Притчи из шерсти

Мужчина спрятался от света под капюшоном. Обувшись, он вновь оказался в грязи, среди людей. Услышав знакомый звук, он поднял глаза к небу. Ворон летел прямо на него. Испугавшись, мужчина поспешил защитить рукой глаза и вжал голову в плечи.

Птица вцепилась острыми когтями в капюшон, сорвала с головы мужчины и рванула, стремясь вверх. Ткань со скрипом разошлась, заставив мужчину пошатнуться от неожиданно сильного напора. Ворон пролетел несколько кругов над его головой и бросил оторванный капюшон страннику под ноги.

Мужчина смотрел, как скрывавшая столько времени лицо ткань моментально намокла и запачкалась в склизкой грязи, превратившись в тряпку. Потом он, вытянув шею из плеч и выпрямив спину, поднял голову. И увидел свет.

Монах и язычник

Жил-был монах. И были у него грустные глаза от терзаний внутренних, спина сгорбленная от грехов надуманных, тянущих сердце его к земле. И искал он себе больших страданий, надеясь и упиваясь мыслями о том, что, чем тяжелее крест его будет, тем вероятнее всего попадёт он в Царствие небесное, с Господом своим встретится и склонится перед ним в молитве искренней.

Идущий путём своим тернистым он нередко встречал попутчиков и мимо проходил, никого не замечая. На промежутке колючем, труднопроходимом, встретил он, утомлённый путём своим, язычника.

Детский ясный взор язычника открыто устремлён был на монаха, оберег резной шею его охватывал, и путь свой шёл он нескладно, вертясь и оборачиваясь, интересуясь всем, что на пути его встречается, и Богов своих из вида в терниях не теряя.

Смело подошёл язычник к монаху, в лицо его заглянуть пытаясь и под шаги уверенные подстраиваясь.

– Куда идёшь, монах, и что с собой несёшь?

– Я иду через тернии к Господу своему, смирение своё несу ему. А ты, язычник? Не стыдно тебе веру истинную предавать? Пути верному не следовать? Отойди же от меня, язычник.

– О, светлый монах, может и прав ты, но погляди, мы идём с тобой рядом, нога в ногу, и головы наши устремлены в одну сторону. Ты горбишься перед Богом своим и глаза прячешь, устремляя их в землю, я же по сторонам смотрю, небо вижу, перемены на нём и готовлюсь к этим переменам. Я не прошу прощения у своих Богов, а слушаю, что говорят они мне. Ты не желаешь идти со мной рядом, монах? Ты презираешь и брезгаешь мной? Разве Господь твой учит тебя нести своё смирение только Ему? А как же те, кто окружает тебя? Разум ослеп твой, если взгляд твой бродит только под ногами твоими. Ты прячешь его от жизни настоящей, а то, что смирением зовёшь, не что иное, как гордыня за веру свою.

Призадумался монах, речь язычника внимательно слушая. Возразить хотел, но не посмел, и лишь голову свою всё выше поднимал, спину выпрямляя, чтобы собеседника глаза увидеть.

– Прости меня, язычник. В молитвах взгляд мой затуманился, в страдании своём и стремлении к Господу забыл я, что среди людей хожу, и вправду разум мой ослеп, и возгордился я. Вера моя крепка, но забыл я об уважении к инакомыслию, ты уж прости меня, язычник. Я вижу, ты идёшь рядом со мной, и путь наш схож, глаза наши устремлены в одну сторону, а смотрят по-разному. Спасибо тебе за то, что разделил со мной эту дорогу, что вернул своими словами истину в моё сердце.

– Я рад, что смог помочь тебе, монах. Посмотри же, как славно мы прошли эту дорогу вместе. Спасибо и тебе за то, что открытостью речи моей ты напомнил сердцу моему о том, как важно признавать ошибки свои и исправлять их, оставаясь верным пути своему.

Хорошо стало идти монаху рядом с язычником. Глаза монаха наполнились радостью, а спина сгорбленная расправилась.

Хорошо стало идти язычнику рядом с монахом. Умолк язычник, перестал вертеться и крепко сжал свой оберег.

