Четыре четверти

он заглянет в комнату:

– тебе двойной?

и я кивну, не обернувшись, крутя ручку в руках и таращась на чертовы листы.

– себе налей и приходи, – скажу тихо, но он услышит, хоть и гремит чашками и раздолбанной кофеваркой. и прибежит, расплескивая содержимое, и плюхнется на диван, промокший, замерзший и уставший, и попытается завести разговор.

я буду планировать крик в лесу, а он расскажет о том, как сходил с коллегами в бар, как встретил там девчонку и как уехал с ней, я усмехнусь, и он обиженно уйдет готовить. и устроит на столах погром, пару раз поскользнется на мусоре и завалит раковину предметами посуды, о назначении которых я могу только догадываться. и от его стеснения, как обычно, к этому времени не останется и следа.

я должен что-то написать.

через заднюю дверь к лесу ближе. два шага – и сосны.

отличный коттеджик. идеальное место. он посоветовал. давно. пригодилось. и ему удобно, а я подстроился. мне главное потише. и одному. соседи есть, но участки здесь много больше, чем до?ма, и абстрагироваться легче. а за кривыми обшарпанными заборами территория уже не частная, броди себе не хочу. только не заблудись. и тетрадь с собой в лес возьму, вдруг смогу подобрать слова. обстановку сменю. может быть, поможет. впрочем, маме наверняка не понравится.

я проставляю в тетради даты – по привычке, так, наверное, делают многие. а толку? полгода уже без единой строчки. только числа меняются. и погода иногда психует. а на полях кое-где следы от кофейных кружек. и все, больше ничего.

больше у меня ничего нет.

от меня нужны емкие, исчерпывающие слова. чтобы те, кто их увидит, прочувствовали «авторскую боль». и «гулкое одиночество». не это прилизанное, фасованное в брикеты, упакованное в целлофан и с биркой, которое я лелею за закрытыми в коттедже ставнями. а то самое одиночество. пустые места. бесцветные пятна, дырки от пуль, метеоритные кратеры там, где раньше бурлила жизнь. рваные края должны быть не затянуты. по-другому агонию не передать.

перед выходом брошу: «вернусь» и выскользну из коттеджа раньше, чем услышу его осторожный стеснительный протест. домишко слишком оживает в его присутствии. теплее и светлее. и о тишине можно смело забыть. так просто не возможно что-то написать.

ботинки тонут в лужах грязи вперемешку с жухлыми листьями, мутная вода заливается внутрь. я упорно шлепаю дальше, с трудом передвигая ноги, потому что уже все решил. сейчас найду где-нибудь в глуши поваленное сырое дерево и устроюсь там. импровизированное рабочее место. об удобстве мечтать не приходится – такая работа.

я выдавал по душераздирающей драме раз в пару лет. «инфантильный выскочка без вкуса и хоть какого-то подобия таланта». прилавки битком, фанатские письма. давал интервью, томно опускал глаза. молчал задумчиво, нога на ногу, и со вздохом делал вид, что устал от внимания, в сотый раз на ходу придумывая, о чем же мои творения.

«что хотел сказать автор?» «так ли все очевидно?» «главный герой – аллюзия на современное общество? или метафора неистовой потребности в саморазрушении?»

и если бы я хоть немного умел писать, я бы точно выдал что-нибудь стоящее. ну а как же иначе? не сейчас, полгода назад, для мамы. но я стоял за трибуной как истукан и смотрел в пустые листы, пока в полной тишине мужчины касались уголков глаз краешками платков, а женщины, склонив головы, прятали лица под плотной вуалью.

на что я рассчитывал? на импровизацию? на манну небесную? ту самую, которая заставила его перебегать дорогу в дождь?

может, я молчал, потому что знал: даже будь на тех помятых клочках бумаги хоть самое убогое подобие речи, как только я открыл бы рот – завыл бы. и не смог бы остановиться.

но если бы тогда я написал хоть строчку, это было бы первым шагом. к прощанию. к тому, чтобы его отпустить. для тех, кто пришел тогда, разницы нет – вторил бы я тишине, или хвалил бы его за доброту, выдержку и самоотдачу, или вспомнил бы какую-нибудь забавную историю о нем.

или орал бы от боли.

какая разница.

и маме не стало бы легче.

но, возможно, сейчас я мог бы дышать.

я обещал себе, что сделаю что-то, что поможет ей пережить. не забыть или смириться, но начать (как раньше) благодарить бога за новый день, а не ждать, когда он закончится.

но полгода утекли как песок, а я и палец о палец не ударил. я ходил на интервью. подписывал книги. в рекламе снимался, томно опускал глаза. с издателем ругался. выпроваживал девиц по утрам. и ночами таращился на чистые страницы.