Поясни за враньё!

– Только по голове не бей. Ты же знаешь, моя голова нас кормит.

– Ладно, не буду. – Она опустила подушку. – Но ты сдаёшься?

– Сдаюсь, конечно.

Он взглянул на неё и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. У них была одна улыбка. Каждый видел себя в глазах другого. «Лучше Жени никого нет на свете» – подумала Зина, когда дверь за ним закрылась. – «Никого, когда он такой милый».

Так безоблачно начался этот день гнева.

Евгений Михайлович Брагинский, конечно же, отдавал себе отчёт в безуспешности попыток его жены стать гуру в мире моды. От её советов порой несло такой нафталинной зелёной тоской, что глаза сводило к переносице, и начинали самопроизвольно скрипеть зубы. Он деликатно давал ей понять: надо ограничиться дамской аудиторией 60+, а может и 70. Но Зина в своём убеждении, что её советам все возрасты покорны, была непоколебима. Особенно нелепо выглядели её попытки приладиться к молодёжной среде и объединиться с суровыми юнцами последнего десятилетия. Она не понимала или не хотела понимать, что сама её внешность служит поводом для насмешек – покатые плечи, пространный бюст, отсутствие талии, длинный нос и жидкие кудельки на голове. Глаза, правда, были хороши – большие, голубые, поэтичные, слегка навыкате. Но они положения не спасали. Положение спасал своими восторженными комментариями Евгений Михайлович. Пока спасал. И собирался делать это впредь – столько, сколько потребуется, ибо в основе их с Зиной союза лежала солидарность – во всём, всегда и везде, а скреплён этот союз был необычайно долгой (в нескольких поколениях) и верной дружбой двух семейств – Брагинских и Меерсонов. Старички-интеллектуалы – старожилы Москвы ещё помнят старую квартиру Меерсонов на Сивцевом Вражке. Высоченные, потемневшие от времени потолки, изразцовые печи, мебель красного дерева, на стенах угрюмились старинные гравюры с мачтами и парусами, что контрастировало с атмосферой царившего в доме гостеприимства, добросердечия и неизъяснимого семейного очарования. Адвокаты, искусствоведы, писатели, журналисты, музыкальные и литературные критики – короче, все члены этого большого и замечательного семейства, обладали в той или иной степени способностью обольщать людей своим умением легко воспарять над землёй в задушевных разговорах и беседах, не таящих под интеллигентским словесным флёром неизбывной русской маеты. Стоило попасть к ним однажды, как ты навсегда становился их пленником.

С тех пор, как они с Зиной поженились, Евгений Михайлович изменял жене лишь неделю в году, во время проходившего на Валдае общественно-политического форума, обычно с какой-нибудь девушкой из секретариата. И делал это без зазрения совести, полагая, что эта неделя, так сказать, выпадает из обычного хода жизни с её цепью верностей и обязательств; что это своего рода сатурналии, когда законы теряют силу. Всё остальное время он был ей преданным мужем.

Евгений Михайлович прикоснулся ко лбу, чтобы отогнать воспоминания. Он-то расселся тут в саду, в окружении туй, чтобы обдумать тему своей очередной статьи на «Рипаблик», но мозг так и не удалось заставить работать в нужном направлении. Да тут ещё Явдат отвлекает внимание. Таджик, вооружённый специальным садовым инструментом, расправлялся с одуванчиками на лужайке перед домом. У инструмента этого был красиво обшитый искусственной кожей черенок, плетёная рукоятка, и на конце – лопаточка из нержавеющей стали. Работать им было одно удовольствие, и почти безо всяких усилий садовник скоро уже изрыл довольно большой участок маленькими аккуратными ямками.

– Отличная штука, этот инструмент, а, Явдат?

– Угу.

– Ты эти ямки засеешь?

– Не.

– Думаешь, трава сама всё заглушит?

– Не. Одуванчик опять вырастет. Ему верх обрубишь, а корни опять в рост пойдут.

– Так. А если корни достать?

– Бульдозер нужен.

– Ну и тогда зачем ты этой хернёй занимаешься?

– Так купили же. – Таджик помахал в воздухе чудо инструментом.

Евгений Михайлович с внезапным отвращением взглянул на новую садовую игрушку, встал с шезлонга, отвернулся и, досадливо сунув руки в карманы, уставился вдаль, в сторону соседнего участка. Даже с такого расстояния он вдруг заметил незнакомые фигуры и стал с любопытством вглядываться.

Какие-то двое – старик и ребёнок лет семи-восьми расхаживали по соседскому газону, любуясь островками цветущих анемонов и провожая глазами птиц.

– Явдат, – встревожено позвал Евгений Михайлович, – иди-ка сюда.

– Угу.

– Видишь тех двоих на соседнем участке? Не знаешь, кто они?

– Новый хозяин и его внук.

– Откуда знаешь?

– А я вчера к забору подошёл, думал, он тоже садовник. А он тоже подошёл и сказал, что теперь будет здесь жить.