Бегство

Взъерошенные ели наблюдали, как сбрасывают цветастые наряды лиственные деревья, как наряды эти покрывают землю. Галдели птицы, суетливо гонял пыль восточный ветер. Олень мелко перебирал ногами, ломая ветки, сминая стелющуюся по земле траву. Уши были мирно прижаты к голове, животное водило носом, касаясь пожелтевших листьев в поисках съестного.

– Мама, мне больно, – девочка дала укрыть себя матери шерстяным одеялом и, жалобно скуля, забралась под него с головой. По крохотному телу точками пробежал болезненный озноб, глаза ребёнка застелил туман страха. Больше не было сил находиться в сознании, мысли мутнели и путались, но руки с силой сжимали не дающее отчего-то тепло одеяло, искали покоя поверх него, – Мама, пожалуйста, подойди.

В чаще леса брёл через болотную топь, обходя вязкую трясину, бурый медведь. Влажная земля опускалась под тяжёлыми лапами, следы моментально заполнялись водой. Фыркая, зверь попятился назад, надеясь вернуться к твёрдой почве, но оказался в ловушке. Шерсть его вздыбилась, острый взор застелил идущий с болот туман.

– Сейчас. Я здесь, – обеспокоенная мать села на край кровати. Её ладонь нежно скользнула по покрывшемуся потом лбу дочери. Девочка сжалась в очередной судороге, стискивая челюсть до скрежета зубов. Она схватилась за руку матери, беспокойно прижимая к себе, успокаиваясь живым теплом и присутствием родного человека.

Ухо оленя невольно вздрогнуло и поднялось, уловив посторонний звук в гармонии осеннего леса. Секунда, и расслабленное тело животного собралось в напряжённую пружину, готовую разжаться в любой момент. Интенсивно водя носом по воздуху, олень замер. Острый слух потревожило вторжение чего-то смертельно опасного. Животное нерешительно перетаптывалось с места на место, не уверенное в том, куда бежать, чтобы спастись.

– Придумай что-нибудь. Мне больно. Как же больно! Я больше не могу, – шёпот девочки наполнился беспомощным ужасом. Ещё никогда она не чувствовала себя так плохо. Спазмы скрутили мышцы так, что она не могла долго находиться в одном положении. Девочка отбросила одеяло, но руку матери не отпустила. Она свято верила в то, что мать знает, что делать и может спасти её одним своим присутствием. По-другому и быть не могло, ведь мама всегда знает что делать. Глаза ребёнка встречались с глазами матери и находили в них отражение своего отчаяния. Невозможно было закрыть их, ведь там, в темноте, намного страшнее, чем наяву.

Метаясь среди болот, косолапый совсем отчаялся. Будто слепой он повернул обратно, доламывая прутья, уцелевшие после его первого вторжения. Ноздрей хищника коснулся приторный аромат. Уставший медведь споткнулся, задел колючий куст, спугнув заливающихся пением птиц, и боком ударился о ствол дерева. Усталость сделала его неуклюжим, но аромат усиливался и звал. Медведь не обратил внимания на испуганных птиц, взлетевших к безоблачному небу, ведь он во плоти увидел источник манящего запаха.

– Давай я принесу тебе воды. Давай попьём, хочешь? – мать гладила дрожащую руку девочки. Она заметила, что кожа дочери приобрела землистый оттенок.

– Нет, нет! Только не оставляй меня! – девочка с усилием выговаривала слова, задыхалась в них. Она не могла остаться одна. Только не сейчас. Панический страх неконтролируемой боли, поглощающей тело, делал напряжение ещё более невыносимым. От очередной волны приступа она вскинулась на кровати, – Не могу! Больше не могу это терпеть! Пожалуйста…

Всё произошло быстро. Инстинкт превыше всего. Олень пружинил по мягкой почве, оставляя следы копыт, тревожа ими землю. Листья разлетались от усиленного движением ветра. Медведь начал преследование с каким-то остервенением, усталость в теле перестала существовать, обратившись в единственно важную цель – нагнать жертву, растерзать, выместить на ней гнев и боль.

Женщине передалась паника дочери. Незнание как помочь своему ребёнку приводило её в замешательство.

Вызвать врача – слишком глубоко в глуши они находились.

