаланги средних пальцев. Такая техника называется «лапа леопарда» и опасна тем, что вся сила удара концентрируется в одной точке. И этой точкой будет лоб. Потом своё получат рёбра, которых я попотчую ударами «рука-топор», характерными для техники «киокушин» – самой жёсткой из школ каратэ. Если бывший соотечественник после этого устоит на ногах, то будет порадован ударом ботинка под коленную чашечку.

*

Он не давал о себе знать две недели. И появился в тот момент, когда я выходил из Центрального почтового офиса, откуда звонил главному редактору издательства «Гранада» господину Гаршавину. Разговор с главным редактором потряс меня настолько, что я не отделал, как хотел, подскочившего ко мне с лицом, выражающим фальшивое сочувствие, ублюдка. Я, если честно, вообще его не отделал, лишь прорычал: «Прочь с дороги!». Что он с готовностью и выполнил.

Дома я первым делом выпил стакан виски. Потом включил запись группы «The Doors», композиции которой, особенно диск «L.A. Woman», всегда меня успокаивали. «Я приехал в город примерно час назад» – пел Джим Моррисон. А я вспоминал, как три года назад приехал в Амстердам после увольнения из Легиона по причине тяжёлого ранения. Если честно, то не таким уж тяжёлым оно и было, то ранение, хотя шрам на бедре остался, и немаленький. Просто я больше не мог воевать, не мог убивать, не мог видеть кровь. И на это у меня были веские причины.

В Голландии мне посоветовал обосноваться Жак Дорньер, давший, кстати, рекомендации для поступления в школу сектюрити, которой руководил его друг – тоже бывший легионер с пятнадцатилетним стажем. Это был тот самый стаж, который давал право на пожизненную пенсию в тысячу евро ежемесячно. Я же, пробыв в Легионе намного меньше – около четырёх лет, права на пенсию не имел, имея по этой причине горячее желание подзаработать. Поскольку с юности гуманитарные науки давались мне так же легко, как технические и естественные, я решил стать русскоязычным писателем лёгкого жанра. Идея выпекать для московских издательств истории в стиле фэнтэзи увлекла меня настолько, что я немедленно принялся за дело.

На роль главного злодея я выбрал персонажа, похожего на генерала Гривуса из «Звёздных войн», рубившегося, как известно, двумя лазерными мечами. Мой злодей – его звали Крэгг – сражался четырьмя лазерными мечами, сочетал в себе черты робота и инопланетянина и выглядел устрашающе. Так же устрашающе выглядели проживавшие на родной планете Крэгга роботы-убийцы, которых он готовил к вторжению в другие миры, населённые космическими племенами, среди которых попадались и весьма симпатичные – с преобладанием храбрых мужчин и прекрасных женщин. Один из таких храбрецов по имени Мэтт пробрался однажды на планету Саккарт (вотчину Крэгга) и принялся сеять среди роботов смуту. Типа, давайте, ребята, поднимайте восстание, свергайте ненавистного правителя и начинайте жить мирно и счастливо, как живут все нормальные обитатели Вселенной. Путь Мэтта, как водится, был нелёгким. Он был усеян терниями и самыми настоящими железными шипами (в том числе отравленными), регулярно впивавшимися в его мужественное тело. Но всё-таки дело своё Мэтт сделал, и угнетавший роботов Крэгг получил по заслугам, в полной мере насладившись их местью.

Роман так и был назван – «Месть роботов». И отправлен в издательство «Гранада». Я выбрал его, как числившееся в ряду самых крупных, резонно полагая, что там и заплатят больше. Из информационного блока сайта издательства следовало, что сроки рассмотрения рукописей – от двух до трёх месяцев. Поэтому, настроившись на долгое ожидание, со спокойной душой принялся за новый роман – «Война роботов».