– Жить временно или постоянно?

– А я знаю? Да вон он сам к вам идёт, у него и спросите.

Старик действительно направлялся к забору с приветственно поднятой рукой. За ним поспешал ребёнок, поспешал с трудом, так как левой ногой загребал, а правую – приволакивал. На его непропорционально большой голове красовалась бейсболка, нижнюю часть лица закрывала антиковидная маска, руки были в перчатках, на ногах – кроссовки с устойчивой, явно ортопедической подошвой. Всё это Евгений Михайлович рассмотрел, когда в свою очередь приблизился к забору со своей, естественно, стороны.

– Добрый день, Евгений Михайлович, – произнёс старик с улыбкой – доброй и открытой. – Погода-то какая стоит! Просто райская погода.

– Мы знакомы? – холодно осведомился Евгений Михайлович, переводя взгляд с ребёнка на старика.

– Нет. Но кто же вас не знает, известного политолога. Вас все знают. А я Арсений Петрович Ярцев – ваш новый сосед. А это Тёма. – Рука старика коснулась головы ребёнка. – Он тоже будет здесь жить. Хочу обсудить с вами один вопрос.

– Какой вопрос? – напрягся Брагинский.

– Извечный русский вопрос, как жить не по лжи. В русской канонической библии есть слова: «Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему».

Евгений Михайлович завёл глаза к небу.

– Я в принципе не готов обсуждать слова из канонической русской библии.

– Хорошо, тогда зайду с другой стороны, – пожал плечами Арсений Петрович. – Вы же не можете не согласиться, что правдивость – это способ общения с окружающими и с самим собой, который позволяет воспринимать действительность такой, какая она есть, и именно таким образом действовать. А ложь – это преступление против совести, она искажает истину и никогда не является методом решения проблемы.

«Истина», «ложь», «правдивость», «совесть» – эти непотребные слова были вычеркнуты из благопристойного словаря элитной «деревни», и лишь изредка, со строго дозированной смелостью их употребляли социологи и журналисты, окормлявшие дикие племена за пределами здешнего благословенного прихода. И вот этот ужас пришёл сюда, возник, как знак чумы из «Декамерона», как наклейка «Опасно!» на коробке с химикалиями, как предостережение в виде разбитых автомобилей, которые ещё совсем недавно ставили на опасных поворотах дороги.

Оправившись после первого потрясения, Евгений Михайлович приготовился было действовать – мгновение поколебался: не дать ли отпор этому новому соседу в самой грубой вербальной форме, чтоб зарёкся, старый придурок, впредь вести такие разговоры, но решил – нет, не стоит, сейчас требуется осмотрительность. Надо посоветоваться с Зиной. И, сославшись на неотложные дела, он решительно припустил к дому.

Зина в новом прикиде изучала себя в зеркале с тем вниманием, с каким узник наблюдает проделки выдрессированной в темнице крысы. Профессия стилиста явно была не её стезёй, не её коньком и не развлечением, продиктованным самоуважением и вознаграждающим само по себе. Нет, Зина воспринимала себя и свои занятия со свирепой серьёзностью, и каждый новый образ давался ей с трудом, сравнимым с какой-нибудь тяжёлой тюремной повинностью.

– У нас появился новый сосед! – заорал с порога спальни Евгений Михайлович. – Какой-то старый придурок —правдолюб.

– Интересно. – Зина оторвалась от зеркала. – Ты с ним уже познакомился?

– Да вот только что. Имел удовольствие. Он такие речи с ходу стал задвигать, у меня аж мурашки по телу. Типа, как жить не по лжи, и ещё из библии что-то цитировал.

– Он что, сильно верующий?

– Да чёрт его знает. Похоже просто больной на всю голову. Такую ахинею при первой встрече нести! Да, а вот кто действительно больной, так это его внук.

– Всё интереснее и интереснее, – Зина пожевала губами. – Старик сам тебе об этом рассказал? И чем же его внук болен?

– Да я его видел, этого внука! – едва не сорвался на фальцет Евгений Михайлович. – Урод уродом. Голова большая, грудь узкая и еле ковыляет. Да ты сама на них можешь полюбоваться. Вон они, разгуливают по соседнему газону!

Со второго этажа дома из окна спальни соседний газон действительно был виден как на ладони, и по нему действительно разгуливал старик в сопровождении мальчика, который передвигался, мягко говоря, странно.

– Да у него церебральный паралич! – воскликнула Зина, всплеснув руками. – Ну-ка, погугли, Женя, как эта болезнь описывается в медицинских терминах.

– Уже, Зина, уже. – Евгений Михайлович впился глазами в экран своего смартфона. Вот послушай. Деформация туловища и конечностей, тяжёлый двигательный дефект рук, нарушения функций мышц ног. А ещё атрофия зрительных нервов и нарушения слуха. Ну, точно, всё совпадает! И со слухом, похоже, у него проблемы: стоял рядом с дедом и ни звука не издал. Потому что ни черта не слышит!