Дать обезболивающее – рука девочки сжимала материнскую с такой силой, что она не посмела оставить дочь одну даже на секунду.

– Ложись, ложись обратно. Иди сюда, – свободной рукой она обхватила дочь за хрупкие плечики, придвигая к себе и прижимая к груди её голову, – Всё будет хорошо… обещаю. Я не собираюсь тебя бросать. Я здесь. Рядом.

Девочка вцепилась в запястье матери, сжимая его с той же силой, с которой сама чувствовала боль. Ей было стыдно, но она была готова умолять мать забрать боль себе. Она бессовестно жаждала отдать её близкому человеку, только бы эта пытка закончилась.

Медведь с лёгкостью преодолевал препятствия. От неуклюжести не осталось и следа, он летел по лесу, заметая своими следами следы оленя. Лоснящаяся шерсть колыхалась в такт бега, тяжёлый вес не влиял на быстроту движения.

В надежде на спасение олень петлял между соснами, вёл преследователя запутанными тропами. Чуя неладное, он поджимал задние ноги, тем самым теряя скорость, но наращивая силу для защитного удара. Какое-то мгновение, и медведь совершил рывок, загребая лапами. Замах пришёлся по бедру оленя и оставил глубокие царапины на нежной шкуре. Жертва взбрыкнула, покачнулась, теряя равновесие, но продолжила бежать. Окровавленные когти преследователя оставляли багряные следы на пожухлой грязно-жёлтой листве.

Запястье матери начало принимать синевато-серый оттенок, а кровь отхлынула от кисти. Женщина продолжала качать девочку, поглаживая свободной рукой её шелковистые волосы.

– Дорогая, ты делаешь мне больно. Я понимаю, что тебе плохо, и правда не знаю, чем помочь. Давай попробуем лечь в кровать? – она разговаривала с дочерью полушёпотом, пряча за ним выматывающее напряжение.

С малых лет её дочь страдала подобными недомоганиями. И на всей земле не оказалось ни одного человека, способного помочь им справиться с горем. Только она и дочь. Каждый приступ дочери женщина переносила так же трудно, как и девочка. Но в этот раз приступ затянулся. Находясь рядом с дочерью, волнуясь за неё, мать впервые ощутила такое гнетущее бессилие. Она хотела отнять руку, но девочка так упрямо зацепилась за запястье, что вырваться и оставить её было бы чудовищным поступком. Оставалось терпеть в надежде на то, что это как-то облегчит страдания дочери. В ушах зазвенело, во рту стало сухо. Мать не вырвала руки, но сдвинула голову девочки себе на колени и свободной рукой гладила сжимающую её запястье руку, чтобы та хоть немного ослабила хватку.

Медведь лязгал зубами по воздуху, вздымал когтями землю, неотступно преследуя цель. Олень, давшись в смертельные лапы однажды, не уступал и пружинил между расщелинами. Оба зверя выскочили к реке и оказались на поросшей вереском поляне. Оставшись без защиты леса, олень двинулся вниз по течению. Медведь следом. Буйная река перескакивала пороги, разбрасываясь брызгами пены. Ветер переменился.

Судороги отпустили мышцы, оставив после себя утомление и апатию. Ребёнка окутала сонливость, тело расслабилось и стало свинцовым. Девочка не отпускала запястье матери, но и не сжимала его. Сбившееся дыхание выравнивалось, сознание приготовилось погрузиться в сон.

Ветер переменился. Олень прихрамывал, но не сдавался и двигался вперёд. Прибрежные валуны мешали бежать. Готовый принять бой, попытаться защититься, он обернулся назад. Медведя за ним не было.

Косолапый остался на поляне и, щурясь от солнца, сидел среди кустов черники. Почему-то только сейчас он заметил, что выпутался из своей безнадёжной истории – ушёл с топких болот. Только сейчас массивное тело оставило желание убивать, возникшее из-за ужаса перед собственной смертью. Олень перестал его интересовать, напряжённые мышцы расслабились, острые зубы и когти, готовые растерзать жертву, спрятались под волосяным покровом. Отряхнувшись, он развалился на поляне и равнодушным взглядом проводил спасающегося оленя.