Но не прошло и трёх недель, как спокойствие из моей души ушло. Ибо я понял – мой первый роман – дерьмо. Понял, потому что на страницах второго – действительно заполыхала нешуточная война. Там настоящие герои изгоняли героев выдуманных. Выдуманными были все эти Крэгги, Мэтты и роботы-убийцы. Сквозь их плоские картонные образы проступали реальные черты моих боевых товарищей, изъяснявшихся совсем другим языком, действовавших, исходя из совсем других побуждений, и плевать при этом хотевших на то, что, выламываясь из рамок заданного жанра, они загоняют в тупик меня.

Выход из тупика был только один – писать так, как хочется, и о том, что действительно знаешь.

И я стал писать о Западной Африке, где аромат пальмового масла сливается с запахом морского прибоя, где орхидеи с блюдце величиной ковром покрывают стволы гигантских деревьев, где огромные фонтаноподобные папоротники взмётывают к небу ажурные, покрытые спорангиями листья. И где периодически льётся кровь из-за возникающих то тут, то там родоплеменных междоусобиц.

Они возникают всегда неожиданно и вроде бы без причины, и так же неожиданно заканчиваются. Белые люди объясняют это по-разному. Одни считают, что всё дело в нестабильности политических систем африканских государств, а также в недостаточной приверженности их граждан общедемократическим ценностям. Другие воспринимают локальные гражданские войны, как коллективные приступы кровожадной мономании, напрямую связанной с климатом, с этой душной, влажной, знойной атмосферой, которая, как гроза, давит на нервную систему человека, пока, наконец, та не взрывается. По их версии – сидит у себя в хижине какой-нибудь анья – человек простой и добродушный, – сидит и тянет свою пальмовую настойку – отупевший, равнодушный, вялый, и вдруг хватает нож и бросается в соседнюю деревню, где живут сенуфо. По дороге к нему присоединяются другие анья, уже с автоматами Калашникова наперевес. Сенуфо, взбешённые нападением придурка с ножом, встречают пришельцев огнём гранатомётов…

Правителя государства Берег Слоновой Кости звали Феликс Уфуэ Буаньи, и он не был согласен ни с одной из этих теорий. Он был уверен – кровь льётся из-за Омулу и Эшу – богов религии макумба-кимбанда, которую исповедовал его народ. Омулу был богом войны, а Эшу – заведовал тёмными сторонами человеческой души, и оба привыкли к жертвоприношениям. Уфуэ Буэньи родился в самом начале двадцатого века и с детства преисполнился отвращением к человеческим жертвоприношениям, когда тому, на кого падал кошмарный жребий, сначала отрубали голову, потом руки и ноги, а затем вскрывали грудную клетку, чтобы достать сердце и лёгкие. Ребёнком он не мог заставить себя подойти к алтарю, на котором лежала вся эта расчленёнка вперемежку с другими подарками богам – бобами какао, обжаренными в масле зёрнами кофе, ананасами и плодами киви.

Неудивительно, что, став правителем, он запретил молиться местным божкам, сделав ставку на великого и милосердного бога белых людей Иисуса Христа. Чтобы всем стало ясно, насколько могущественен этот христианский бог, Уфуэ Буэньи принялся строить в своей родной деревне Ямасукро величественный храм, долженствовавший превзойти по размерам храм Святого Петра в Риме. И действительно, по мере возведения гигантского сооружения, дела в государстве шли всё лучше и лучше. В то время, как большая часть Чёрного континента неуклонно деградировала, скатываясь к нищете и анархии, как следствию непрекращающихся гражданских войн, Берег Слоновой Кости превращался в самую процветающую страну постколониальной Африки, став лидером по производству пальмового масла и какао.

Когда самый большой на земле христианский храм был построен, его приехал освящать сам Папа Римский. После чего Уфуэ Буэньи перенёс столицу из миллионного Абиджана в Ямасукро, и стал готовиться к смерти. Умер он, когда ему перевалило за девяносто, и почти сразу Берег Слоновой Кости, получивший новое название – Кот-д-Дивуар, – скатился в пучину нестабильности, а потом и гражданской войны. Когда она была вялотекущей, это никого особо не трогало. Но когда отморозки с обеих сторон принялись сгонять с земли иммигрантов-фермеров, вследствие чего на Нью-йоркской бирже взлетели цены на какао, мировая общественность взволновалась, и из Джибути в Абиджан срочно был переброшен дополнительный контингент войск французского Иностранного Легиона.

Легионеры расположились в буферной зоне, разделявшей проправительственную армию и формирования повстанцев. И по иронии судьбы этой зоной стала Ямасукро – родная деревня Уфуэ Буаньи. Африканские боги брали реванш, они торжествовали. Ведь на предхрамовой площади столицы, окружённой двумястами семьюдесятью двумя дорическими колоннами (каждая – высотой тридцать один метр), рвались бомбы и снаряды, а в опустевший христианский храм не приходили молиться о мире испуганные прихожане. Омулу и Эшу снова приступили к кровавой жатве, доказав тем самым, – существование древних языческих богов не зависит от воли человека. Их нельзя запретить указом и изгнать из дома, как надоевших родственников. Они всегда рядом, они здесь, даже, если их капища заброшены, а алтари не орошаются кровью приносимых в жертву животных и людей. Они сами возьмут себе крови, сколько захотят. И они брали. Потому что потери несли и противоборствующие группировки, и мешавшие им выяснять отношения легионеры.

Днём возле позиций миротворцев устраивали манифестации (типа «Убирайтесь домой!») толпы протестующей молодёжи. А ночью та же молодёжь, в основном, подростки четырнадцати-шестнадцати лет совершали вооружённые нападения на лагерь, молотя из «калашей» куда придётся и в кого придётся. Однажды, после одного такого набега легионеры не досчитались двух своих товарищей. Нашли их спустя несколько дней на кофейной плантации близ Ямасукро. Головы были отделены от тел и насажены на колья, воткнутые в землю. Рядом с изуродованными туловищами (внутренности наружу) лежали отрубленные руки и ноги.

Описание этой сцены далось мне непросто не потому, что описывать такое в принципе нелегко, а потому что я сам был в числе легионеров, обнаруживших страшные останки.

Одного убитого звали Бранко Радич (он был родом из Хорватии), другим был Остап. Я рванулся вперёд, не обращая внимания на крик сержанта Поля, приказывавшего остановиться. И обязательно расстался бы с жизнью, если бы не огромный гриф, отделившийся от расположившейся неподалёку стаи падальщиков в желании полакомиться напоследок глазами покойников. Он сел на голову Бранко и уставился на меня, прикидывая разделяющее нас расстояние. И тут раздался взрыв. Малолетние ублюдки приготовили ещё один подарок! Эта мысль была последней на фоне гаснущего сознания, после чего наступила темнота.

Позже, в госпитале, сопоставив рассказы ребят с собственными ощущениями, я понял благодаря чему уцелел – шрапнельная мина, находившаяся под каской Бранко, была направленного действия, наподобие советской МОН-100 (а может, это и была МОН-100!), и для летевших компактным роем осколков основной мишенью стала птица, разорванная ими в клочья.

*

Джим Моррисон пел: «Ты знаешь, день стирает ночь, ночь разделяет день…», когда я выключил CD чейнджер и стал собираться на работу. Сегодня я выходил в ночную смену, и по дороге в зоопарк, да и потом, бродя между вольеров, думал только об одном: «Почему Гаршавин отклонил мой роман?» Он сказал:

– К сожалению, мы ваше произведение не приняли.

– Не приняли?! – Я не поверил своим ушам. – Но почему?

– Без комментариев, – сухо произнёс он. – Не приняли, и всё.

– Пожалуйста, назовите причину! – взмолился я, ничего не понимая. – Вы отклонили мой первый роман «Месть роботов» по причине плохого стиля и неинтересного сюжета. И это правильно. «Месть роботов» – действительно неважный роман. Но этот – действительно хороший! Я, честно говоря, думал, что у вас возникнут претензии только к его названию – «Они возвращаются, потому что никогда не уходили».

– Да уж, с названием вы перемудрили! – засмеялся главный редактор. – А насчёт претензий, то пока они у вас могут быть только к самому себе. Так что, пишите, набирайтесь опыта и присылайте нам свои произведения. Всего хорошего, успехов!

С этими словами он повесил трубку, а я ещё минут пять оставался в кабинке междугородней связи, не решаясь выйти из-за шума в голове, сквозь который пробилась единственная здравая мысль: «Надо закрывать этот проект к чёртовой матери!»

Ведь претензий к самому себе у меня не было. Я работал над романом «Они возвращаются…» больше двух лет, и как работал! Поняв, что невозможно хорошо писать, не научившись хорошо мыслить, хорошо чувствовать, и отличать (в эстетическом плане) стоящее от нестоящего, я с рвением новообращённого занялся самообразованием. В ущерб сну и отдыху я читал классиков русской, европейской и американской литературы, посещал музеи, выставки, концертные залы, знакомился через интернет с крупнейшими явлениями мировой культуры, с художественными течениями и стилями, осваивал наиболее употребительные понятия теории искусства и терминологию, принятую в архитектуроведении. Все свои выпавшие на этот период отпуска, праздничные дни, да и просто выходные, я провёл, колеся по Европе в поисках новых эстетических впечатлений. Однажды, в мае проехал более пятисот километров до Гамбурга только для того, чтобы попасть на премьеру некоммерческого альтернативного фильма «Былая радость», и ничуть об этом не пожалел. Потому что фильм того стоил. Я смог по достоинству оценить работу режиссёра Келли Рейнхарда исключительно потому, что вырвался уже к тому времени из «тёмного невежества глухого». Тогда же, в Гамбурге понял – каждую новую книгу писать (каждую новую картину снимать) надо так, будто она последняя в жизни. Ничего не оставляя про запас. «Они возвращаются, потому что никогда не уходили» я писал с полной самоотдачей, так, что написать лучше не мог уже при всём желании. Вернее, мог, в части, касающейся стиля (типа, никакой приблизительности – нужные слова в нужном месте), но в целом, предел был достигнут. И этот предел показался Гаршавину лишь первой ступенькой лестницы, ведущей к вершине настоящего мастерства!

Сомнения терзали мою душу. Ибо, о каком мастерстве могла идти речь, если издательство «Гранада» издавало книги авторов, позволявших себе фразы, типа – «Он кивнул головой» (а чем ещё можно кивнуть – рукой, ногой, или…?), «Вошёл хорошо выхолощенный чиновник» (холощёный, на минуточку, означает кастрированный), «Двор покрывал густой мусор» (без комментариев), «Он снял плащ и повесил на предплечье» (может, всё-таки перекинул через руку?).

Такой перлит (имеется в виду не строительный материал, а совокупность вышеперечисленных перлов), может вдохновить на зарисовку, типа: «Во дворе, покрытом густым мусором, стоял хорошо выхолощенный чиновник. Он снял плащ и повесил на предплечье. Потом кивнул головой».

– Продвигаясь вдоль стен, я совался дулом в каждый проём, в каждую дверь.

Кто это сказал? Не я, точно.

Резко обернулся и увидел ухмыляющегося Сикола.

– Это сказал герой романа «Честь – любой ценой» спецназовец Волин, – пояснил он, сделавшись серьёзным. – Автор – некто Тушков. Тоже, кстати, печатается в «Гранаде». Вы случайно не знаете, как можно сохранить честь любой ценой? Я вообще-то всегда считал, что честь цены не имеет.

Я хотел было сказать: «Да ладно, работая в таком ведомстве…". Но он меня опередил, сообщив, что будет очень разочарован, услышав банальную чушь насчёт его службы в силовых органах.

– Вы же не жалкий совок, который дефицит собственной потенции возмещает верой в потенцию «большого брата»? Нет? Ну вот, тогда и принимайте меня таким, как я есть. Я Сикол. И этим всё сказано.

Я хотел было послать его на три буквы, но он снова меня опередил, заявив: